— Ненадолго, — взвесив все за и против, врач наконец кивает. В его мимике больше прагматизма, чем подобострастия, чтобы Алекс поверил в искренность ответа. Знала бы девочка, лежащая на кровати сейчас, насколько сильно у него перехватывает дыхание, когда он делает этот шаг в её палату. Наверное, шикарная её корона воссияла бы еще сильнее. А может и нет. Черт бы его побрал, этот дикий домдроп, Алекс был убежден, что подрастерял все имеющиеся запасы этого дерьма в первые годы Тематической практики, но… Так просто было работать с готовыми, проверенными, имеющими конкретную цену контрактницами. Нарушь ты правила с ними — и все, что тебе надо — уточнить на выходе, сколько процентов премиальных и “за моральный ущерб” нужно накинуть к оговоренной ранее сумме. А если даже премиальных будет недостаточно — на место одной пострадавшей всегда придет вторая. И третья тоже придет. И четвертая… Вот только Летучая у Александра Козыря была одна. И хоть он долго упирался, не признавая перед собой её уникальное значение, но… В конечном итоге признал. И чуть не угробил после этого! В больничной палате этой клиники световые панели в стенах светят слабым оранжевым. Откалибровано так, чтобы лежащая на огромной кровати хрупкая фигурка могла лежать, не переворачиваясь на другой бок, от света подальше, и старательно пытаясь задремать. Ну или не очень старательно… Летучая приоткрывает глаза от какого-то неосторожного, слишком громкого шага. Улыбается, хоть и безумно слабо. — Ты… Ему иррационально хочется попросить её помолчать, поберечь силы, оставить их для восстановления, но… Это бесполезная просьба. Эта ласточка молчать не умеет. — Лежи, — заметив, как она пытается подняться хотя бы на четвереньки, Алекс роняет ладонь на её затылок. Сопротивляться она… не пытается. Неудивительно, с чего бы ей? Хочется лечь, хочется придвинуться к ней, огромной озабоченной псиной уставиться в её лицо, посмотреть сон, дождаться пробуждения. Но это слишком для сейчас, сейчас его мелко трясет даже от того, что он смотрит в её глаза сверху вниз и, так и не оторвав ладонь от кожи, неторопливо переползает с затылка на щеку. Когда он ощущает её дрожь под пальцами — мелкую, инстинктивную, — совсем не удивляется. Строго говоря, знал, с кем имеет дело. Осознавал, что хоть девочка и мазохистка, пусть и слегка искушенная, но все-таки — из долгой завязки, потерявшая форму, не готовая к нему в истинной его ипостаси. Ипостаси, которую она и не должна была увидеть так рано. Если бы не эта дурацкая вечеринка. И не сам он, так страстно желавший иметь повод спустить себя с цепи… — Не бойся, Летучая, — тихо произносит Алекс, не особенно надеясь, что просьбы поимеют эффект, — не бойся меня сейчас. Я не наврежу. Куда уж больше навредить… Даже с опытными сабами в черные дни его не заносило так далеко, как со Светой, на теле которой, конечно, оставались еще живые места, но… Не сказать, что их было очень много. Тем страннее ощущать, как она заползает слабой ладошкой на его бедро. Едва-едва шевелит шеей, но выглядит это так, будто она сама сильнее прижимается к его ладони. — Я и не боюсь, — шепчет она свистяще, — не боюсь, слышишь? Я хотела этого. — Ты не готова, — откликается он раздраженно, — ты не можешь этого хотеть. Никто в здравом уме не может хотеть быть запоротым до смерти. — Я не при смерти, — Света и сама не догоняет, насколько паршива её ситуация, как слабо звучит голос. Не в курсе, что первые два часа в больнице она лежала именно в реанимации. — Ты была, — Алекс признает это обреченно и скупо, просто как факт. Потому что хрен его знает, что с этим фактом делать вообще. Будь он великодушным героем возвышенного любовного романчика — тут он, наверное, должен был героически наступить себе на горло и отказаться от Летучей, ради того, чтобы не навредить ей. Но эта идея даже не допускалась к рассмотрению. Света… Если бы нужно было оценить степень её настырного упрямства, Алекс бы дал оценку “тысяча ослиных сил”. Потому что даже в её плачевном состоянии, поскуливая и скрипя зубами, преодолевая его волю, она переползает со своего места и укладывает голову к нему на колени. Сверкает бессовестными глазами. — Лучше я, чем какая-нибудь другая сучка. — Нет, не лучше, — Алекс прикрывает глаза и припоминает тот адский первый час, по дороге в клинику, когда тело девушки в его руках казалось совершенно бездыханным, безжизненным. Только бешеная, ледяная ревность, сверкнувшая в темных глазах Светы, и оборвала мысль, что лучше бы все-таки было, если бы на