Алекс резко дергает плеть на себя, выдирая её из руки Летучей. Та пошатывается, усиливает хватку, но — все-таки не удерживает орудие в руках. Но удерживается на ногах, вопреки шатким шпилькам. Плеть летит в сторону, подальше от Летучей, врезается в стену. — Ты не будешь пороть сучонка, — чеканит Козырь, утапливая ладони в карманах, — никого не будешь. Я не позволял. На её лице проступает такое сильное бешенство, что кажется, еще чуть-чуть — и шагнет к нему с удавкой. Она и шагает. Повышает ставки, уменьшает время до взрыва, сводя расстояние между ними до трех десятков сантиметров. — Убирайся, Козырь, — шипит прямо в лицо, еще чуть-чуть — и будет видно раздвоенный её гадючий язычок, — зона твоих разрешений — твоя жена. А мое уважение ты проебал. Обычно он ограничивался косыми взглядами, когда нужно было поставить её на место. Но сегодня… Рука сгребает её за горло, стискивает его жестко, тянет чуть выше, заставляя Летучую потерять опору под ногами. Безусловные рефлексы тела — самое вкусное. Инстинкты самосохранения скручивают туловище в напряженном спазме, пытаясь собрать силы для спасительного рывка, руки жертвы по инерции впиваются ногтями в руку, что держит за шею. Ногти оставляют на коже палача длинные глубокие царапины. Но какие же охуенные у неё сейчас глаза. Как широко с каждой секундой разрастаются в них зрачки. Как у лютой наркоманки, которая только-только ощутила наконец приход. — Ты пожалеешь о своем поведении, Птица, — Алекс шепчет эти слова интимно, — я тебе клянусь, пожалеешь, каждым квадратным сантиметром задницы. Она бьется в руках сильнее, сильнее и отчаяннее бьет по сильной, удерживающей её на весу руке. Нет, рано её отпускать. Еще чуть-чуть. Пару секунд сладкого зрелища, задыхающейся и беззащитной девчонки, которая бессильна сопротивляться его воле. — Роскошная, — наконец приговаривает он и разжимает пальцы. Она должна бы осесть на колени, слабость в теле просто не позволила бы ей удержаться на ногах, но он ей не дает. Он выставил очередность звеньев пищевой цепи в этой комнате, но обесценивать Сапфиру в глазах пусть и незнакомого выщерка желания нет. Зато есть желание сгрести её за талию, притиснуть к себе, безумное, раритетное его сокровище. Окунуться с головой в свежий и резкий её запах и не сдержавшись закусить кожу на шее. — Моя, — тихо хрипит, отрываясь, — ты моя, и ты будешь уважать мои правила. — Нет, — её голос слышится как из колодца, судя по всему, в девочке всхлестнулось цунами, проснулась её покорная, личная мазохистка голодно взвыла в своей клетке, и подавить звучание этого хора сейчас явно сложно, — нет, я не буду, Козырь. Не буду твоей, не буду уважать ничего, тем более правила. Потому что ты не соответствуешь моим. — Каким же, — пальцы сами забираются в густую гладкую реку её волос и наматывают их на кулак, оттягивая голову назад, — быть только для тебя, Летучая? И что, много есть желающих исполнять эту твою блажь? — Все что есть, все мои! — она яростно вскидывается, сверкая глазами. Только выкрученная бесцеремонно щепоть кожи на бедре заставляет её задохнуться и заткнуться. — Твой — только я, — Алекс шепчет в самые наглые эти губы. Сухие, сухие, будто девчонку мучает лютая жажда. И только за эти губы, выдающие истинные её эмоции, голод неутолимый, он все-таки сообщает ей новость, которой у неё в распоряжении точно нет, — и с сегодняшнего дня — только твой, Летучая. Думал — будет обвинять во вранье. Думал — снова взорвется яростью, снова попытается прогнать. Ждал этого, если честно. Ждал объявления войны, чтобы получить право на ответные действия. А она — просто замерла. Не глядя на него, но и не вырываясь больше. — Как? — срывается с ядовитых губ простой короткий вопрос. Ну да. Сам проебался с высокопарными фразочками. В кои-то веки не хотелось звучать просто, не хотелось говорить всей этой бюрократической формальности. — Я подал на развод, — он говорит, и сам запускает ладонь в этот её выебистый разрез на бедре. Потому что если она рассчитывала, что этот разрез для чего-то еще ей сегодня пригодится — ей нужно определенно что-то сделать с рассчитывалкой. Так, чтобы она на этой рассчитывалке недельку не смогла сидеть. Или напротив — сидела, ощущая каждое лишнее движение с болезненным откатом. — Ты? Что сделал? Впервые за все это время сквозь маску циничной стервы проглядывает девчонка. Девчонка, не готовая к тому, что Александр Козырь сделает свой выбор в её