– Ты с ним говорила? Я кивнула. – Тогда зачем меня допрашивать? Вздыхаю, знаю, что рассказать стоит. – Он знает, что ты виделся с Молли в субботу. – Как он об этом узнал? – Его взгляд потух. – Хадсон, прости, – сморщилась я. – У меня не оставалось выбора. – Это ты ему сказала? Зачем? – Повысив голос, злобно спросил он. – Мне показалось, что ему все уже известно. Если соврала бы, то тебя бы стали подозревать. – Да откуда ему знать? – Не знаю, – покачала я головой. – Но перед тем, как ко мне прийти, он говорил с Лесли. Видела, как она показывала на наш дом. И ему было известно о нас, о тебе, он знал, что в пятницу вечером мимо нашего дома пробегала Молли. Он заскрежетал зубами, на лбу запульсировала вена – так бывает, когда он расстраивается. – Я должен был догадаться, что без Лесли тут не обошлось. Она когда-нибудь оставит меня в покое? В комнату заходит Боуи, провожу пальцами по шерсти. – Не стоит переживать. Тебе же нечего скрывать, так что звони детективу Дэниелсу и говори все как есть. – Ладно, хорошо. – Растерянно он убрал визитку в карман брюк. – Позвоню завтра. – Он взялся за ручку двери. – Постараюсь вернуться пораньше. Смотрю, как он выходит на улицу, гляжу через витражное стекло двери: то его много, то он уменьшается – преломление света; а в голове все крутятся и крутятся слова: Она когда-нибудь оставит меня в покое? Десять лет – это долго. Надеялась, что спустя столько лет, она перестанет мстить Хадсону. Мстить нашей семье. Но похоже, все стало еще хуже. Когда Хадсон сел в машину, отъехал и скрылся вдали, я надела кроссовки и куртку. Вышла из дома и стала осматривать улицу. Пришло время поговорить с Лесли. Тишина, слабо горят уличные фонари, тащусь через ее лужайку и стучу в дверь. На улице свежо, пахнет росой и чем-то сладким. – Что тебе надо? – открыв, спрашивает она настороженно, выглядывает из-за моего плеча. Она скрестила руки на груди, видимо, защищается от меня. Будто дама за пятьдесят представляет собой смертельную угрозу. Чуть не засмеялась. Но пока шла сюда, дала себе слово быть любезной соседкой. Так что смех я засунула куда подальше и выдавила из себя приветливую улыбку. – Подумала, что мы могли бы поговорить. – Уже поздно. – Она пристально на меня посмотрела. – Понимаю. Видишь, как для меня это важно. – По выражению лица понятно, что ее это ни капельки не заботит. – Лесли, прошу тебя. Всего пару минут, и обещаю, я тебя больше не побеспокою. На кухне засвистел чайник. Она не знала, как быть: сначала сделала шаг в сторону кухни, потом вернулась ко мне. В конце концов она со вздохом сказала: – Ладно. Не приглашая меня пройти, она повернулась и побежала на кухню, оставив входную дверь нараспашку. Посмотрев по сторонам, я вошла и закрыла дверь. С моего последнего визита мало что изменилось. Ей всегда нравилось старье. Словно продолжает жить в восьмидесятых. В гостиной все та же плетеная мебель и акварели, на которых изображен пляж в оттенках морской волны, нежно-розового цвета. В горшке, облепленном ракушками, растет папоротник, а в дальнем углу из горшка торчит огромная пальма. Терпеть не могу эту побережную чушь. И живем-то мы вдали от океана. Захожу на кухню и вижу стены тошнотно-желтого цвета, Лесли у столешницы, наливает себе чай. Мне не предлагает. – Ну что, – поднимает она одну бровь. – У тебя три минуты. Так же она разговаривала с юной Хезер. – Лесли, ты заблуждаешься по поводу Хадсона. Заблуждалась и раньше. – Плечом задеваю листья лотоса, свисающего с потолка. Бог ты мой, в теплицу будто попала! Лесли всегда любила растения, но, похоже, она впала в крайность. – Если ты пришла только ради этого, то зря теряешь время. – Ты же знаешь Хадсона… точнее, знала его ребенком. Он постоянно проводил тут время. Ты любила его. – Начинает чесаться горло. И нос. Должно