— Алекс… — она еле-еле скребет ногтями по колену, требуя внимания. Смотрит испытующе, будто даже требуя неведомой расплаты. А потом спрашивает, совершенно дурашливо: — До конца дней, говоришь? Смотреть на неё, ехидную, но в то же время будто распахнувшуюся изнутри настежь, смешно и бесконечно забавно. Все слабые места — как на ладони. И вовсе не свербящая, ищущая приключений задница была самым уязвимым из них. Алекс подцепляет Светин мизинец своим полусогнутым. — До самого-самого последнего. Детский сад, совершенно ванильные клятвы… Впрочем, бывают моменты в жизни, когда даже конченый садист может себе позволить и не такую ересь. Например, сейчас! Глава 25. Уязвимая Такого не случалось тысячу лет. Хотя ладно, не тысячу лет, но все-таки практически целую вечность. А с учетом того, что после идиотской истории на вечеринке в честь Эдова дня рождения отношения старшего и младшего Козыря перетекли в состояние холодной семейной войны — никто не мог предсказать, что эта история все-таки случится. Тем более — посреди рабочего дня, в офисе, признанном обеими воюющими сторонами территорией, которую не должны были касаться боевые действия. Эд открывает дверь отцовского кабинета оглушительным пинком. — Нахер пошли, — рычит не на кого-нибудь, а на трех топ-менеджеров по продажам, явившимся не просто так — а для личной благодарности от главы компании. Многие находили этот ритуал слегка устаревшим и отчасти старомодным, но именно старомодность и имела значение в делах поддержания корпоративного духа. На финансового директора топ-менеджеры вылупились с благоговением и ужасом. Он никогда не позволял себе выглядеть так смертоносно для широкой общественности. Только для провинившихся отдельных индивидуумов. — Я сказал, убирайтесь к чертовой матери, — Эдик переходит на утробный рык и видно, что всякий, кто промедлит с исполнением его приказа, — может оказаться перед перспективой быть вышвырнутым с пятидесятого этажа. — Идите, — коротко роняет Алекс, отпуская подчиненных. И пусть они уже закончили с церемонией, все равно потом нужно будет прислать каждому письмо с личными извинениями. Это не личная встреча, конечно, но на личную встречу с Александром Козырем каждый из алмазной тройки должен еще лет десять пахать с такими же ежегодными приростами. — И что это мы себе позволяем? — в отличие от Эда Алекс не стремится звучать враждебно. Да и вообще, он с удовольствием бы прекратил всю эту великую вражду, но Эдик, впадающий в крайности, был категоричнее отца своего. — О, у меня встречный вопрос, Александр Эдуардович, — с недавних пор на рабочей территории Эд обращался к отцу только так, — что себе позволяешь ты? Это настолько забавно, что сложно удержаться и не уронить весь вес тела на спинку кресла, любуясь Эдиком, у которого явно крышечка на чайничке от бешенства подпрыгивает. — С какой строчки списка моих грехов ты хочешь, чтобы я начал каяться, Эдуард Александрович? Обычно обмен официальными обращениями приносил как-то больше удовлетворения, имел эффект звенящих в воздухе клинков, но сейчас Эд вместо тысячи слов просто шлепает на столешницу перед Алексом лист со следами неудачного копирования. Будто сняли украдкой, на плохую камеру телефона, а потом — распечатали, без должной обработки. И все, что могло раздражать глаза, — все раздражало. У Алекса нет нужды читать весь лист распечатки до конца. Достаточно пары выхваченных из контекста предложений, чтобы узнать, собственно, откуда выхватили тот лист. Узнать и бросить обратно на стол, даже не приподнимаясь в кресле. Свой диагноз, предписанное по нему лечение, и все рекомендации он знает и так. Перечитывал