пользу? Девчонка, даже не подозревающая, насколько сильно за последние недели у него выработалось к ней привыкание. Лютая зависимость, жизненная потребность. — Я подал на развод, Птица, — безмятежно и без малейшей дрожи откликается Алекс. Сам удивился, насколько легче стало дышать после этого решения, — моей будешь ты. — Только я? — Только ты! Он уже набросал в уме схематичную кару за эту её мнительность, за желание переспросить. Поставить её в коленно-локтевую, положить перед ней заверенное заявление из ЗАГСа, заставить читать вслух. А самому драть её и не обязательно туда, куда это природой делать полагается. А туда, где ощущения острей. В конце концов, классики у них за эти недели было под завязочку, а он обещал, что задница её будет расплачиваться за это нарушение правил. Расплачиваться можно по-разному. — Я вам не мешаю? Чужой, до чертиков разочарованный мужской голос, звучащий справа — как диссонирующая симфония. Она приводит в себя Сапфиру, которая никак не найдется со словами — где бы это записать. Она снова возвращает Алекса в исходное чрезвычайно яростное расположение духа. Он здесь не зря. Он здесь, потому что эта дрянь нарушила прямой запрет. И абсолютно похер, что она уверена в своем на это праве. Не было у неё на это права. Но правила совместной жизни они еще обсудят потом. А сейчас нужно выставить наглого раба, и поскорее. Уж больно сильно он раздражает. Хотя бы даже тем, что в уме своем он крутит картинки именно с Сапфирой. С его, Алекса, Летучей. — Ты намерена продолжать? — раб смотрит на девушку сверху вниз. Она молчит и слегка приподнимает бровь. Верно. Вопрос задан неправильно. И даже обсуждая вопросы сессии в этой комнате сопляк всего лишь Нижний, пришедший для того, чтобы ощутить контрастный вкус презрения, боли, унижения. И он должен выбирать тон. — Мы продолжим, Госпожа? — исправляется щегол, все-таки включаясь в нужный режим. Судя по темным его глазам — он очень хочет, чтобы ответ не был отрицательным. Сапфира молчит, будто бы раздумывает, а на деле — кончики пальцев бывшей сломанной руки мелко подрагивают, словно она перебирает в них мысль, как невидимую нить. Можно! Вот сейчас очень удобный случай. Алекс ощущает это интуитивно, и по старой привычке действует согласно наитию. Шагает вперед, вставая за спиной Летучей широкой тяжелой тенью. — Молчи, — шепчет в самое ушко, и алые губы, разомкнувшиеся для ответа, сжимаются вновь. Вот сейчас, именно сейчас он и начал осознавать, почему именно она. Потому что если она сдастся и уступит, идеальнее неё покорной и не найти будет. Именно поэтому — нужно продолжать. Решить её конфликт и сломать её окончательно. — Она не будет продолжать, — Алекс проговаривает это, вставая высокой и широкой тенью за спиной Летучей, — я ей запретил. — Но… — парень вскидывается возмущенно. Понятное дело, что он контрактник, он заплатил за этот вечер деньги и хочет получить свое. — Но, — Алекс дергает крылом носа, и Нижний затыкается, — в порядке исключения, с тобой могу продолжить я. Воздухом давится мальчишка на полу, воздухом давится Летучая. — В-вы? — парень окидывает Алекса вдумчивым взглядом. — Да, я предпочитаю девочек, конечно же, — а Козырь переводит взгляд на висок Летучей и ведет им вниз, по ровным скулам, по послушно сомкнутым губам, по голой шее, — но в этой ситуации, я лучше выберу жертву покрепче. Уж больно долог был мой перерыв. Да и нельзя мне девочек. Да, птица? Она улыбается, сдержанно, ядовито, опускает подбородок в подтверждающем кивке. Алекс же как голодный хищник тянется ближе к её коже, втягивает жадно запах. — Ты сдашься сегодня, Летучая, — шепчет для неё, уже почти ощущая вкус победы на языке. А она — задиристо вздергивает подбородок: «Еще посмотрим», но молчит, покорно молчит. — Ну, так что? — Алекс переводит взгляд на стоящего на коленях Нижнего. — Ты согласен? Или возьмешь руки в ноги и свалишь на хрен. Затраты я тебе, конечно, компенсирую. — И моральный ущерб? — нахально вскидывается парень. — И его, — Алекс ухмыляется, — но если только пискнешь что-нибудь о своем разочаровании, учти — на то, чтоб выдрать твой язык, я разрешения спрашивать не буду. Раб размышляет с минуту, опустив глаза и глядя на свои переплетенные пальцы. И глядя на него, Алекс с трудом удерживается от смеха. Ломается. Щенок ломается. Пытается сделать вид, что его не кроет, что он действительно хочет отказаться ради денег. Сделать вид, что он не такой, ну, разумеется.