Я напоследок провожу губами по щетинистой щеке. Люблю этот контраст — нежного с наждачным. Позволь Он мне — стерла бы себя об него до дыр. Но Он не позволяет. Бережет меня для себя. Похлопывает по бедру, сгоняя со своих колен. У него явно есть еще неразрешенные вопросы до выхода. В любом модном фильме любая модница обычно представлена какой-то неорганизованной барышней, которая то не умеет контролировать траты, то со временем своим не может разобраться, много часов тратя на то, чтобы выбрать себе наряд. Лично я компоную свои аутфиты чуть ли не на две недели, оптом, для каждой цели. Так, чтобы в течение минимум трех недель ни одна шмотка в моем гардеробе не повторилась. И если раньше спектр мероприятий, на которые я выбиралась, был вопиюще узок — тусовки, тусовки, и еще раз тусовки, то сейчас… У меня появилось разнообразие. Зато я уже третью неделю пощу в инсте варианты образов для прогулки с собакой. Обычно, пока я переодеваюсь — Алекс успевает уехать. Но сегодня… Сегодня я спускаюсь и вижу его водителя, который курит у машины, всем своим видом излучая дзен. При виде меня он оживляется, машет мне рукой. Приподнимаю брови, подхожу ближе. — Тебе чего, Богдаша? — А, — парень слегка тушуется, — ничего, ничего. Просто… Идите с этой стороны, Светлана Валерьевна. Смотрю на него, жду комментариев, не получаю их, покачиваю головой. — Померяй температуру, Богдаш. Задерживаться мне некогда. Целенаправленный Дервиш не терпит вальяжного шага и почти волочет меня в сторону собачьего прогулочного комплекса. Правда, выйдя из-за машины, псина неожиданно замирает в напряжении, глядя в одну точку. А, так вот в чем дело… Блондинистое губастое виденье находится на дальнем краю парковки. Манерно морщит носик и старательно делает вид, что пудрит его. Сегодня у них с Алексом суд. Первый по разводу. Первый в долгой череде. И судя по тому, что она явилась — она надеется то ли что-то себе выторговать, то ли просто — искусить Алекса передумать. И наверное, я бы удержалась от ехидного комментария, если бы не одно “но” — мне вообще-то запрещено к этой стерляди приближаться. А она с чего-то решила, что ей ко мне можно? — Не тратьте пудру почем зря, Кристина Сергеевна, — роняю я негромко, но так, чтобы она меня расслышала через разделяющую нас дюжину шагов, — разве вы не знаете, что она подчеркивает морщины? Она захлопывает пудреницу так яростно, будто дергает за рычаг моей гильотины. — Проваливай, потаскушка, — шипит так натурально, аж завидки берут. Я так не умею. — А то что? — поддергиваю Дервиша к себе поближе. — А ты думаешь, что твой фавор вечен? — стерва презрительно на меня щурится. — Где-то это я уже слышала, — позевываю, — кажется, три недели назад. Перед тем, как вас постигло семейное несчастье, Кристина Сергеевна. Печально, что вы не сделали выводы из вашей предыдущей неудачи. Моя противница бледнеет от ярости, делает шаг вперед. Дервиш тоже — двигается на полкорпуса, щерит голодно зубы. — Тише, мальчик, — я натягиваю поводок до предела, напоминая, что команды к атаке не было. Мы перекрещиваемся взглядами, схлестываемся взаимной неприязнью. Хотя ладно, чего уж тут, скорее ненавистью. Я — разрушила её брак. Она — тридцать лет трахалась с Ним. Интересно, что такое могло бы вдруг случиться, чтобы я могла спокойно стоять в трех шагах от этой курицы и не мечтать вцепиться пальцами в её кучерявую гриву? И все же, сейчас… Мне есть чему удовлетворенно улыбнуться. — Идем гулять, мальчик, — разворачиваю морду псины в сторону клятого комплекса, — не надо есть эту тетю, тебе диетолог запретил есть старое мясо. Ухожу, ощущая на лопатках бессильный яростный взгляд. Упиваюсь, что уж там. Только когда мы отходим на достаточное расстояние от моей противницы, тянусь к песьему загривку и треплю по нему с затаенной нежностью. — Черт с тобой, паскудник, — ворчливо замечаю я, — можешь воровать у меня одеяло сколько захочешь. Дервиш дергает хвостом — ему, мол, эти высочайшие разрешения по борту, он не собирался отказываться от вредных своих привычек. Несется к первому препятствию на своем пути. Вечен ли мой фавор? Черт его знает. Но судя по злому взгляду Кристины Сергеевны Козырь, выписанному этой псине — она явно надеялась, что хоть Дервиш между нами двумя выберет её. И я