Он привык кормить своего зверя, когда ему захочется. Он привык браться за плеть часто — я уже заметила очень характерные мозоли на его руках. Козырь смотрит на меня темно, холодно, испытующе. Будто ждет, что я заберу слова назад. Какое счастье, что у моего внутреннего руля всегда стоит стерва. А саба — она так. Ей слово дают редко. — Я не буду твоей Нижней, — произношу на выдохе, — я уже давно решила, что больше не хочу играть эту роль. Ни для кого. Ты — хорош. Но исключением не будешь. Мы можем трахаться, но я не готова тебе служить. Ты хочешь, чтобы я отказалась выпускать пар, но и я хочу того же. Ни одна сучка в этой стране не должна подставлять задницу под твой ремень. Я тоже ревнивая дрянь, если ты не понял. — Понял, — он откликается тихо и спокойно, будто в его глазах и не клокочет недовольная голодная тьма. Замолкает и ведет пальцами обратно. От бедра к щиколотке. — Ты можешь послать меня, — напоминаю я, — и продолжить жить респектабельной, спокойной жизнью женатого хозяина мира. Сомневаюсь, что место твоей любовницы будет свободно хоть пару часов. — Не будет, — кивает Алекс так, будто это нормально — обсуждать со мной, долго ли будет стоять негретой его постель после меня же, — потому что место моей любовницы — твое. И ты от меня не улетишь. — Пока что, — поправляю я, внося долю скепсиса в его громкие заявления. Хочу, чтоб он кивнул, усмехнулся, хоть что-нибудь. Чтобы дал мне зацепку, крошечный уступ, благодаря которому мое падение в бездну прекратится. В конце концов, в этой жизни ничего не бывает так, как я хочу. Не бывает без краев и границ, чтобы оба — друг другу принадлежали. У него там жена, никуда она не делать, серебряную свадьбу они отпраздновали, до золотой тоже поди доживут. А он — тянет меня к себе на колени, лезет ладонями под свою же рубашку. — Эй! — ловлю его руки, предостерегающе их сжимаю. — Я не услышала, что ты принимаешь мои условия! Боже, он что, репетировал эти кривые свои ухмылочки перед зеркалом? И сколько их у него? Двадцать? Тридцать? Сто? Который раз вижу это и каждый раз — улыбается по особенному. Мог бы сказать: "Уймись наконец". Мог бы сказать: "Одевайся и проваливай". — Я уже их принял, Летучая. Сказал и не дал мне больше и слова вставить. Его язык оказался повкуснее кляпа. Принял мои условия… Принял? Он? Садист, который даже трахаться просто так не может? Конечно, грубый секс — не Тема, но все-таки. Другая какая ванильная куколка могла бы после секса с Козырем и не уползти… Черт… Как же качественно расползаются мысли под его напором. Так и хочется — закрыть глаза, вцепиться в его плечи крепче и потеряться к черту… Ладно… К чему сейчас вообще эти ненужные мысли? Вот сорвется — и поговорим, я ведь не прощаю предательств. А пока не сорвался — пусть целует меня. Вот как сейчас. Бесцеремонно, опустощающе, как умеет только он. — Эй, ты вообще кроме секса о чем-нибудь думаешь? — хохочу, но от широких ладоней, сминающих мои ягодицы, внутри меня снова лопается пузырек с веселящим зельем. Я… Не могу сказать ему "Нет". Сейчас — не могу, сейчас он шипит в моих висках пузырьками французского шампанского. Слишком он охуенный, слишком далеко ради меня зашел, слишком… Мой. Хоть я и знаю, что это иллюзия. — Когда я не в тебе, мир какой-то безвкусный, — шепчет он, и небритая щека проходится по моему плечу, с которого сползла его рубашка сверху вниз. Дурацкие слова. Банальные слова. Прекрасные слова… — Скажи это еще, — прошу я, а сама — почти сама лезу к его рукам, как голодная до внимания кошка. Не говорит, гад! Просто резко встает и опрокидывает меня спиной на стол, за которым мы только что завтракали. Ох, черт, а я ведь думала обидеться, что он зажмотил для меня ресторан. Нет. Не зажмотил. Просто хотел… меня. Развести колени, заставить раскрыться перед ним. Откровенно, распущенно, пошло. А дальше — дальше только симфония. Он не любит прелюдий, я не люблю прелюдий. Он закидывает мои ноги к себе на плечи, я — переплетаю лодыжки за его затылком. Он вколачивается резко, без церемоний, я — выгибаюсь на столе, сметая с него неубранные тарелки. Долой! Пусть разлетаются в дребезги во имя великой богини одержимой похоти. — Вот так! — он выдыхает. — Давай сильнее! — я подхватываю, и впиваюсь пальцами в белую скатерть. И он дает! Так чудесно справляется с моей установкой, что даже странно, что стол выдержал этот бычий напор. И перегрев наш вулканический тоже стерпел, и даже не обуглился. Боже, ну когда же… Когда к Александру Козырю у меня уже иммунитет выработается? Глава 12.