Склоняюсь над безжизненным телом Хезер. Из головы натекла лужа крови, по земле разошлись струйки алого цвета. Мои туфли забрызганы липкой жижей, отхожу, руки тоже в ней. В ужасе зажмуриваюсь. Открываю глаза – вокруг густая зелень. Она наступает на меня, листва щекочет кожу. Отпихиваю ее рукой, нос чешется, горло дерет. От прикосновения один лист крошится, всматриваюсь и вижу: растение пожелтело, концы веток голые, оно умирает. Носками упираюсь во что-то жесткое и неподвижное. У меня в ногах больше не труп Хезер. Это Мак. Просыпаюсь от громкого стука. Открываю глаза. Вся мокрая. В свете луны, что падает сквозь шторки, смотрю на руки. Чистые. Белые. Сухие, их бы смазать кремом, но, благо, не в крови. В памяти все еще безжизненный взгляд Мака. Делаю глубокий вдох, столь мне необходимый. Еще один стук. Подскакиваю в постели. Грейс? Осматриваюсь, ожидая увидеть в ногах кровати ребенка с ярко-розовым мячиком в руках. Даррен все время говорил, что мой интерес к Грейс нездоровый. Как и Кендра. «По-моему, это жутко. Жить в одном доме с призраком ребенка», – твердили они на протяжении многих лет. Но я так не считала. На душе становилось спокойнее при мысли, что она тут со мной. Что я могу на нее рассчитывать, словно она мой ангел-хранитель. Когда шум повторился снова, я поняла: не стучат, а что-то хлопает. Боуи навострил уши и поднял голову. Откинула одеяло и слезла с кровати. Боуи спрыгнул и пошел за мной. Выхожу в коридор – холодно. Холоднее, чем обычно. Ощущаю влажный уличный воздух. Окно открыто? Дверь в комнату Хадсона приоткрыта. Раскачивается со скрипом, будто ребенок играет. Заглядываю внутрь и всматриваюсь в темноту. Хадсона нет. Топая, спускаюсь по лестнице. Внизу дует ветерок. Непонятно откуда взявшийся ледяной порыв. Обхватываю себя руками, словно это поможет разгладить гусиную кожу. Шум громче, нахожу виновника. Входная дверь нараспашку, ветер хлопает ею о стену. Становится не по себе. Глажу Боуи. – Хадсон! – дрожащим голосом зову я. Сердце бешено стучит в ушах, вглядываясь и вслушиваясь, выхожу наружу. – Хадсон! – на этот раз увереннее. Ответа так и не последовало. На веранде пусто, ветер раскачивает цепи качелей. Ладошки мокрые, ледяные, нервы натянуты. Дом кто-то взломал? Вор внутри? Поворачиваюсь в полной уверенности, что там кто-то есть: преступник, одетый во все черное, на руках резиновые перчатки – вот-вот задушит. Но, к счастью, никого. Выхожу на веранду босиком, под шагами скрипят доски. На улице, окутанной темнотой, тихо. Осматриваю газон перед домом. Взгляд падает на противоположную сторону. Именно тогда я Хадсона и заметила. Без футболки он стоит ко мне спиной и не шевелится. Посреди лужайки Лесли. Боже мой! Что он тут делает? Сорвавшись с места, бегу по ступенькам вниз. Звеня жетоном на ошейнике, следом бежит Боуи. В деревьях свистит ветер, листья, словно маленькие насекомые, мчатся по асфальту. Не обращая внимания на грязь под ногами, изо всех сил мчусь через газон. Перебегаю дорогу и заскакиваю на лужайку к Лесли. Отсутствующим взглядом Хадсон смотрит в ее окно, взгляд пустой, зрачки неподвижны. Он ходит во сне. Знаю: в таком состоянии его лучше не будить, но мне нужно как-то отвести его домой. – Хадсон, пойдем. Аккуратно беру его под руку и осматриваю улицу, молясь, чтобы никто нас не увидел. Не представляю, какие сплетни поползут, если нас заметят. – Нам надо идти. Обхватываю его за туловище и поворачиваю. Он не сопротивляется, делаем пару шагов. – Мама? – Выйдя из транса, Хадсон моргнул. Растерянно на меня смотрит. – Что происходит? – Ты ходишь во сне. – Но как я тут оказался? – Не знаю, – покачала я головой. Шорох шин, звук двигателя. Переживая, хватаю Хадсона за руку. – Давай быстрее уйдем с лужайки Лесли… Пока нас не увидели. – Знаешь, я все время о ней думаю. – Похоже, меня он не слышит. – О Лесли? – сдвинув брови, спрашиваю я. – О Хезер. – Ах да. – Визг тормозов где-то неподалеку, от испуга дергаюсь. – Точно-точно. Понимаю. – Я не все тебе рассказал… – он моргает, – о той ночи. Моя душа уходит в пятки. От холода Хадсон стучит зубами. – Давай поговорим об этом чуть позже? Нам надо вернуться. – Почувствовав, что он