— Бери, конечно. А Дима ещё на операции? — пропуская меня в коридор, спросил Егор. Я кивнула. — Да, думаю, что вот-вот должен закончить. — Слушай, я просто вспомнил, что забыл кое-что в кабинете, дай-ка захвачу, а потом могу подвезти тебя до дома… Ты же где-то рядом живешь? «Чёрт, он, наверное, будет папку забирать… — подумала я. — Сейчас нельзя отказывать, но и до дома не хочу, чтобы он меня вёз…» — Да, вот только я к подруге должна зайти, к однокласснице, — сказала я. — Там недалеко от моего дома. Подкинете туда? — Конечно, — ответил Котовский. — Подойду к вашему кабинету. Он нырнул к себе в кабинет, а я метнулась в кабинет Волкова, искренне надеясь, что он не вернулся. Вернуться-то он ещё не вернулся, но направляясь из кабинета к лифтам вместе с весело болтающим Котовским, мы нос к носу с Волковым как раз и столкнулись. Суровости у него во взгляде было не занимать. — Дима! — воскликнул Егор. — Ну, не обижайся, моя очередь Варю подвозить…Обещаю не обижать твою помощницу! Доставлю только самые приятные эмоции! Волков кинул ледяной взгляд на подмигнувшего ему Котовского, затем посмотрел на меня — прицельно так, испепеляюще. — До свидания, Дмитрий Романович, — тихо произнесла я. Я знала, что Котовский специально выбешивал Волкова, но что я еще могла сейчас сделать? Волков, снимая маску, так и не отвел своего пристального, наполненного разве что льдом, взгляда от меня. — Всего хорошего, Соловьева. Приятных эмоций. Он отправился через зал к коридору, где крайним к административному залу был как раз его кабинет. Я коротко проследила за ним, когда мы с Котовским зашли в лифт. Сердце рвалось. Было ощущение, словно бы я предала моего Волкова. — Не в настроении что-то наш суровый доктор, — хмыкнул Котовский, когда двери лифта закрылись, и мы поехали вниз. Я вдруг почувствовала, что вообще боюсь оставаться с этим козлом Котовским наедине. Одно лишь воспоминание о компромате, который я нашла, приводило меня в ужас. Я искренне надеялась, что он не заметил, что я вообще дотрагивалась до его документов. В любом случае, мы спустились вниз и оделись без всяких приключений, Котовский болтал, не затыкаясь. Несколько раз он останавливался, чтобы расцеловаться с какими-то молодыми особами с накаченными частями тела, которые, я так подозревала, вовсю им вербовались для его работы в «сауне» на Новослободской. Какой это всё-таки ужас… Я на секунду закрыла глаза и потерла лоб. Это ж надо так, а… * * * У Котовского был Мерседес. Не знаю, какого класса, но выглядел круто. Особенно этот вишневый цвет в сочетании со светлой кожей в салоне. Какое-то здесь было ощущение секса. Раньше я думала, что это потому что Котовский сам по себе такой — вечный ходячий искатель сексуальных утех и любитель экспериментов, но теперь я понимала, что всё куда глубже и хуже. Он, как по классике, действительно неплохо соответствовал образу хозяину борделя. Я даже побаивалась в его машину садиться. И все думала, КАК такой человек, как он, мог работать в медицине, в хирургии, спасать людям жизни, при этом губить их души? Я сидела на переднем сидении, боясь пошевелиться. Котовский включил подборку классических композиций и довольно насвистывал великие мелодии своим бытовым свистом. Я с нескрываемой тоской смотрела на окна нашей клиники, мечтая побыстрее оказаться дома. Совсем неожиданно в одном из окон я увидела его… Я моргнула, даже потерла глаза — нет-нет, это был точно он, Волков Дмитрий Романович. Он смотрел в окно, наблюдая за нами. Я вдруг почувствовала, как мое сердце снова разрывается на тысячи лоскутков. Машина Котовского вдруг с рёвом рванула вперед, и мы понеслись по пустым дорожкам и переулкам к кирпичным пятиэтажкам, в одной из которых жила я. Когда Котовский остановился у подъезда моей одноклассницы, с которой мы лет двести, наверное, не общались, я скоро-наскоро распрощавшись, выпрыгнула из его машины и побежала к подъезду. Старый код был рабочим, так что я заскочила в подъезд и сидела в нём не меньше четверти часа, пытаясь отдышаться и успокоиться после всех своих приключений. Когда я вышла из подъезда, Котовский уже, конечно, уехал, и я наконец-то поспешила домой. Я весь вечер боялась, что Котовский обнаружит мое вмешательство в