Не хочу, чтобы на моем месте оказались Хадсон, Кендра и, если уж на то пошло, даже Мейсон. Решившись, силой заставляю себя выбраться из постели и, собираясь к доктору, выпиваю пол-литра кофе. Я встала позже, чем планировала, но каким-то чудесным образом на запись не опоздала. Доктор Штайнер узнал про мое самочувствие, провел пару тестов на когнитивные способности: попросил определить время по часам со стрелками и за шесть секунд назвать как можно больше животных, а потом направил в лабораторию сдавать анализ крови. На следующее утро он записал меня на МРТ. По пути домой чувствую прилив надежды, которую не испытывала уже давно. Сюзанна права. С тех пор как болела моя мать, медицина шагнула далеко вперед. Доктор Штайнер объяснил: когда придут результаты анализов, он назначит соответствующие лекарства. Лечения все еще не изобрели, но развитие болезни можно приостановить. Так почему бы не попробовать? Припарковываюсь у магазина, надо закупиться продуктами. Снова чувствую в походке легкость, давно ее не было. Зайдя в магазин, начинаю рыться в сумке, ищу список покупок, что всегда висит у меня на холодильнике. Точно помню: выходя утром из дома, я взяла его. Но никак не могу найти. – Кхм, извините… – раздается у меня из-за плеча женский голос. Поворачиваюсь: женщина держит за руку мальчика. Чем-то похож на Хадсона в детстве. Волосы не причесаны, торчит чубчик, на лице озорная улыбка. – Ой, прошу прощения. Отхожу с прохода и продолжаю рыться в сумке. Нахожу чеки, несколько мятных конфеток без упаковки, блеск для губ, свою фирменную красную помаду и маленький тюбик крема для рук. Должно быть, не до конца его закрыла, потому что тюбик липкий и скользкий. Вся рука в креме. Вытираю и продолжаю поиски, но списка нет. Забыла? В голове у меня, похоже, какое-то другое утро. Сегодня я спешила. Взяла его, но потом… оставила где-то в доме? Кусая нижнюю губу, пытаюсь вспомнить, что было в списке. Всего несколько пунктов, но какой-то один продукт точно был сегодня на ужин. Что же я собиралась приготовить? Какой ужас. Я даже этого не помню. – Извините, с вами все хорошо? – ко мне осторожно подошла девушка, на бейджике написано «Стелла». «Мам, с тобой все хорошо?» – беру ее за плечо, она дергается, рассеянность во взгляде проходит, будто вышла из транса. – Да, – моргая, смотрю на нее. – Все в порядке. Боже мой, как это, должно быть, нелепо: встала посреди прохода и уставилась в пустоту. Закинув сумку на плечо, поворачиваюсь и выхожу на парковку. В машине откидываюсь на спинку сидения и тяжело вздыхаю. Благо, пошла к доктору Штайнеру сегодня. Могла бы и позже. И почему я такая упрямая. Чувства переполняют: в горле ком, глаза на мокром месте. Делаю глубокий вдох через нос и выдох через рот. Так несколько раз, пока не успокаиваюсь. Вставляю ключ в замок зажигания, поворачиваю – включается музыка. Это радио с хитами из восьмидесятых, пока выезжаю с парковки, звучит знакомая песня Мадонны. Успокаиваюсь. Подъезжаю к дому, замечаю напротив собравшуюся группу соседей. Меня тут же охватывает злость. Но потом она проходит: понимаю, что в центре сборища нет Лесли и никто не поворачивается в мою сторону. Значит, собрание по обмену сплетнями не связано со мной или моей семьей, слава богу. С Бет разговаривают несколько женщин, которых я не знаю. По улице разносится болтовня, путаница слов, прерываемая смехом. На секунду задумываюсь, кто на этот раз их жертва. Странно, что в этом собрании по трепу Лесли не участвует. Обычно она не упускает возможность посплетничать. Подхожу к двери и оглядываюсь через плечо, ожидая увидеть, как Лесли подсматривает в окно или как открывается дверь и она выходит из дома, торопливо присоединяясь к компании Бет. Но жалюзи на окнах закрыты, на крыльце никого. Когда уезжала утром, на улице ее тоже не было. Странно. Может, уехала. Но открывая дверь, замечаю, что ее машина стоит у дома. Вижу газон, и в голове всплывает картинка: окутанный темнотой, посередине лужайки стоит Хадсон. Разувшись и оставив сумку на входе, иду на кухню. Ну конечно. Список продуктов лежит на столике. Значит, я открепила его от холодильника. Только вот в сумку не положила. Пробегаюсь по нему взглядом. Молоко. Репчатый лук – 1 шт. Неострые итальянские колбаски. Ах да, конечно. Я собиралась готовить пасту. В магазине мне нужны были лук и колбаски. Жаль, что не вспомнила. Положив список, иду к шкафчикам. Нахожу пару банок консервированного томатного супа и остатки хлеба. На вечер будет суп с сэндвичами. Снова ехать к магазин не хочется. Усевшись на стул, включаю компьютер. Воспоминание о том, как Хадсон стоял у Лесли на лужайке, никак не выходит из головы. С ночи не дает мне покоя. Как он оказался там, расхаживая во сне? В поисковике набираю: «Почему ходят во сне». Открываю первую ссылку и пробегаю по статье глазами. Первая причина – генетическая предрасположенность. В моей семье этим вроде никто не страдал. Но, может, во сне кто-то ходил со стороны Даррена. Он об этом никогда не говорил, хотя мог и не знать. Родители у Даррена – люди закрытые. Вроде бы одна дружная семья, но на деле какие-то серьезные темы никогда не поднимали. Среди причин указывают недосып – удивительно! Куда