её месте… — Твоей могу быть только я, — шипит паршивка, напрягаясь, словно змея перед броском, — для тебя могу быть только я. — И ради этого ты готова позволить мне тебя угробить, игнорируя все оговоренные стоп-слова и стоп-жесты? Он думал сначала — упустил в гневной коме момент. Не услышал, не разобрал, или просто переборщил, и она просто не смогла ничего из себя внятного выдавить, кроме обычных воплей. Но сейчас, когда такие дерзкие, такие наглые глаза уклончиво сбегают в сторону — сомнений не остается. — Света! — пальцы сжимаются в её волосах, оттягивая их назад. — Мы так не договаривались. Молчит. Кусает губы. Не смотрит в глаза. Оторвать бы ей башку её пустую, но она и так не в форме… — Ты ведь знаешь, что бывает, если кто-то не соблюдает оговоренных правил? — Знаю, — бурчит она неохотно, — я не соблюдаю, ты получаешь право на ответное нарушение. И что? Бросишь меня? Глухой смешок вырывается из груди. Алекс все-таки заставляет её поднять к нему лицо. Приподнимает бровь. — Веришь в эту идею? Она дергает подбородком, а в глазах тревога плещется выше. — Тогда что? — Эта сессия может стать нашей последней. Смешная все-таки. Была бы разумная — радостно бы восприняла эту идею. А она — бледнеет и сжимает губы в тонкую нить. Потому что понимает, что эти потребности Алекс игнорировать не может. И куда-то ему придется с ними ходить. К кому-то! — Не хочешь? — тихо уточняет Алекс. — Да, я тоже не хочу. Но и повторять сегодняшний вечер я тоже не хочу. Её губы недоверчиво кривятся. Будто бы даже обвиняюще. Но она молчит, отчаянно и ядовито. — Говори, если есть что сказать, Птица, — Алекс требовательно цепляет пальцем её губу, — пока еще решение не принято. Договориться мы еще можем. — Ты прав, мы договаривались, — она цапает когтями по его бедру, — но ведь все знают, что стоп-слова используют при подходе к пределу. — Ты не приходила в себя семь часов. Хочешь сказать, что была далека от предела? — В физическом плане? — Света приподнимает бровь. — Наверное была. Только я твоя не только задницей, Алекс. Я твоя во всем. И если тебе нужно больше, чем мой физический предел — значит, я тебе это дам. Всех и делов — потом недельку провести в постели. Он накрывает её рот ладонью до того, как она заканчивает эту свою речь. Накрывает, и жмурится сам, глуша на подступах подступившую к вискам алчную тьму. Потому что такие вещи сложно слышать и не искушаться их принять. Согласиться без оглядки, безоговорочно, пользуясь наивностью дарящей себя с потрохами дурочки. — Алекс… — Светин шепот заглушает его ладонь, но он все равно слышит. Опускает глаза, смотрит в темные бездны Её зрачков. Девчонка, она и есть, девчонка. Дикая, неприрученная птица, которая сама ложится ему в руки. — Я не могу принять такой щедрый дар, Ласточка, — он выдыхает с сожалением, и словно в зеркале смотрит, как разбегается рябью аналогичное чувство уже в её глазах, — хочу, но не приму. — Почему? — она спрашивает не словами, а глазами. — Потому что ты нужна мне не на краткий срок, Птица, — отвечает Алекс слегка насмешливо, — ты нужна мне до конца моих гребаных дней. Поэтому я должен тебя беречь. Поэтому ты должна соблюдать мои правила. — Но если… Он, словно жестокий мальчишка, прищипывает её за губу и тянет за неё. — Не спеши, Птица, — качает головой, — хочешь быть “для меня” — уймись и перестань гоняться за солнцем. Я сам расширю твои пределы. Выкую тебя под себя. Но это не тот вопрос, что можно решить парой порок. Сама ведь должна понимать. Она морщится и даже слегка куксится — сессия здорово встряхнула её, раз такие простые эмоции начинают продираться сквозь её щиты. Хорошо. Вдвойне хорошо, что она послушно опускает ресницы и плотнее прижимается щекой к его бедру. — Договорились? — он требовательно и шутливо щелкает Свету по кончику носа. Видеть выражение её лица в эту секунду — бесценно. Она-то ждет серьезных игр на роковых щщах. Тем забавнее делать то, что хочется делать, сейчас, когда разжала свою жесткую хватку клешня горячего безумного страха — остаться без Нее, этой сопливой, нахальной девчонки, самой неправильной и в то же время самой совершенной Покорной, из всех, что хоть когда-то встречались у Александра Козыря на Тематическом пути. — Договорились, — мрачно шепчет Света, досадуя, что он настойчивым, неумолимым взглядом вытянул из её груди вербальное согласие. Кажется, она всерьез надеялась, что просто замнет вопрос, задвинет его за угол, замаскирует тем, что будет ластиться к рукам. Любит же Ласточка самообмануться от души…