быть, из-за растений. У меня легкая аллергия. Вот почему занимаюсь только суккулентами. И еще, их не надо постоянно поливать. А то я забуду – завянут. – Все это в прошлом. – Выражение ее лица никак не изменилось. – Понимаю, потерять Хезер нелегко, но… – Нет, не понимаешь, – огрызнулась она. – Не смей приходить в мой дом и говорить о том, каково это – потерять ребенка. Ты понятия не имеешь. Оба твоих ребенка живы. – Ее руки дрожат. Губы трясутся. Тяжело сглатываю и жду пару секунд. – Ты права. Я не в силах понять всю твою боль, Лесли. Но Хезер я тоже любила. Как и Хадсон. Когда она умерла, нам всем было непросто. – Он ее не любил. Он убил ее. – Это неправда, ты же знаешь. Он не трогал Хезер, как и не трогал ту девушку, Молли. Он никого не убивал, – говорю я, понимая, что она меня даже не слышит. – То, что случилось с Хезер – ужасно, но это всего лишь несчастный случай. Даже полиция считает, что она подошла слишком близко к краю и упала. – Он толкнул ее, – слишком резко ответила она: изо рта вылетела слюна и упала на грудь. – Лесли, он никогда бы так не поступил. Я отказываюсь в это верить, – возразила я. – И хватит ему мстить за то, чего он не делал. Оставь его в покое. Дай спокойно жить. Перестань распространять слухи и обсуждать с полицией недавнее убийство. Он никак с ним не связан, из-за тебя расследование заходит в тупик, а настоящий убийца гуляет на свободе. – Кто сказал, что я распространяю слухи? – Я это знаю. Сразу после разговора с тобой ко мне пришла полиция и начала спрашивать про Хадсона. Вряд ли это совпадение. – Какое тебе дело до моих разговоров? Если он такой невинный, то почему тебя волнует, с кем я разговариваю? – Потому что знаю: если несколько человек начинают сплетничать, то даже невиновный превращается в виновного. Так было со мной, когда умер Мак. Помнишь, да? – Тогда мы еще дружили. Я доверилась ей. Она пристально на меня посмотрела, но неуверенно кивнула, проявив толику милосердия. Позади нее на крючках под кухонным шкафчиком висят любимые кружки. Меня наполнила невероятная грусть: мы с Лесли столько потеряли. Годы дружбы, которая могла продолжаться. Но случилось то, что случилось. В роковую октябрьскую ночь. Стоя сейчас на кухне, задаюсь вопросом, что же мучает меня все эти годы: могла ли я тогда сказать что-нибудь, что сохранило бы наши отношения? Но она смотрит на меня: губы плотно сжаты, злобное недоверие во взгляде – и я понимаю, что не могла. Смерть Хезер изменила Лесли до неузнаваемости. Даже разрушила ее брак. Если рухнули отношения с Джеймсом, то почему я надеюсь, что можно было сохранить наши? На протяжении многих лет жалею, что в ту ночь отпустила детей. Стою и разглядываю лицо бывшей подруги – в этот миг сожаление становится еще больше. Вижу какой-то огонек, что вот-вот потухнет и исчезнет, и я целюсь в трещину в ее броне. Всеми силами хочу разбудить в ее душе бывшую подругу, ту, которая верила мне и моей семье. На короткий миг вспоминаю те времена, когда мы еще не поссорились. Сидим на этой самой кухне, смеемся и болтаем, попивая дымящийся чай. Лесли была единственной подругой, которой я рассказывала об алкоголизме Даррена. Доверила свои страхи, что я плохая мать. Не осуждая, она выслушивала меня, накрывала своей рукой мою. Говорила, мол, в этой жизни всем непросто и каждый из нас делает все, что в наших силах. После смерти Хезер я ожидала такой же поддержки и понимания. Разве это странно? Встряхнув головой, возвращаюсь в настоящее. К тому, что надо решить сейчас. – Джеймс приходил к тебе, я видела. О чем еще ты могла говорить с ним, как не о небылицах про Хадсона? На место мягкости к ней снова вернулась жесткость: – Увы, но твои три минуты истекли. Киваю и выхожу с кухни. Все-таки жалко уходить. Уходить из дома, полного цветов и воспоминаний. Глава 17