логичнее, что человек, если хочет спать, тут же отрубается, а не ходит по дому. Но откуда мне знать? По ночам Хадсона постоянно нет дома, а по утрам ему рано на работу. Но все равно не скажешь, что ему не хватает сна. В списке есть и алкоголизм. Хадсон всегда много пил. Но не больше, чем его отец, и, насколько мне известно, Даррен не ходил во сне. О стрессе я всегда знала. Когда Хадсон только начал ходить во сне, педиатр спросила, не был ли он подвержен стрессу. Сыну было всего десять лет, и мне этот вопрос показался глупым. Но оглядываясь в прошлое, я понимаю: для стресса причин было немало. Мы только-только переехали в этот дом, и я все чаще пропадала на репетициях. Из-за этого он мог переживать, а я просто-напросто вовремя не обратила на него внимания. Но подвержен ли он стрессу сейчас? Возможно. Тяжело вздохнув, сворачиваю вкладку со статьей. Спустя пару минут снова оказываюсь на страничке Хадсона в «Фейсбуке», пролистываю их совместные с Наталией фотографии. Теперь, когда я встретилась с ней лично, смотрю на них по-другому. Они больше не кажутся такими счастливыми и влюбленными, как я вбила себе в голову в первый раз. По тому, как Наталия стоит, по выражению ее лица понятно: что-то не так. Не сразу заметишь: уголки рта печально опущены, бегающий взгляд, одно плечо выгнуто – не хочет касаться Хадсона. На одной фотографии он крепко держит ее под руку… Чтобы не дергалась? И тут я вижу другое, от чего у меня перехватывает дыхание. Застыв, в ужасе смотрю на его запястье. Золотые часы. Сердце забилось как сумасшедшее. Быстро поднимаюсь по лестнице в спальню. Резко выдвинув ящик из прикроватной тумбочки, вожу рукой в поисках часов, что нашла в доме Молли. Нащупав, несусь обратно к компьютеру. Приближаю запястье Хадсона, в руке сжимаю часы. Увеличиваю еще, фотография становится зернистой – тяжело понять, те ли это часы. Но, видимо, да. Не замечала, что он носит часы. Впрочем, он постоянно ходит в кофтах. Чаще всего в байковых рубашках. Так что, может, часы прячутся под рукавом. Сравниваю фотографию и находку еще и еще – убеждаюсь, что это они. Пролистываю другие фотографии, но там кисть Хадсона в кадр не попала. Переворачиваю часы и нащупываю на задней крышке гравировку «777». Хадсон не из тех, кто верит в ангелов, и не думаю, что ему интересна нумерология. При воспоминании о татуировке на руке Наталии меня словно окатывает ледяной водой. Эту татуировку я увидела, когда она подносила сигарету к губам. Крылья ангела. Может, это она подарила ему часы. В ужасе смотрю на синяк на лице Наталии, потом перевожу взгляд на часы на запястье Хадсона. Копия того, что держу в руках. Но оказывается, есть вещи похуже измены. Чувствую на ладони тяжесть часов. Засовываю их в карман и хлопаю крышкой ноутбука сильнее, чем рассчитывала. Встаю – начинают ныть колени. В горле пересохло. Надо выпить воды. Иду к холодильнику мимо окна. На крыльце Лесли так никого и нет. Жалюзи закрыты. Машина припаркована. По спине почему-то пробегает холодок. Глава 18 Просыпаюсь от того, что, поскуливая, Боуи толкает меня лапой. Несколько раз моргаю – веки тяжелые – и переворачиваюсь на спину. В комнате светло. Все залито солнцем. Который час? В глазах размыто, цвета перемешаны, как на картине импрессионистов. Моргнув еще несколько раз, пытаюсь разглядеть время на будильнике. Десять утра?! Никогда не просыпалась так поздно. Не сильная, но постоянная боль появляется во лбу и переходит в виски. Господи, надеюсь, я не заболела снова… Шаркая босыми ногами, выхожу из спальни к лестнице. Дверь в комнату Хадсона открыта, но его там нет. Пытаюсь вспомнить, где он, но не получается. Понимаю, что в голове совсем пусто – меня охватывает паника. Изо всех сил вспоминаю, чем занималась вчера вечером, ну или хотя бы какой сегодня день, но ничего. Пусто. Белый лист бумаги без каких-либо слов. Во рту пересохло, двигаюсь дальше. Следом бежит Боуи. Стуча ногами, словно конь на ипподроме, спускаюсь с трудом. Дойдя до кухни, смотрю на календарь и ищу, какой последний день вычеркнут: следующая за ним дата – сегодняшний день. Среда. Вот что сегодня за день недели. Хадсон работает. Скоро на прием к врачу. Хватаю стакан, наливаю воды и делаю глоток. Запиваю витамины. «Ничего страшного», – говорю я себе. Только проснулась. Ну, не сразу поняла, что к чему. Такое случается. Никогда не забуду, какой бред нес Хадсон, когда просыпался после обеденного сна. «Мама, какой сегодня день? Завтра уже наступило?» После воды голова проходит, паника сходит на нет – начинаю припоминать вчерашний вечер. Ничего такого. Спокойный ужин дома. Сэндвич с индейкой и консервированный суп. Хадсон ко мне не присоединился, сказал, поздно пообедал на работе. Когда он собирался на встречу с друзьями, я спросила, звонил ли детективу Дэниелсу, он ответил: – Неа, да и зачем. – А я думаю, позвонить стоит. Мы и представить не можем, что ему наговорила Лесли. Ты же знаешь, какая она сплетница. У двери он легонько коснулся моей руки. – Мам, все хорошо. Не думай больше о Лесли. Верится с трудом, но я кивнула. Он был таким спокойным и уверенным, что захотелось ему поверить. После разговора с Лесли я все-таки переживала. Он-то о разговоре ничего не знает.