Незримая — Бог ты мой, Никитос, бросай ружье, оно нам сегодня не понадобится. Медведь сегодня точно сам в берлоге сдох, раз мой многоуважаемый отец про меня вспомнил. Возящийся со смазкой оружейник недоуменно поднимает голову. Смотрит сначала на Эда, который скучающе перебирает патроны и по одному, неспешно заправляет их в патронташ. Переводит взгляд на его отца, что не сказав ни слова прошел в охотничий домик и раздернул молнию на ружейной сумке. — Не отвлекай человека от работы, — бросает Алекс через плечо, — раз уж сам ты ленишься привести свою амуницию в порядок. — Я не ленюсь, я делегирую, — нахально откликается Эд, разваливаясь в кресле как профессиональный барчук, — честно говоря, уже и забыл, как это делается. В последнее время делегируют-то все больше мне! — А, — Алекс криво ухмыляется, — так бы сразу и сказал, что нуждаешься в отпуске, сынок. Могу выписать тебе бессрочный. — Если бы ты к бессрочному отпуску приложил еще и пожизненное содержание с безлимитной кредиткой, — Эд мечтательно вздыхает, закладывая руки за голову, а потом коварно заканчивает, — я бы все равно отказался. Делегируй мне побольше, батюшка, и почаще. И пореже заглядывай в офис. Так я быстрее проверну все свои схемы и отожму у тебя фабрику. Смехуечки… В этом весь Эд. Истина в том, что если бы Эд хотел отжать отцовский бизнес — он бы его отжал. Но он понимает, что у их тандема есть свои плюсы. У Алекса был базовый капитал, скрупулезное знание процессов собственного производства, незыблемый авторитет. Он был первым, кто открыл дорогущее производство препаратов лекарственной терапии для ВИЧ, выбив госконтракт на строительство завода чуть ли не в начале той самой, первой эпидемии в Элисте. Нейролептики, стимуляторы, антидепрессанты… Пока люди еще осознавали, что депрессия — это действительно серьезная проблема, стоящая лечения, Александр Козырь уже умудрился наладить выпуск шести видов препаратов для курсового её лечения. Тогда он сам был молодым волком, который чуял запах выгоды в фармацевтике, а стартовый капитал сделал вообще на выпуске презервативов. Но он старел, это была объективная реальность. И если хватка его не слабела, даже напротив — становилась более смертоносной, то чутье начинало давать сбои. Тут упустил выгодный контракт, там — не предусмотрел нюанса, и компании это аукнулось крепким иском. В этих вопросах и был так бесценен Эд. Гибкий умом, резкий как хлыст, он безжалостно рвал связи с теми, в делах кого чуял подвох или запах тлена и разорения. Заключал дерзкие, внешне невыгодные сделки. Преумножал вложения не в два или три раза, как это было у Алекса, а на все шесть и на восемь. — Никита, вон иди. Я сам с ружьем закончу. Оружейник покидает домик быстро. Знает, что Козыри не терпят даже малейшего намека на неповиновение или непонимание. Если не расслышал приказ — воспользуйся свободным временем после увольнения и сходи к лору. Пусть проверит твои уши. — Спасибо, что не стал пропускать нашу охоту, папа, — уже спокойнее, уже на равных произносит Эд. Отложил смехуечки в сторону. Положил первую фишку на доску баталии отца и сына. Грядет разговор. Это Алекс научился по поведению сына ощущать безошибочно. У "предмета" кстати собеседование скоро. Она там упарывается, статейку какую-то кропает. Интересно, каким из дюжины оттенков яркой помады она сегодня накрасила губы? — Только не говори мне, что мать снова тебя взбаламутила. Эд отвечает не сразу. У него с матерью совсем иные, гораздо более нежные отношения. Он действительно рыцарь, который всегда встанет на её защиту. С отцом он сосуществует на условиях мирного, но все-таки ощутимого соперничества. В конце концов, если он будет выдавать посредственные результаты, так и останется только «сыном Козыря». Эдичек же хочет быть Козырем сам. Со своим подходом. Но мать он любит. — Ей незачем мне что-либо говорить, — неторопливо произносит он, — я неделю ночевал у вас, потому что ей было страшно засыпать в пустом доме. — Кристина… — Алекс закатывает глаза. Супруга иногда любила переборщить в своем драматизме. Засыпать в пустом доме ей страшно.