Она могла бы не рисковать. Могла бы отложить сессию на потом. Она этого не делает, просто протягивая ему черно-белую плеть, которую все это время держала в руках. Все должно было быть не так. Но иначе уже не получается… Слишком много ярости. Слишком резко рвется наружу ад. Нужно сдержать, дозировать… Или не нужно? Когда пальцы впиваются в её волосы… Когда он подтаскивает её к скамье, обтянутой черной коже… Когда с силой затягивает ремни на запястьях и щиколотках… Она не молчит, конечно. Она не умеет молчать. К тому же — она знает, что здесь весь смысл именно в этом — не сдерживать себя. Не сдерживать крика. Позволять себе звучать. Чтобы зверь, запершийся в одной комнате с тобой, чувствовал себя собой. До тех самых пор, пока не прозвучит стоп-слово… Пока не прозвучит стоп-слово — можно все. Все-все-все… Это слово отдается эхом в темных его глубинах, в бездонных этих его пещерах. Только рассудок заставляет браться за флоггер, чтобы разогреть её кожу. Шрамов оставлять нельзя, сам потом будет ощущать только раздражение от оставшихся после сессии следов. Её кожа — светлая, чистая, атласная — сокровище, которое следует беречь. И все же, даже флоггером удалось добиться чистых её взвизгов. Звонких, сладких, от самой души… Ярость выходит спазмами, ложится на девичью кожу алыми росчерками плети, приправляется терпкими вскриками. Каждая сессия — будто сеанс экзорцизма, вывернутый наизнанку. Выпусти беса наружу. Позволь ему абсолютно все. Накорми его досыта. И пусть он спит дальше. В этот раз бес не успокаивается долго. Ему хочется реветь, хочется полосовать подставленную ему спину до тех самых пор, пока на ней не останется свободного места. В идеале — до тех самых пор, пока не исчезнут со светлой кожи следы, оставленные Эдовой вязкой. “Это ведь не точно, что вязал её Эд!” — Алекс напоминает себе сам, сам ощущает, что нужны хоть какие-то зацепки, что-то похожее на удила, потому что… Страшно подумать, на что он способен без них. И все же, Эд что-то искал. Кого-то искал. И он уже пару лет как дружит с шибари, привез из первой же самостоятельной поездки в Японию, и частенько использует веревку как лайтовый вариант для развлечения. Так ли сложно поверить, что на одной вечеринке два незнакомых человека могут пересечься и позволить себе то, что именно им позволять не стоило? Фокус… Выдох… Голая спина, покрытая частой красной сеткой. Судорожные рваные выдохи рвутся из груди девушки вперемешку со стонами, даром что к ней никто не прикасается. Мягкая атласная кожа пахнет сандалом, страхом и болью. И он к ней склоняется ближе, следуя языком вдоль особенно длинного алого следа. До самого конца — до вздрагивающего от его прикосновения плеча. Надо бы спросить — не устала ли она. Надо спросить — хочет ли она продолжения. Надо ли? Она тянется к нему лицом, в её стремлении к нему, даже в толчках языка навстречу во время наградного поцелуя звучит отчаянье и мука. Но это ведь не стоп-слово, так ведь? Отпуская её рот, Алекс выпрямляется. Глядя в глаза прикованной к скамье Летучей, заставляет плеть звучно рассечь воздух. Бездонные, затопившие всю радужку зрачки вздрагивают. А потом девушка опускает лоб на скамью и в меру возможностей приподнимает повыше бедра. Нетронутые, белоснежные, роскошные и прямо-таки умоляющие украсить и их… Стоп-слово не звучит, когда ощерившаяся хищно тварь несет Алекса туда, к удобной для работы точке. Стоп-слово не звучит, когда Алекс не распределяет болевую нагрузку и сначала фокусируется на одной ягодице, а потом, когда на ней не остается живого места, переключается на другую. Стоп-слово не звучит. Зато гудит в висках адреналин и тысяча оставшихся внутри вопросов. Понравился? Эд тебе понравился, Летучая? Потому что ты-то ему явно понравилась, раз он оставил девочек из своей зоны — а их обычно всегда более чем достаточно, ради того, чтобы добраться снова до сбежавшей Летучей. Хотя в этом-то нет ничего удивительного, что ты ему понравилась. Юная, яркая, охуенная такая… С той поры, как выпустила на волю свою мазохистку — у садиста Александра Козыря стояло на неё целыми гребаными сутками, потому что так самоотверженно, как эта девочка, ему еще никто не отдавался… Эдик ведь не идиот. Эдик, сука, ценитель! Плеть с размаху врезается в стену. Тяжелой, бескрайней волной Алекс вновь падает на Летучую, как дикий зверь, пытаясь зализать нанесенные им раны. Стоп-слова не было… Только этим и можно успокоиться, пока покрываешь лихорадочными поцелуями исполосованные плетью нежные ягодицы. Не было, не было, не было… И все же, это успокаивает мало. Она ведь не виновата, что Алекс — распоследняя ревнивая мразь, и умудряется ревновать в тех местах, к тем людям, к которым не стоит… Она и не думала залипать на Эда. Она прилетела к Алексу, все в ней дышало стремлением именно к нему. Даже эту дурацкую выходку Света позволила себе ради него. Ради того, чтобы у него был повод взорваться, захлебнуться гневом, иметь повод не церемониться с ней на сессии. Не поцеремонился, бля… Уже добравшись губами до лопаток, он ощущает, что что-то идет не так. Света не реагирует. Не вздрагивает. Даже не всхлипывает, хотя ей бы положено… Будь она в сознании, конечно, было бы положено. Вот только в сознании Светы нет. Света оказывается глубоко в отключке. Когда это случилось? Сколько времени он этого не замечал? Стоп-слова не было, конечно. Вот только кто сказал, что эта фраза успокаивает в такие моменты? Глава 24. Непослушная — Александр Эдуардович… Она очнулась. Врач, обращающийся в режиме деликатного и виноватого покашливания, кажется, всерьез верит, что ожидающий в кресле Алекс умудрился задремать. Он же раскрывает глаза так же резко, как и оказывается на ногах, умудрившись этим быстрым движением напугать врача. Сначала шагает к двери палаты, потом, вгрызаясь пальцами в косяк, оборачивается. — К ней можно? “Да кто ж вам запретить посмеет?” — читается на лбу у врача. Персоналу этой клиники не привыкать ни приводить в себя, ни лечить контрактных рабынь Александра Козыря. Правда, они еще ни разу не видели, чтобы он приносил пострадавших от своей руки самолично, а после этого — восемь часов наматывал круги по коридору, на хер отключив все телефоны. Для этих целей всегда были специально предназначенные люди. Вот только Свету Алекс сегодня, пока сердце бьется под какой-то совершенно удалый параноидальный ритм, не доверил бы никому из них. — Так можно? — с нажимом повторяет Алекс. Ему нужен нормальный ответ, а не эта угодливая улыбочка. Потому что если беспокоить Птицу нельзя, то… Кажется, в этой клинике еще и третий этаж есть. И по его коридорам он еще круги не наматывал. При должном терпении, хватит часов на шесть.