Я так и не узнал, как много видел Титус. И зачем он вернулся в кухню. Я только помню, как повернулся и обнаружил, что он стоит в дверях, приоткрыв рот, а его лицо еще бледнее, чем до этого. Его слегка качнуло, и внезапно я снова действовал как ответственный родитель. Я выдвинул стул и посадил его. Налил стакан воды. Он послушно сделал глоток и поставил стакан на стол. В наступившей тишине ощущалось странное товарищество, как будто мы оба укрылись от бури, разразившейся вокруг. И в тишине и безмолвии я понял, что тоже не могу стоять. Не знаю, сколько мы просидели за столом, но не дольше минуты или двух. Я не слышал, как вошла Рейчел. Лишь отметил ее присутствие в одной комнате с нами. Она смотрела на место действия. Ее глаза расширились от… удивления? Ужаса? Она посмотрела на нас и просто сказала: – Дверь была открыта. Затем подошла к телу Мэттью. Приложила палец к его шее. И вытащила нож из его груди. Чудно, но я почему-то представил, как он хватает ртом воздух, как только нож покинет тело, словно это единственное, что не давало ему вдохнуть кислород, как что-то застрявшее в горле. Но он остался неподвижен, когда она отошла на шаг с окровавленным ножом в руке. Несколько мгновений она смотрела на нож, потом сказала: – Сейчас я вызову полицию. Молчите, пока я буду разговаривать с ними. Что бы я ни сказала, что бы вы ни услышали, не перебивайте меня. Мы не согласились и не возразили. Просто таращились на нее. Она, казалось, контролировала дыхание, стараясь не глотать слишком много воздуха слишком быстро, как будто сопротивлялась эмоциям. Несмотря на ее усилия, я заметил, как по ее щеке скатилась слеза, когда она опустилась на незанятый стул и достала свой телефон. И несмотря на свое странное, гипнотическое состояние, я не удержался и спросил: – Ты в порядке? Странный вопрос, знаю. Было бы нормальным спросить, что она делает, почему не кричит, не убегает из дома и не требует объяснений. Но, думаю, я уже прояснил, что я не настолько нормальный. Ничего в этой ситуации не было нормальным. Рейчел не ответила на мой вопрос. Вместо этого она сидела за столом, с ножом на коленях, кровь пропитывала ее голубые джинсы, и доставала телефон. – Полицию, пожалуйста. Случай насилия. Я убила человека. Она на секунду замолчала, явно слушая человека на другом конце линии. После паузы она назвала наш адрес, снова помолчала, затем продолжила: – Нет, он не дышит, он мертв. Я его зарезала. Пожалуйста, пришлите полицию. Нет необходимости в вооруженном реагировании или чем-то подобном, я больше никому не причиню вреда. У меня есть орудие убийства, но я положу его на стол, когда они приедут. Я не буду сопротивляться аресту. Теперь я кладу трубку. Если бы я уже не сидел, то, наверное, упал бы в обморок. Когда мое зрение начало туманиться и искажаться, я смутно отметил, что Титус встал со своего стула и вышел из комнаты. Мне захотелось окликнуть его, попросить не уходить из дома, но я не смог, и, как оказалось, в этом не было необходимости. Я услышал скрип ступенек, когда он медленно поднимался по ним к себе в спальню. После приезда полиции я нашел его там, прежде чем нас отвезли в полицейский участок для допроса, за спиной стоял офицер, ясно давая понять, что нам пора ехать. – Рейчел призналась, – сказал я ему. Он посмотрел на меня полными слез глазами и задал вопрос, который прожигал меня последние полчаса. Вопрос, который, вероятно, помог заронить зерно сомнения в полицейское расследование. – Но… почему? Глава 48 Чарли Через семь месяцев после убийства Сегодня не по сезону жаркий апрельский день, и я еду из Лондона в Оксфорд. Я даже опустил стекло – что еще неделю назад казалось бы безумием – и наслаждаюсь обдувающим лицо легким ветерком, медленно продвигаясь в потоке в глубину Оксфордшира. Я барабаню пальцами по рулю, слушая неизвестную рок композицию, затем, нажав пальцем на «Айфон», переключаюсь на плавную фортепианную музыку, которая окутывает меня своим насыщенным, романтическим звуком, и мое настроение улучшается. Впервые за долгое время я счастлив. Я плавно подъезжаю к особняку Эштонов. В конце прошлого года я продал «БМВ», сменив ее на более низкий и маленький «Порш». Я нуждался в переменах. Лучше оставить прошлое в прошлом. Дом на Карлайл-сквер тоже продали. Я запустил процесс так скоро, как смог, и с любопытством обнаружил, как мало к нему привязан после всего случившегося. Я просто знал, что это был этап моей жизни, который подошел к концу. Титус тоже не горел желанием оставаться там. Сначала мы жили то у мамы на Уилтон-Кресент, то в особняке в Эссексе, а потом на время поселились в гостинице. Нам нужно было побыть вдали от моих родителей, даже несмотря на то, что они считали это глупостью, когда мы могли пользоваться любым их домом. Но что-то в безличной анонимности гостиничной жизни подходило нам обоим в тот странный период затишья между предъявлением обвинения Рейчел и судом. В те осенние месяцы, когда мы оба словно спали на ходу. Думаю, мама хотела бы, чтобы Титус переехал к ней, но мальчик твердо решил остаться со мной. Не знаю, боялась ли она за его безопасность, оставляя его под опекой убийцы, или просто хотела присмотреть за ним. Что бы это ни было, в конце концов она уступила, довольствуясь тем, что мы по крайней мере