рада бесконечно, что ей обломалось! Глава 22. Доверяющая — И что, ты веришь ему? Георгинчик старательно выдерживает количество иронии в своем голосе, потому что знает — он не вытянет говорить со мной саркастично. Я же снимаю с вешалки графичное черно-белое платье с ассиметричным плечом и критично щупаю швы. Мне по качеству шмоток этого бренда сегодня к шести нужно сдать статью на пятьсот слов. — Верю в чем? — Веришь, что мужик его состоятельности, его возраста, его аппетитов довольствуется одной тобой? Не заходит к жене по памяти. Не навещает скучающих любовниц… Иголки, иголки, иголки. Сразу видно, Георгинчик давно не чесал внутреннего суку-инквизитора и сыплет, сыплет свою правду-матку от души. Отбрасываю черно-белое платье, выуживаю из груды цветастых тряпок на вешалках ярко-карминовое. Правда смотрю не на него, смотрю выше, пробуя вопросы Георгинчика на вкус. А потом, к его разочарованию, просто пожимаю плечами. — Да, верю. Не заходит, не навещает, довольствуется. — Светик! — Георгинчик закатывает глаза. — Я вот не понимаю, это ты себя так любишь, или просто первый раз влюбилась, что готова на суровую реальность глаза закрыть? — Влюбилась в первый раз, — я фыркаю и снова придирчиво уставляюсь на платье, — Гош, первый раз у меня в садике был. В четыре годика. Так что не смеши. — И все-таки! — Георгинчик паркует свою задницу в фиолетовых клетчатых штанишках на подлокотник дивана. — Светлана Клингер не носит мужикам кофе. Светлана Клингер пьет кофе из их черепов. Такую тебя я знаю. — Тебе другой и не светит, — дарю ему ехидненькую улыбочку, — ты о существовании той, второй моей стороны знаешь только потому, что слишком любопытная скотина. Почему ты не можешь приезжать пораньше? А точно-точно ты не можешь приезжать пораньше? — Ну конечно, — Гошик деловито выпячивает подбородок, — я твой куратор, стажерка. А ты совершенно забыла про субординацию. — И вспоминать не собираюсь. Живи с этим, и постарайся не мучиться, — советую я насмешливо. Он наблюдает за мной со смесью снисходительности и любопытства. Такое выражение лица частенько появляется на лицах маститых кобелин, которые уверены, что их драгоценного члена никто не достоин получать дважды. И вот когда кто-то из идейных союзников выходит из клуба — вот тогда-то и лезет на их рожи вот это вот выражение лица. Когда корона вроде давит, “а я вот не такой лох”, но в то же время, возможно, и он бы хотел, чтобы кто-то вот так даже думал о нем с большой буквы. — Знаешь, самое забавное в том, что Он все свое время со мной проводит и я в Нем не сомневаюсь, — проговариваю я неспешно, снова и снова пролистывая платья на вешалке, — Он много времени проводит на работе, и в разъезды тоже мотается, и в теории возможность левака у Него, конечно, есть. — Ну вот видишь! — Георгинчик воздевает указательный палец к небесам. — Так может быть… — Я просто знаю, что нет, — спокойно перебиваю я, — знаю. Вижу. Чувствую, если хочешь. Его фокус — только на мне. Его мысли. Иногда мне кажется, я чувствую всякий раз, когда Он обо мне думает. И делает он это часто. — Ты безнадежна, — Гошик трагично разводит руками, — что ж, я сделал все что смог, тебя уже не спасти. — Сделай такое одолжение, спаси съемку, — я сгребаю с кресла отобранные платья и пихаю их Георгинчику под нос, — если модели не будут готовы через восемь минут, Ольховский пошлет нас и будет прав. А я и так его едва уболтала на эту съемку. — Это потому что я еще не вступал в переговоры, — Георгинчик задирает нос до небес. — Семь минут, Гош! Все-таки рассудок берет верх над нарциссизмом Звягинцева. Он одаряет меня взглядом “все приходится делать за тебя” и вихрем уносится в гримерку к моделям. Почему он это делает? Да по идее он и тряпки для фотосессии должен был отобрать. Он же вместо этого на пару с Вэлом Марэ — дивным, но бессовестно блудливым парижским дизайнером, заехавшим в Москву всего на три дня, зажимали в углу какую-то модельку и пытались развести её на тройничок. И когда я вывела Гошика из этой игры — он просто заявил, что я ему все испортила, и вместо того чтобы работать, начал расспрашивать меня про Алекса. И зачем я ему сказала про сегодняшнее судебное заседание, а? Я не беспокоюсь. Не волнуюсь. Не переживаю, что Козырь передумает разводиться.