его компромат, и кто-нибудь обязательно попытается вломиться ко мне в квартиру. Фотографии с телефона я слила в свой ноутбук, и теперь ходила из стороны в сторону, думая о том, что же мне со всем этим делать. Кроме мысли обратиться к Волкову, у меня не было никаких больше вариантов. Я подумала, что дело вряд ли настолько срочное, что прямо сейчас мне стоит пытаться вызванивать среди ночи Дмитрия Романовича, учитывая то, что он и на операции мог быть… Хотя нет, он же вчера дежурил, значит нет, не мог. Но всё же — звонить человеку на ночь глядя с этим всем… Да и по телефону это обсуждать нельзя. Я решила, что попробую поговорить с ним завтра в клинике. Как ни странно, но ночью я спала хорошо. Утром, бодро собравшись на работу, я почти бежала туда, надеясь застать Дмитрия Романовича пораньше, пока из персонала почти никого не будет. Дмитрия Романовича на месте не оказалось — оказывается, он уехал в другую больницу на операцию, и вернуться вообще должен был только во второй половине дня. Я уже работала в его кабинете, разбирая то, что не успела сделать вчера, в силу того, что работала медленно, занятая мыслями о компромате на Котовского, но Волков так до сих пор и не появился. Рабочий день уже клонился к концу. Работы было просто завались, поэтому мне пришлось серьезно задержаться, и к девяти часам, у меня ещё оставалась приличная часть папок и бумаг, которые нужно было разобрать. Смирившись с тем, что Волков сегодня не придет, я продолжала работать. Как раз подумала, что ещё за полчаса смогу управиться и закончить оставшуюся часть работы, как дверь кабинета открылась. — Здравствуйте, Дмитрий Романович, — растерянно произнесла я, когда Волков зашел в кабинет. Я наконец-то нашла нужную бумагу и вытянула её из стопки. Волков прошел мимо меня, не взглянув. Он даже не поздоровался. «Это из-за Котовского, интересно? Или из-за тяжелого дня?» — мелькнула у меня мысль, но я подумала, что со стороны Волкова это какой-то самый настоящий детский сад, поэтому решила просто промолчать. — Как отдохнули с Егором Сергеевичем? — едко спросил Волков, садясь за свой стол. — Смотрю, так спешили вчера, что сегодня до сей поры работаете, Соловьева. — Э, — только и сказала я, ощущая, как внутри всё начинает жечь. — Мы вообще-то и не отдыхали с ним. Он меня просто до дома подвез… — Ты, Соловьева, я повторюсь, вчера так спешила, что даже половину работы сделать не сделала, — указав на сваленные в кучу папки на столе медсестры, которые я как раз собиралась сейчас доделать, сказал Волков. — Я просто не очень хорошо… — Не надо оправдываться, — жестко перебил меня Волков, вскидывая на меня ледяной взгляд синих глаз. Я ещё никогда не видела его таким злым. — Знаешь, что я тебе скажу, Соловьева? — У меня все равно в горле уже стоял такой колючий ком, что кроме, как разреветься, я и слово бы смогла сказать. — Я тебе скажу, что ты недостойна быть медработником. Вот что. Я вчера целый час после операции занимался чертовой бумажной волокитой, чтобы найти карту пациента, просто для того, чтобы выписать ему на ночь подходящее ему обезболивающие. Знаешь, чтобы он ночью мог хотя бы как-то относительно поспать, не мучаясь от боли. Как тебе, а? Я опустила взгляд, ощутив, как глаза защипало, и как горячие слёзы начали жечь щеки. — Я прошу прощения, — прошептала я. — За это. Но… — Не надо оправдываться. Я уже сказал тебе только что — не надо оправдываться. Если ты в своей жизни плохо знаешь о том, как человеку бывает больно… Всё. Хватит. Я встала из-за стола. Все сожаление, жалость, вся ранимость — всё померкло, оставив пустой гнев. Я не могла и секунды выносить подобных высказываний. Такой лжи. Кому он это говорит? Он же знает! Он же сам всё знает! — Это вы мне говорите? — гневно прошипела я, с яростью вглядываясь в красивое лицо Волкова. — Вы мне говорите, что я не имею понятия о том, что такое боль? Да как вам вообще не стыдно?! Знаете, кто мне делал операцию у себя на кухне безо всяких обезболивающих? Это был врач. Настоящий врач. Он спасал людям жизни и обезболивающие им давал, ой, как давал — всё переживал за них, заботился. Только как-то вечерком он решил изменить своим принципам. Потренировался на мне, как это бывает, когда человеку