— Так куда же я тебя привез, Летучая? — спрашивает Алекс в абсолютной тишине, окутавшей нас после того, как замолк рокот мотора. Крепче сжимаю в пальцах холодный ключ. — Домой? К себе домой? — К нам, — поправляет Алекс меня насмешливо, — к нам домой, Летучая. Игры кончились. С этого дня ты живешь со мной. Служишь мне. Кормишь меня. Хочешь что-нибудь сказать по этому поводу? Хочу… Хочу сказать и говорю, как только справляюсь со скрутившим горло спазмом. Точнее — не говорю. Молю, в лихорадке заламывая собственные пальцы: — Повтори это, Господин. Хочу услышать это еще раз! Глава 20. Пожинающая — Ты смеешься, да? На самом деле было очень на то похоже. Козырь позволяет мне снять повязку с глаз, только когда заводит внутрь этого… сарая. Громко сказано, наверное, но, по сути, верно… Нет, это, конечно, грандиозный, хорошо отделанный и просторный сарай. Тут можно не только в футбол поиграть, но и чемпионат по многоборью устроить. Мебели нет. Почти вообще. Почти вообще означает, что стоя в прихожей, она же — бальная зала на минималках, я смотрю влево, смотрю вправо и вижу только одни и те же ровные серые стены. Хотя нет. Глаза все-таки задевают угол какой-то загадочной столешницы. И настолько это грандиозное событие в рамках этой квартиры, что я не удерживаюсь на месте — цокаю каблучками туда, чтобы лично рассмотреть вот этот дивный артефакт мебели, чудом просочившийся в эту пустыню. Ага, щас! Оказывается, не мне одной глянулся этот столик. На цоканье моих каблуков неторопливо выходит в дверной проем поджарый гладкошерстный кобелина. Настоящий! И тут же задирает верхнюю губу, обнажая белоснежные зубы. Вот же… Я никогда не любила собак, и сейчас останавливаюсь, мрачно созерцая это дивное виденье. Кто-то говорил, что эта хатка только на двоих рассчитана. Мое эго вот-вот понесет непоправимый урон. Оно и при озвученном раскладе еле-еле сюда влезает. — Дервиш, место. У ровного невозмутимого голоса Козыря почти магический эффект. Псина из агрессивной твари, готовой к атаке, мигом умиротворяется, опускает морду и задом-задом пятится вглубь обороняемой комнаты. — Дервиш, значит… — шагаю вперед чуть медленнее, чем шла до этого, — и это будет жить с нами? — Будет. Боже, как же я люблю, когда он говорит вот так. Вроде не прикладывая ни давления, ни силы своим словам, но будто врезая их в плоть реальности, делая неоспоримыми. Псина идет по комнате, недовольно косясь то на меня, то на хозяина. Сначала — шагает к столу, но Алекс за моей спиной цокает языком, Дервиш косится на него, и сделав вид, что ничего иного он и не задумывал, ушлепывает в следующую комнату, оставляя меня и Козыря только вдвоем. Дивно. А то больно уж у этого мордатого глаза умные. Я извращенка, конечно, но трахаться в присутствии псины слишком даже для меня. Угол оказывается углом роскошного рабочего стола со столешницей из черного гладкого камня. Черная плотная папка лежит по самому центру стола. Загадочно смотрит на меня. Я бы сунула в неё нос, но точно понимаю — на это нужно получить разрешение. — Это все имущество, что ты решил забрать от жены, да? — хмыкаю, проводя пальцами по полированной столешнице. — Псина и столик? Я специально задерживаюсь у стола так, чтобы дать ему секундную возможность опустить лапы мне на бедра и сжать их, даже не останавливая — вдавливая меня в воздух на этом месте. Раз, два, три — и меня уже уложили животом на столешницу. Четыре, пять — платье оказывается задрано до талии, обнажая меня для самых обожаемых мной глаз. — Нет, конечно, не все, — фыркает Алекс, предвкушающе проходясь по изгибам моих ягодиц широкой своей ладонью. А я — выгибаюсь к нему сильнее, без лишних слов умоляя не останавливаться. Он отвечает, откликается на мольбу моего тела так же молниеносно, как если бы услышал мои мысли в своей голове. Его пальцы ныряют под тонкие лямочки стринг и находят у меня точку кипучей пустоты, нуждающуюся в заполнении. Проскальзывают внутрь. Неглубоко. Козырь хочет меня надраконить. — Ох-х… Меня выгибает, корежит, бесконечно ломает. И не потому, что слишком долго была без него, хотя десять дней в общей сумме — действительно гребаная вечность. А потому что… Хотеть его на сто процентов души оказывается очень сильной эмоцией. Пальцы его во мне, движутся быстро и резко, вышибая дух, делая из меня не стерву, а течную озабоченную сучку. Которая скулит, стонет, нетерпеливо елозит задницей, в немой мольбе пытаясь доставить себе больше удовольствия. — Стой смирно, — его ладонь со звучным, смачным шлепком стыкуется с моим бедром. Ох-х, какие сильные у него руки. Мелкие красные точечки, вызванные болью, начинают изящно кружиться под моими зажмуренными веками. Хорошо. Но хочется иного. — Ты обещал ремнем, — выдыхаю, сжимая пальцы на краю стола, упираясь ладонями, — пять горячих. Я их выиграла. Думала — будет отрицать. Подкалывать, спорить, что это мне показалось, что я выиграла. Но за моей спиной просто позвякивает вкусно пряжка расстегнутого ремня. Он им щелкает над моей головой. Пугает и дразнит. Боже, да был бы смысл! Я звеню струной от напряжения и жажды. Нет. Все же есть еще полпроцента меня, что не задыхаются от нетерпения. Он это видит, ощущает, и в согласии со своей натурой — выжимает их из меня, грубо накручивая высокий мой хвост на собственную руку. — Будешь считать, — требует жарко в самое ухо, — вслух. С удовольствием. — Да, Господин, — лепечут сухие мои губы, — все для тебя сделаю. Да! Первый удар я получаю тут же. Жгучий, сильный, вышибивший из моей груди чистый, концентрированный крик. Господи, как же много накопилось внутри меня этого напряжения. Кажется — лопнул какой-то нарыв на душе, лопнул, выпустил из себя мучившую меня тоску, стало проще дышать. — Раз… Еще виток моего хвоста накручивается на мужской кулак. Еще болезненнее он оттягивает мою голову назад. — Два! От второго удара мелкие точки под моими веками замирают и вздрагивают, разбухая до небольших кругов. — Три. Полосы ремня ложатся на мою кожу не симметрично. И я понятия не имею, на какую сторону задницы упадет следующая. Это хорошо. Очень хорошо. Если бы я могла его предсказать — я бы… — Четыре. Он перебивает мои мысли, запрещая мне их. И вот, я уже не помню, о чем думала всего минуту назад, потому что любуюсь набухшими алыми бутонами, что выросли под моими веками из тех мелких точек. Еще один раз. Еще раз и они лопнут! И… — Пять! Идеальный расчет. Алые цветы, что распустились для меня — красивее всего, что я видела раньше. И вкус их — он в моей груди, жгучий, жаркий, винный… С ума сойти! Неужто так бывает! Выходит что да! Иначе можно разве объяснить, что я лежу сейчас на столе — разделанная, покоренная, с расписанной жестокой рукой моего победителя пятой точкой.