Часть 12 из 13 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Женщина попыталась освободиться из его рук.
— Сейчас же отпусти меня, Максимилиан! Сейчас же!
— Нет. Потому что ты опять начнешь обрабатывать эту доску, пока не дотрешь ее до дыр! Завтра я поеду обратно в Германию и больше никогда не появлюсь в твоей жизни, но прежде хочу сказать тебе, что не испытываю к тебе больше никакого сочувствия. Нет у меня сочувствия к сентиментальности и трусости, с помощью которых ты отметаешь все, что у тебя осталось, кроме смерти Феликса. Можно понять твою скорбь, твою боль, слезы, жалобы… что бы там ни было. Но невозможно понять то, что ты явно собираешься оставшиеся пятьдесят лет своей жизни провести в этой проклятой глуши в полном одиночестве и с утра до вечера чистить и без того стерильный дом, а при скрипе калитки буквально застывать на месте, потому что тебя пугает, что к тебе может проникнуть человеческое существо, даже если это просто почтальон!
Ребекке наконец удалось высвободить свою руку из его цепкого захвата, и она со всей силы швырнула на пол тряпку, которую все еще держала в руках. Впервые за все время с момента своего приезда Максимилиан увидел в ее глазах жизнь. Они сверкали от злости.
— Кто, черт побери, сказал тебе, что я собираюсь прожить еще пятьдесят лет?! — закричала она.
Кемпер отступил на шаг назад. Вдруг в одно мгновенье на кухне наступила тишина; слышалось лишь тихое жужжание холодильника.
— Ах, вот оно что, — произнес через некоторое время Максимилиан, — вот как… Странно. Когда я еще сидел в Мюнхене и собирался отправиться к тебе, у меня мелькнула мысль, которая не давала мне покоя. У меня появилось дурное предчувствие — неужто Ребекка что-нибудь с собой сделает? Я сказал себе, что это глупости. Ведь я знал тебя. Сильная женщина с большой силой воли. Она не из тех, кто сдается; она такая, что, стиснув зубы, движется вперед… И все-таки я не мог отделаться от некоего чувства, и под конец оно стало таким сильным, что я в конце концов понял, что должен поехать. И совершенно очевидно, что мой инстинкт меня не подвел.
Ребекка снова взяла себя в руки, наклонилась, подняла тряпку и положила ее сзади себя на умывальник. Когда она вновь обратилась к своему гостю, то выглядела уже не злой, а циничной.
— Не рассказывай мне сказки, Максимилиан. Мы ведь оба знаем, зачем ты приехал.
Мужчина перевел дыхание.
— Ребекка…
— С тех пор, как развелся — нет, по-моему, даже раньше, — ты приударял за мной. Но фатальным стало то, что я вышла замуж за твоего лучшего друга, и ты знал, что я останусь для тебя абсолютным табу. Однако теперь Феликс мертв, и спустя достаточное, по твоим предположениям, время, ты решил…
— Ребекка! — резко произнес Кемпер. — Не говори больше ничего! Пощади нас обоих. Это неправда — то, что ты говоришь. Я приехал, потому что боялся за тебя, и ни по какой другой причине.
— Ты хотел использовать смерть своего друга, чтобы взять себе то, чего уже давно желал, — невозмутимо продолжала женщина, — и я должна сказать, что большую подлость мне редко приходилось встречать.
У Максимилиана закружилась голова. Он смотрел в лицо Ребекки, полное ненависти и презрения, и думал: "О, нет! Нет, как она может такое говорить, как она может…"
"С тех пор, как развелся, ты приударял за мной…"
Она выразилась таким пошлым, циничным образом… но в чем-то Ребекка была права. Кемпер преклонялся перед ней и восхищался ею с первого момента их знакомства — и, возможно, ему с трудом удавалось скрыть это после своего развода, когда он начал проводить вечера у Ребекки с Феликсом.
Когда улеглось чувство растерянности, охватившее Максимилиана в первое мгновенье, в нем вспыхнула злоба на несправедливость и резкость Ребекки, с которой она выплеснула ему в лицо это ложное обвинение.