сомневается, сжала руку сильнее. – Ну же. Пойдем. На лицо падает лунный свет, будто порез. Ровная полоса. Взгляд потух, он кивает и молча идет за мной. Вернувшись на наш двор, свистом зову Боуи, он вылезает из-под веранды, где все обнюхал. Войдя в дом, захлопнула дверь и закрыла ее на замок. Бросаю еще один взгляд в окно на пустую тихую улицу и потом долго, тяжело дышу, выдыхая весь воздух из легких. Ступни ног покалывает от холода. Встаю на придверной коврик – какой же он теплый! – Мам? – тишину разрезал голос Хадсона. – Уже поздно. Стоит снова лечь спать, – качаю я головой. Не поднимая головы, иду на второй этаж, взгляд опущен на голые ноги, на ногти, накрашенные красным. Все время, что поднимаюсь по лестнице, меня не оставляют в покое слова, что не позволила ему произнести. Когда я подъехала, Хадсон меня ждал. Он стоял на дороге, посыпанной гравием, один, вдали от друзей. Издалека я увидела полыхающий костер. В последний раз на обрыве с видом на Американ-Ривер я была в старшей школе. Местные подростки для тусовок выбирают все то же место, за десятилетия ничего не поменялось. Выйдя из машины, услышала громкие разговоры и музыку, пахло дымом. Его колотило, зуб на зуб не попадал, плечи тряслись. Я взяла его за плечи и посмотрела прямо в глаза. – Что случилось? – Хезер. Она… она упала. – Где она? – Я осмотрелась. – С ней все в порядке? Какое-то время он смотрел на меня молча. На душе стало нехорошо. Он слегка помотал головой из стороны в сторону, взгляд наполнился слезами. Оглянувшись, он указал трясущейся рукой на скалы. – Понимаешь, мы говорили у реки, наверху. Она была пьяная. Кричала. Раз – и она… Я пытался спасти ее, – сказал он надтреснутым голосом и замолчал. Меня захлестнула волна ужаса, в голове появился водоворот вопросов: «Что она кричала? Где Хезер сейчас?» И потом он посмотрел мне в глаза слишком отчаянным взглядом, я не поверила ему. – Мама, это вышло случайно. Тогда-то я и узнала о смерти Хезер. «Раз – и она…» Я пыталась восстановить цепочку событий. Потом она упала. Если она поскользнулась и не смогла ухватиться за какую-нибудь сосну, растущую на обрыве, то удар был сильный, после падения с такой высоты она никак бы не выжила. Подступил ужас, но я отодвинула его куда подальше. Сейчас не время. От того, что произойдет дальше, зависит будущее моего сына. Я тяжело сглотнула. – Ты звонил в полицию? – Нет еще. Я наполнила легкие воздухом. Вспомнила смерть Мака, полицию, которая забросала меня личными вопросами, жуткое подозрение, с которым ребята из группы, друзья и совсем незнакомые люди ко мне относились. У Хадсона еще было время. – Мама, мне страшно, – сказал он. – Знаю, ответила я. – Все будет хорошо, обещаю. Когда он сказал, что все вышло случайно, я поверила ему. Звенит будильник, переворачиваюсь на спину и не понимаю, почему с него начинается день. Обычно я не ставлю будильник. На утреннюю прогулку просыпаюсь сама. Веки тяжелые, будто склеены. Вытягиваю руку и ставлю будильник на повтор. Звенит еще раз, выключая, конечно же, срываю крышку. Замечаю стикер, на нем написано: «В 9 утра доктор Штайнер». Уставившись в потолок, думаю об отмене приема. Забрав Хадсона с лужайки Лесли, несколько часов не могла заснуть. А когда уснула, то просыпалась каждую минуту, один кошмар сменялся другим. Я жутко не выспалась. Сидеть в приемной доктора Штайнера, возвращаться в его кабинет снова и снова, проходить неприятные осмотры и отвечать на унизительные вопросы насчет моего психического состояния – все это сейчас выше моих сил. Хуже не представишь. – Какое у тебя милое личико. – Мама трогает локон Кендры. – Ты очень похожа на мою дочурку. Знаешь ее? – Водянистым взглядом она осматривает комнату. – Она где-то тут, наверное. Постоянно во что-то играет. Нижняя губы Кендры затряслась, вот-вот заплачет. Сморщившись, она бросила на меня взгляд, в нем – отчаянная мольба. У меня сердце кровью обливалось. Чуть раньше мать понравилась бы Кендре, вот только она уже выжила из ума. Не то чтобы мы стали для мамы чужими людьми, скорее, она для нас стала чужой. И при мысли об этом мне становилось безумно грустно. Странное чувство: оплакивать того, кто еще жив.