выбрали «Хари», гостиницу, от которой можно дойти пешком до ее дома. Однако на прошлой неделе мы освободили номера и переехали – пока что окончательно – в Марвуд-мэнор. Лорд и леди Эштон недавно решили, что дом слишком большой для них в их возрасте, и переехали в тоже немаленький флигель, построенный в восьмидесятых, к северу от одного из окружающих полей. Они заверили, что не будут беспокоить нас каждый день, и что Руперт, Титус и я будем сами распоряжаться особняком. Вопрос с Еленой остается острым и решен только временно. Удачно, что она решила принять предложение поработать на Республиканскую партию в Штатах. Большую часть времени она не будет нам досаждать, оставив дочь жить с отцом в квартире на Клеркенуэлл. Это хорошо вписывалось в их разрушенные семейные отношения. Особенно учитывая, что Пиппа и Титус по-прежнему обоюдно стремились проводить время вместе. Я приезжаю в Марвуд около трех дня. Титус и Руперт играют в теннис на одном из кортов позади дома. – Кто выигрывает? – кричу я, наблюдая за ними со стороны. – Мы сбились со счета, – отвечает запыхавшийся Руперт, едва отбив мяч, поданный Титусом слева. После матча мы с Рупертом идем обратно к дому, а Титус остается отрабатывать подачу. – Сегодня тебе пришло письмо, – говорит Руперт. – Я не открывал, но думаю… думаю, тебе следует прочитать его немедленно. Я озадаченно смотрю на него: – Почему? – Потому что оно, кажется, из тюрьмы Грейз-Филд. Название ничего мне не говорит, но потом в голове всплывает одно слово, заставляя вздрогнуть и покрыться мурашками. – Рейчел. Руперт кивает, подходит к деревянному подносу на консоли рядом с входной дверью и вручает мне конверт. Я открываю письмо, несколько секунд читаю, потом смотрю на него и киваю. – Это от нее. __________ Тюрьма Грейз-Филд – внушительный особняк семнадцатого века, переделанный для содержания женщин-заключенных и молодых преступниц. Он выглядит, как в фильме ужасов, когда я подъезжаю к нему на машине и следую по знакам на парковку, которая располагается сбоку, рядом с какими-то полями. Вход в тюрьму, затем процедура регистрации и обыска, чтобы попасть внутрь, гораздо более будничная и рутинная, чем я ожидал, хотя к тому времени, когда меня сажают с остальными, меня охватывает беспокойство по поводу того, что меня ждет с другой стороны. Когда нас запускают в большое помещение, напоминающее школьный зал, я сразу же вижу Рейчел. Не то чтобы она чем-то отличается от других женщин здесь, ее выделяет язык тела. Она выглядит спокойной и собранной, как менеджер компании перед собеседованием с будущим членом команды. Я здороваюсь, стараясь говорить так же спокойно, как она выглядит. Не уверен, что мне это удается, поскольку получается похоже на низкий лай. – Привет, Чарли, – говорит она и натянуто улыбается. Я замечаю, как сильно она изменилась с тех пор, как я видел ее на суде. Хотя она всегда была худощавой, она заметно похудела. Ее ключицы и подбородок теперь острые и резко выраженные и придают ей более суровый, может даже жестокий, вид, чем раньше. – Спасибо, что приехал. Я сажусь, чувствуя неловкость и немного тошноту. Мне трудно смотреть ей в глаза; она же своих не отводит, словно снайпер, сосредоточенный на цели. – Ну, как ты написала в письме, у меня особенно не было выбора. – Верно, – коротко, по-деловому кивает она, словно довольная тем, что я понял посыл. У меня складывается ощущение, что она наслаждается тем, что одержала верх. – Поскольку времени у нас мало и, думаю, мы оба согласны, что лучше не устраивать подобные встречи слишком часто, я просто подумала, что для нас обоих будет лучше разобраться с некоторыми моментами, прежде чем начинать как следует. Я хмурюсь: – Что начинать как следует? Она улыбается: – Остаток наших жизней, конечно. Ее улыбка меня нервирует. заставляет волноваться о том, что она скажет. – Итак, – говорит она, подвигая стул ближе к столу. – Теперь, когда пыль улеглась, я хочу все объяснить. Я думала, это… ну, твое право. Право знать. – Почему ты сделала то, что сделала? – спрашиваю я. Она понижает голос до еле слышного шепота: – Почему я подарила тебе твою свободу. Мне не нравится такая формулировка, и я чувствую, как внутри все сжимается, когда наконец встречаюсь с ней глазами. – Боюсь, прозвучит несколько грубо по отношению к твоему покойному мужу, но поскольку в последний раз, когда я вас видела, ты только что всадил нож ему в сердце, не думаю, что ты слишком расстроишься. Но если тебе вдруг потребуется перерыв, просто скажи. Звучит весьма странно, напоминая полицейские допросы, через которые я проходил в месяцы после смерти Мэттью. Я не отвечаю, просто жду, когда она продолжит. Она явно запланировала маленькую речь, и, несмотря на мой дискомфорт, я хочу ее услышать. – Я много лет желала смерти твоему мужу. Очень-очень желала. Отчаянно. Я воображала все способы, которыми можно убить человека. Вероятно, ты назвал бы это фантазиями. Они помогали мне спать по ночам. Как бы там ни было, ты, наверное, уже знаешь, что Мэттью убил моего брата Джонни. Я киваю. – Я так и думала. Он тебе рассказал? Или ты сам догадался? – Он мне рассказал, – отвечаю я. Она кивает. – Я думала, что его совесть даст трещину. Это произошло, случайно, не в день празднования годовщины Эштонов? – Да.