– Мам, все хорошо. – Мне на плечо опускается тяжелая рука. Широко открываю глаза, стараясь разглядеть, кто это. Надо мной стоит Хадсон, своей огромной ладонью он укладывает меня обратно в постель. – Успокойся. Все будет хорошо. Хочу покачать головой, но она не двигается. «Нет, все нехорошо. Дай встану». Открываю рот, пытаюсь произнести слова, но ничего не выходит. С губами что-то не то: покалывают, будто опухли, похожее было, когда пробовала их увеличить, но на этот раз ощущение гораздо отвратнее. К тому же дерет горло. – Доверься мне, все наладится. – Убрав руку с плеча, он отходит от кровати. Хочу схватить его и силком вернуть на место, но конечности меня не слушаются. Ничего не поделать – я стала заложницей своего тела. Своего дома. «На помощь!» – кричу я у себя в голове, а Хадсон в это время подошел к двери из спальни. На миг он замирает, рука повисла на ручке. C надеждой жду. «Да, да, вернись. Не оставляй меня». Его надо предупредить. В голове кричит голос, полный ужаса, слова стукаются друг о друга, будто барабанные тарелки. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Он уставился на меня, во взгляде тяжелые мысли. Рот плотно сжат, морщится. Ничего не сказав, поворачивает ручку двери. Открывает и выходит в коридор. Дверь за собой закрывает. Звук шагов удаляется. Таращусь в потолок, вот бы подвигаться пару минут. Вдруг скрипят половицы и раздается еле слышный, легкий скрежет, от которого меня передергивает. Тут же понимаю, что это, хотя проваливаюсь в сон. Металл зацепился за металл. Крючок и петля, какие раньше висели на двери в комнату Грейс. Только теперь они висят на двери ко мне в спальню. Глава 24 Пианино издавало высокие звонкие ноты, мелодия мне знакома, но где ее слышала – не помню. Музыка, окутывая меня, звучит все громче, точно помню ее, в итоге узнаю. «Все, чего я прошу» из «Призрака оперы», песня, которую я исполняла в день нашего знакомства с Дарреном. Чувствую под пальцами гладкие клавиши из слоновой кости, нажимаю их – струны фортепиано слегка жужжат. Туман вокруг рассеялся, вижу комнату намного четче. Шторы открыты, светло, воздух свежий. Я сижу перед большим окном за пианино. Наш с Дарреном первый дом: дуплекс, который сняли в пригороде Кармайкл. Пианино он урвал на распродаже имущества. Оно расстроенное, на мастера денег у нас тогда не было. Но я все равно играла и пела, не обращая внимания на фальшивые ноты. Рядом сидел Даррен, скамья вот-вот развалится. Под нашим весом она прогибалась и время от времени шаталась, приходилось привставать. Мои пальцы прыгали по клавишам, чувствовала музыку каждой клеткой. До клавиатуры доставал выпирающий живот, словно в такт, внутри двигался Хадсон. В комнату засеменила Кендра; на голове два хвостика. Одета в тельняшку и красный комбинезончик. Ножки босые, спотыкаясь, идет к нам; на ковре поджимает пальчики ног. «Мама, лучки», – сказала она, вытянув вверх руки, и зашевелила в воздухе маленькими пальчиками. Засмеявшись, я убрала пальцы с клавиш, чуть отодвинулась, чтобы было куда ее посадить, и взяла ее, тяжелую, на руки. Усадив на колени, я пела, а она мурлыкала вместе со мной. Под ребрами я чувствовала, как пинается Хадсон. Даррен наклонился и поцеловал меня в щеку. Довольная, я улыбнулась. «Нет, подожди. А если попробовать так?» – раздался мужской голос. Этот человек совсем не к месту. Его не должно быть с нами в комнате. Заиграла другая песня, послышались другие ноты, хотя клавиши я не трогала. Испугавшись, повернула голову направо. На месте Даррена сидит Мак. В одной руке держит карандаш, другая – на клавишах. Он сыграл несколько нот и начал писать в нотной тетради, стоящей на пюпитре. Теперь мы не в старом дуплексе. Мы у Мака. В углу комнаты горит светильник. Он так погружен в свои мысли, что, похоже, меня не замечает. Мне он такой нравится. Сосредоточенный. Целеустремленный. Я