больно. И что вы знаете о том, когда никого-ничего рядом нет — только одна сплошная боль и страх? Волков вдруг как-то смутился. Гнев в его глазах померк. Он побледнел, опомнился. — Варя… — Он встал из-за стола, но я уже неслась к двери кабинета, словно ветер. — Нам не о чем больше с вами говорить, Дмитрий Романович, — сказала я. — И нам не стоит больше вместе работать. Я с самого начала знала это, поэтому и хотела уйти тогда, в тот самый день. И после хотела уйти, черт возьми. Просто… — Я закрыла глаза, и горячие слезы полились по моим щекам с новой силой. Ресницы дрожали, и губы были плотно сжаты. — Просто я влюбилась в вас, как дурочка. И сама себе вырыла яму. Я видела, как вытянулось лицо Волкова при моих словах, он застыл в такой растерянности, что мне его даже стало жалко. Никогда не видела его таким. Он всегда был собранным, жестким, суровым, целенаправленным, а сейчас… Я бы улыбнулась, если бы мне не было так горько. — Варя, постой… — пробормотал он. — Нет. Я, черт возьми, уже второй раз попадаю в капкан на одном и том же поле. Хорошо, что на этот раз он пластиковый, а не стальной. Я выбежала из кабинета, громко хлопнув дверью. Мне было плевать на то, какой меня все видят. А меня видели все-все, кто как раз покидал клинику после рабочего дня. Раскрасневшуюся, с опухшим лицом, заплаканную, несчастную, с дрожащими губами и мокрыми ресницами. Я неслась к лестнице, собираясь поскорее добежать до гардеробной, одеться и убраться отсюда куда-нибудь подальше. Волков догнал меня на пролете между лестницами. Догнал, схватил за руку и прижал к стене, поставив обе руки по бокам от меня — так, чтобы у меня не было ни малейшей возможности улизнуть. Он тяжело дышал, я дышала ещё тяжелее. — Варя, стой. Не уходи, прошу тебя… — сказал он, выдыхая. — Умоляю, прости меня… Я просто идиот… Ты ни в чем не виновата, это всё из-за Котовского… Я просто… — Ревнуете, — закончила я. Волков смотрел на меня со смущением, и одновременно с каким-то волнительным напряжением. — Да, я, черт возьми, ревную, — сдался он, ответив честно. — Варя, я должен с тобой поговорить обо всём… Мне нужно… Кое-что тебе рассказать. Кто-то вышел на лестничную клетку. Это была Любаша. — Ой, — воскликнула она, испугавшись и тут же прижав пухлую ручку ко рту. — Иди, давай, отсюда, Мальцева, — рявкнул Волков, сверкнув взглядом в её сторону. — И скажи, чтобы никто сюда не заходил ближайшие пять минут. Я опустила лицо, пытаясь сдержать улыбку, затем снова уже серьезно посмотрела на Волкова. — Варя, — произнес он, поворачиваясь ко мне. — Я должен рассказать тебе кое-что. Это касается… Того случая в Солнечногорске. Я смотрела на Дмитрия Романовича, не отводя взгляда. — О чём вы?.. — Идём в кабинет. Он взял меня за руку — так крепко, тепло, что теперь я уже не сдержала мимолетной улыбки. Волков вёл меня за собой, сначала мы прошли через общий зал, где, собравшаяся уходить Любаша с неподдельным любопытством проводила нас взглядом, затем зашли в его кабинет, и он запер дверь на ключ. Он погасил свет, дабы приходящие не думали, что здесь кто-то есть, и мы могли спокойно поговорить. Я прошла к столу Волкова и выглянула в окно — на парковке почти не осталось машин. По крайней мере, на том кусочке, который видела я. — Варя. — Я обернулась к Дмитрию Романовичу. Как же он был красив, Господи… Как рвалось мое сердце, когда я смотрела в его невероятные синие глаза, на его красивое мужественное лицо, сильные плечи, руки… Когда я слышала его голос. Я понимала, что умирала от любви к нему. Но что теперь? — Да? — тихо спросила я, облокачиваясь на стену позади меня. — Я тот врач, который оперировал тебя после истязаний того ублюдка в Солнечногорске, — произнес Волков тихо, но твёрдо. Я моргнула, ощутив, как волна неподдельного ошеломления с грохотом обрушивается на мое сердце и заливает душу. Открыв рот, я поняла, что не в силах ничего сказать, и снова его закрыла. Во все глаза я смотрела на Волкова, ощущая, что вся дрожу. Одной рукой я оперлась о стену, боясь, что мои колени могут подкоситься, и я просто сползу вниз. «Это то, о чём говорил Котовский тогда… Когда они курили с Калиновой на заднем дворе… Вот что скрывал от меня Дмитрий Романович…», — подумала я вдруг.