— Ты несчастна и огорчена, — произнес он, — и поэтому обижаешь людей, желающих тебе добра. Я всегда восхищался тобой. Возможно, это мое восхищение было несколько больше, чем было мне дозволено по отношению к замужней женщине, вполне возможно; но в моих мыслях никогда не было таких чувств, которые я не мог бы в любое время открыто показать перед Феликсом. Я всегда восхищался тем, чего ты достигла в жизни. Твой муж имел так много денег, что ты с легкостью могла бы позволить себе быть просто безмозглой супругой, у которой день проходит за игрой в гольф или теннис, в шоппинге или посещениях благотворительных торжеств, которую можно встретить либо у парикмахера, либо у косметолога, либо же на какой-нибудь дурацкой примерке элегантного платья для вечеринки. Как это делала моя жена, с которой я, в конечном итоге, не смог жить вместе. Но ты была совсем другой. Я был восхищен тем, как интенсивно ты работала, как рассказывала о сотне тысяч проблем, с которыми тебе ежедневно приходилось сталкиваться, которые порой так волновали тебя, что по ночам ты не могла спать, но за которые снова и снова неустрашимо и энергично бралась. Я как сейчас вижу, как мы с Феликсом вечером сидим у вас перед камином со стаканами виски в руках, и ты возвращаешься домой, уже довольно поздно, после какой-то консультации с проблемными родителями, или после семинара о предотвращении насилия, или что бы там ни было… Ты была уставшей, но удовлетворенной и казалась такой юной и заряженной энергией, совершенно непохожей на тех женщин, с которыми я обычно общался… Ты, в своих джинсах и свитерах, с длинными волосами, которые всегда выглядели непокорными и никогда не имели вид прически… и потом еще эти дешевые украшения из стекляшек, к которым ты питала непонятное пристрастие… Все это вместе взятое…
Кемпер пытался подобрать слова, глядя при этом в лицо Брандт, которое вновь выражало холод и недосягаемую дистанцию, и почувствовал, что его речь так и не достигла цели.
— Ах, Ребекка, — произнес он, — я не желаю понимать, почему мы не должны больше просто видеться. Я всего этого не понимаю. Куда подевалась эта непоколебимая, сильная женщина, которой ты когда-то была?
— Это не должно тебя интересовать, — холодно ответила хозяйка дома.
Максимилиан с удовольствием потряс бы ее за плечи.
— Ты пропадешь здесь, Ребекка. Ты умрешь либо физически — если когда-нибудь сама позаботишься об этом, — либо внутренне. Тогда ты превратишься лишь в оболочку, которая дышит и в которой бьется сердце, но где ничто больше не живет. И если ты хочешь знать мое мнение, то по второму пути умирания ты уже чертовски далеко продвинулась.
— Это мое дело.
— Значит, ты решила продолжать в том же духе? Закопаться здесь, проводить уборку дома, думать о Феликсе и перечеркнуть свое будущее, со всем тем, что оно тебе еще уготовило?
Женщина посмотрела на своего гостя с усмешкой.
— Что оно еще могло мне уготовить? Тебя?
В Кемпере снова вспыхнул гнев, словно кто-то подлил масла в затухающий огонь, и он подумал: "Я не обязан это терпеть. Я не обязан стоять здесь и позволять ей оскорблять меня. Да пошла она к черту!"
Вслух же он, как можно более спокойно, проговорил:
— Я сейчас уйду. Я сделал все, что мог. И никогда больше не приду, это я обещаю тебе. Ты взрослая женщина и сама должна знать, чего желаешь.
"Черт подери, — подумал он, — я разговариваю как обиженный старик, чьи добрые советы игнорируются неблагоразумной молодежью! Я ведь хотел сказать совсем другое. Совершенно другое…"
— До свиданья, Ребекка, — добавил Кемпер, зная при этом, что воздержится от обязательного поцелуя в щеку при прощании. — Но, несмотря ни на что, сообщи мне, пожалуйста, если тебе понадобится помощь. Ведь вполне может быть, что… — Он сделал беспомощное движение рукой.