такая же. Даррен эти черты во мне не любит. А Мак от них без ума. Мы с ним одинаковые. Слушаю ноты, которые он наиграл, и добавляю несколько от себя. Он повернул голову, будто заметил меня только сейчас. Кивает. «Мне нравится». С уверенностью записывает ноты. Мы сыграли наши партии, и я дописала строчку песни: «Спрятаны в тени, окутанные тьмой, никто нас не найдет». Чувствую, как, смотря мне в лицо, Мак пожирает меня взглядом, но я не могу пошевелиться. Его рука опустилась на бедро, с моих губ сорвалось его имя – я повернулась. Спустя секунду сижу у него на коленях, наши губы сплелись. Всегда, когда подобное происходило, я говорила себе: это в последний раз. Но остановиться было невозможно. Лай. Боуи? Малыш, где ты?! Через силу возвращаюсь из переплетений воспоминаний к реальности. Веки открываются и закрываются, пальцы вцепились в одеяло. Вдалеке я снова слышу лай. Должно быть, Боуи на заднем дворе. Пытаюсь позвать его, но безрезультатно. К лаю добавляется смех, приятный, беспечный. Грейс кидает Боуи мячик? В глазах все плывет, комната будто раскачивается, сотрясаемая волнами океана. Мое тело горячее, мышцы расслаблены, как после пары бокалов. Меня накрывают волны: закрываю глаза, спальня исчезает. Вокруг свистят и хлопают. В глаза светят прожекторы. Опускаю взгляд на руку с микрофоном. Из-за света щурусь. Зрители. Много зрителей, хлопают и кричат. Краем глаза вижу: ребята собирают инструменты, уходят со сцены. Вставляю микрофон в стойку, хотя делать этого не хочется. Окончание концерта для меня – и радость, и печаль. Как же не хочется уходить, готова петь ночами напролет, но в то же время мне приятно слышать, как аплодисментами, свистом и криками вызывают на бис. И так здорово после собираться, отметить и, в конце концов, улечься спать. Но сегодня мы отыграли последний концерт тура. Уйти со сцены совсем невмоготу. Завтра поедем домой. Вернемся к реальности. К семье. Выпив пару бокалов, села в микроавтобус. Здесь меня ждал Мак. Только я зашла, как его руки оказались на моем лице, теле, в волосах. Прижав к стене, он страстно меня целует. Губы опустились к шее, руки с лица переместились на грудь, я вырвалась из объятий. – Как же ребята? – хватая ртом воздух, спросила я. – На свидании с какими-то девчонками. Ночью нас никто не побеспокоит. – Взяв на руки, он отнес меня к кровати, что находится в конце автобуса, и на нее бросил. – Не верю, что это последний концерт, – уткнувшись ему в шею, сказала я. – Но не наша последняя ночь, – многозначительно посмотрев на меня, он опустился ниже. Он это уже говорил, и я тоже мечтала, чтобы ничего не заканчивалось. Но это была мечта, только и всего. Мак меня не понимал. У него не было семьи. Он видел меня только счастливой. Той, что отправилась в тур. Той, что не обременяют обязательства. А что нас ожидает, когда мы вернемся из тура? Когда я приду к нему с вещами и двумя детьми? Как мы переживем трудности? А еще хуже: скуку? «Мам», – в воспоминания ворвался голос Кендры, автобус, а вместе с ним и Мак рассеялись. Подожди. Хочу удержать его. Вернись! Чувствую, как мне на лоб опустилась холодная ладонь. Я вся горю. Жар. Будто огонь окутал. От прохлады должно полегчать. Но нет. Помню тот ступор, когда увидела ее в зеркале у себя за спиной. Наши взгляды пересеклись. Она посмотрела на меня, потом на кружку. Что она со мной сделала? Не могу пошевелиться. Едва дышу. Ладно, что бы она там ни сотворила… Но зачем? Этот вопрос и мучает, и пугает. Кажется, что она где-то далеко. В комнате темно, хмуро и тепло. Не могу ни рот открыть, ни пошевелиться. Темнота снова вернулась. Она пришла ко мне. Иду ей навстречу. – Ты уже поговорила с Дарреном? – Тыльной стороной ладони Мак провел по моей щеке. Отрываю голову от его плеча и смотрю Маку в глаза, пальцами вожу по его голой груди. – Извини, Мак, но я не могу. Не сейчас.