Женщина стояла неподвижно, как столб.
Когда Максимилиан вышел на солнце, ему стало ясно, что он должен уехать. Как можно скорее. Чем дольше он оставался рядом с Ребеккой, тем больше была опасность вновь поддаться слабости, чтобы позаботиться о ней и быть обиженным ею. Теперь он сразу же поедет в свой отель.
Но тут ему пришла в голову другая мысль, и он снова заглянул в кухню. Ребекка все еще стояла неподвижно, на том же самом месте, где была, когда он ее покинул.
— Эта молодая пара, — сказал Кемпер, — прибудет в порт в четыре часа. Может быть, ты заберешь их? Иначе им придется самим позаботиться о том, как добраться сюда. Я сейчас сдам номер в отеле и уже сегодня отправлюсь домой в Мюнхен. Во всяком случае, на меня никто из вас пусть больше не рассчитывает.
Ребекка не проявила никаких признаков, что вообще слышала его.
3
Где-то в обеденное время Карен решила поехать в город, чтобы купить себе что-то из одежды. Было очень тепло, но на небе скапливалось все больше облаков, так что ей не придется бегать под палящим солнцем из одного магазина в другой. Было четверть третьего, и в это время она обычно начинала готовить обед для детей, но сегодня они участвовали в каком-то спортивном мероприятии в своей школе, которое продлится до вечера. Так что для Карен появилось неожиданное свободное время, а поскольку она в этот день чувствовала себя лучше обычного, ей в голову пришла эта сумасбродная идея. Она уже целую вечность ничего для себя не покупала, да и считала это излишним. Для ее жизни, протекавшей исключительно в четырех стенах, ей не нужны были шикарные тряпки, тем более для работы в доме и в саду, и для прогулок с Кенцо. В женских журналах, правда, всегда рекомендовали приобретение нового гардероба, если хочется почувствовать себя лучше, или же капитальное обновление имиджа у парикмахера, косметолога и так далее, но Карен никогда не придавала этому значения. Однако сегодня утром она впервые за долгое время вновь внимательно осмотрела себя в высоком зеркале в спальне, при этом ей бросилось в глаза, что она сильно похудела. У нее отчетливо выпирали ребра, на бедрах остро вырисовывались кости, живот был впалым, а ляжки — довольно дряблыми. Женщина встала на весы и вскрикнула от удивления: она весила на восемь килограммов меньше, чем в январе или феврале, когда в последний раз взвешивалась.
Карен совершенно не заметила сильной потери веса, но теперь вспомнила, что часто в те дни, когда ей было плохо, когда печаль и подавленность крепко держали ее в руках, она ничего не могла есть. А в последнее время ее к тому же еще и часто рвало от беспокойства и напряжения и оттого, что она всегда очень сильно все переживала. В основном, свой брак.
И поэтому Карен вдруг подумала: "А ведь я могла бы что-то сделать для моего брака, вместо того чтобы постоянно переживать из-за него. У меня действительно красивая фигура, но в этих мешках, которые я постоянно вешаю на себя, ее совершенно не видно. Вольф не видит ее. Когда он сегодня вечером вернется домой, то сможет увидеть меня в совершенно новом свете".
Эта мысль окрылила Карен, и теперь она проделывала свою домашнюю работу с гораздо более сильным воодушевлением и энергией, чем раньше, так что к обеду действительно управилась со всеми делами. Прежде чем отправиться по магазинам, она еще разок выпустила Кенцо в сад. И, как обычно, тот тут же рванул к изгороди и стал лаять на соседский дом, но затем повернулся, поднял свою лапу у куста роз и протопал обратно в дом.
— Молодчина! — сказала Карен. — А теперь ты послушно останешься один, хорошо? А я скоро вернусь.
Пес внимательно посмотрел на нее своими добрыми глазами. Она вышла и, конечно же, не смогла пройти мимо снова облаянного Кенцо соседнего дома, не взглянув на него. Жалюзи были, как и раньше, опущены. Никаких признаков жизни.
"Я же решила больше не думать об этом!"
Однако Карен тут же нарушила данное себе обещание. Идя к своему гаражу, она бросила взгляд на почтовый ящик соседей. Всю почту, которая торчала из-под откидной медной крышки ящика, она забрала и временно сложила дома в самый верхний кухонный ящик. Вольфу Карен ничего об этом не сказала, потому что не хотела снова давать ему повод для хорошо сформулированных, циничных комментариев; тем не менее она считала, что подобная взаимопомощь нормальна между соседями, даже если у них нет договоренности об этом.
Вот и сейчас из почтового ящика выглядывали два письма, газета и каталог мод, и Карен не мешкая взяла их. Затем еще раз позвонила, хотя точно знала, что дверь этого немого, затемненного дома не откроют.
"Вольф действительно прав, я свожу себя с ума из-за этого", — подумала она.
В городе все поначалу проходило отлично. Карен сразу же нашла место для парковки, а когда вошла в бутик, где раньше частенько покупала вещи — в то время, когда все было иначе, когда они еще жили в старом доме, а Вольф порой говорил ей, что любит ее, — продавщица тут же узнала покупательницу и радостно поприветствовала ее.
— Какой же стройной вы стали! Вы обязательно должны раскрыть мне секрет вашей диеты!
"Постоянное воздержание от любви, — подумала Карен, — действительно способно совершать чудеса!"
Но этого она, конечно, не сказала, а промямлила что-то о стрессе, связанном с переездом, и продавщица понимающе кивнула.
— Переезд — это ужасно. Однако если взамен получаешь фигуру юной девушки… Совершенно ясно, что вам необходим новый гардероб, это сразу видно. Всё на два номера меньше, чем на вас сейчас надето!
В течение последующего часа Карен купила намного больше, чем намеревалась, окрыленная комплиментами продавщицы и легкомысленно настроенная под воздействием предложенного ей бокала шампанского, которое оказало быстрое и сильное действие в этот жаркий день. К тому же она опять ничего не ела с самого утра.
Карен купила себе две пары очень узких джинсов и несколько, тоже чрезвычайно облегающего покроя, футболок, одну короткую и одну длинную юбку, и еще — это уж действительно под действием шампанского — бикини. Она еще никогда не носила бикини, даже когда была совсем юной, а теперь, после рождения двух детей, ей даже в самых отважных мечтах не приходила такая мысль.
— Но кому же, если не вам! — с энтузиазмом заявила продавщица, а затем добавила самые решающие слова: — Порадуйте же своего мужа хоть разок!
Загруженная двумя большими пакетами, Карен покинула магазин. У нее немного кружилась голова, и в глубине ее души зарождался вопрос, что же скажет Вольф при виде грядущих выписок из своего банковского счета; но алкоголь не дал ей по-настоящему побеспокоиться по этому поводу. Женщина остановилась на мгновенье и задумалась. А ведь она могла бы, собственно, побаловать себя по полной программе, собрать все свое мужество и пойти в ресторан… Карен не очень-то любила делать это в одиночку, но сейчас по какой-то причине это вдруг показалось ей приемлемым. Она уже давно не ела ничего такого, что было приготовлено не ею самой, и, возможно, ей доставит удовольствие, когда ее угостят чем-то вкусным. Возможно, это даже поможет ей проглотить на пару кусочков больше обычного…
Она отнесла пакеты в машину, уложила их в багажнике и отправилась в маленький итальянский ресторанчик, который находился недалеко от банка, где работал Вольф. Совсем давно, когда у них еще не было детей, они с мужем иногда встречались там в обеденное время. Они ели пасту, а на десерт брали порцию тирамису на двоих и кормили друг друга с ложечки. А в ожидании нового блюда держали друг друга за руки и рассказывали о проведенном до обеда времени. Карен тогда еще работала, и в их жизни порой было столько событий, что они говорили одновременно, а затем, смеясь, смотрели друг на друга. Потом договаривались, кому рассказывать первым, и при этом уже снова начинали целоваться, и…
Женщина вздохнула. С появлением первого ребенка их совместные обеды безвозвратно закончились, потому что Карен не могла отлучиться из дома. Пару раз она пыталась взять малыша с собой, но тот очень утомлял их с мужем, постоянно ревел… В конце концов Вольф сказал, что подобные обеденные перерывы полностью расшатывают его нервную систему и будет лучше, если они временно прекратят эти ритуалы.
Временно… Потом появился второй ребенок, тоже ревун ("И все-таки ты делаешь с детьми нечто совершенно неправильное!" — говорил Вольф по крайней мере раз пять в неделю), и в какой-то момент стало ясно без слов, что обеды у итальянца отменились и никогда больше не состоятся.
Карен лишь не могла понять, почему все вылилось в такой холод. Другие влюбленные пары тоже становились родителями, и у них неизбежно оставалось меньше времени друг для друга; другие мужчины тоже двигали карьеру и постоянно пребывали в стрессе и напряжении; но тем не менее им и их женам удавалось сохранить любовь друг к другу…
Или нет?
"Все ли проходят этот путь? — спросила себя Карен, идя по все еще знакомым улицам. — Может быть, все то, что происходит у нас, вполне нормально? Может быть, это я такая неправильная, раз не справляюсь с этим? Сразу же становлюсь депрессивной и постепенно, но наверняка впадаю в своего рода болезненную зависимость? В таком случае Вольф оказался бы прав. Тогда во всем виновата моя предрасположенность к истерикам и моя склонность к драматизации, и…"
Она заметила, как ее хорошее настроение улетучилось, а на смену ему пришла меланхолия. Та самая меланхолия, которая все больше была связана с Вольфом, а может быть, только с теми вещами, которые он так часто ей выговаривал. Обидными вещами. Во всяком случае, Карен воспринимала их обидными… Может быть, они вовсе и не были такими?
Колесо в голове Карен было запущено. Процесс ее копания в мыслях пришел в движение, и она знала, что на протяжении многих часов не сможет избавиться от подобных мыслей. Их карусель стала набирать темп так медленно и незаметно, что Карен не заметила этого своевременно. В самом начале еще был шанс соскочить с карусели, пока та крутилась совсем медленно; правда, Карен редко улавливала тот момент, когда это было возможно. А сегодня она его и вовсе упустила.
Карен стояла напротив ресторана, от которого ее отделяла лишь одна улица, и знала, что не сможет войти туда. Она так и так не сможет проглотить ни кусочка. К тому же у нее уже не хватит мужества вновь увидеть знакомое помещение, где перед глазами будут всплывать картины тех времен, которые никогда больше не вернутся. В конце концов, найдется еще и официант из тех же времен, который узнает ее и спросит, почему она так долго не приходила, и Карен была совсем не уверена, что тогда у нее не выступят слезы. А это, конечно, ни в коем случае не должно было произойти.
Она как раз собиралась повернуться на каблуках, когда увидела Вольфа, идущего с другого конца улицы. Это, бесспорно, был он — сразу узнавались его немного заносчивая манера держать голову, и его светло-серый костюм, который свидетельствовал о том, что Вольф — серьезный сотрудник банка. Под лучами солнца блестели отдельные седые пряди в его темно-коричневых волосах, что придавало ему интересный и привлекательный вид. Карен тут же почувствовала себя невзрачной и незначительной, маленькой и ничтожной и уж совершенно не соответствующей тому, чтобы появляться рядом с таким мужчиной. Причиной тому была не только импозантная внешность Вольфа. Это прежде всего была его хладнокровность в движениях, его самоуверенность, которую он словно выставлял перед собой, как отражающий все атаки щит. Это был весь его облик в целом, то, как он шел по улице, — свободно, естественно, словно так и надо, без забот и страхов, не сравнивая себя с другими и не спрашивая себя, были ли эти другие лучше, красивее, умнее, образованнее или интереснее его. Проще говоря, он просто-напросто не делал, не думал и не чувствовал всего того, что обычно делала, думала и чувствовала Карен. Их разделяли миры. Успешного бизнесмена и неприметную серую мышь.