эту дрянь не одну неделю, не один раз. — Медленно работает твой следак, — Алекс морщится, скрещиваясь с убийственным взглядом сына, — этой бумажке второй месяц уже. — Пусть медленно, — Эд стискивает пальцами стол, и видно, что только то, что сделан тот стол из тяжелого дуба, и мешает ему перевернуть несчастный предмет мебели, — но эта бумажка есть у меня. Хоть ты этого и не хотел. — Есть, — Алекс кивает, признавая эту победу сына, — молодец, смог найти изъяны в моей защите. Выписать тебе в честь этого премию? — Из чего выписать? — ядовито цедит Эд, скрещивая руки на груди, — из моего теперь почти уже гарантированного наследства? Так ты не парься. Сколько там тебе осталось без лечения по этому прогнозу? Четыре годика при самых обширных запасах внутреннего ресурса — и я сам все возьму. — Ну, зачем такие аскезы? Ждать целых четыре года сущую мелочь. Между двумя Козырями разворачивается невидимый и абсолютно беззвучный военный полигон. И не два это взгляда сталкиваются, а пули свистят, ракеты летят, бомбы взрываются… — Ты ляжешь на лечение! — Ты пойдешь на хрен, сынок. Эд медленно втягивает воздух и столь же неспешно его выдыхает. Чтобы повторить в той же интонации. — Ты ляжешь на лечение. — Эдик, ты, кажется, что-то попутал. Может быть, адрес? Это с матерью твоей вот этот твой тон срабатывает. А со мной… — А с тобой сработает ломом по башке и галоперидола в обе половины жопы? — рявкает Эд. — Так что ж ты сразу не сказал, папа? Сейчас сгоняю и за первым, и за вторым! И пару ребят с собой прихвачу, чтобы транспортировать тебя было сподручнее. Они молчат, глядя друг на друга, еще минут пять, потом Алекс косится взглядом на циферблат часов на своем запястье. Укоризненно покачивает головой. — Эдик, еще полтора часа, и ты бы продержался ровно полгода с того момента, как в последний раз признавал, что я имею отношение к твоему рождению. Впрочем, следует признать — с каждой новой репликой держать удар в этой беседе становится все сложнее. Потому что видеть Эда настолько взвинченным — действительно в новинку. И уж тем более осознавать, отчего именно его так сильно бомбит. Что ж… Может быть, отцом тысячелетия Александр Козырь и не был, но с воспитанием наследника хотя бы не проебался. Эта сцена не случилась бы, в противном случае. — Никто не вечен, — уже без насмешки комментирует Алекс, — сомневаюсь, что для тебя это откровение. Или что, ты хотел, чтобы я жил вечно? Спасибо, конечно, сынок, но я вроде ни в профиль на Иисуса не похож, ни в анфас… Спокойный тон все-таки чуть остужает Эдов пыл, и он, раздувающийся для нового “огневого залпа” чуть выдыхает, чуть успокаивается. Но не сказать, что слишком. — Нахер ты мне не нужен в формате “навечно”, — сплевывает Эд остервенело, — но ты согласен профурычить еще четыре года? При том, что это излечимо? За каким хером ты не делаешь вообще ничего? Это всего-навсего карциома. Вырезать её нахер и… Надо же…. Алекс был искренне уверен — его тяжелый взгляд перестал работать на наследничка в его шестнадцать лет. Но сейчас — получилось. В кои-то веки Эдик заткнулся и вопросительно приподнял бровь. — Нет. За плечом грохнуло. Это Эд, взбешенный очередным посылом, швырнул в стену первую попавшуюся ему на столе металлическую херовину. — Да! — Нет! — Нет, это просто смешно! — Эд выпрямляется, зло кривя губы. — Это не я убеждаю тебя, что ты недостаточно болен, старик, не торопись к врачам, авось не сдохнешь. А ты, ты хочешь задрать лапки кверху и сдаться. И из-за кого? Из-за этой своей де… девки? Эпитет точно был другим. Просто Эдик уже тертый калач, и знает, чем обычно заканчиваются эпизоды, когда пытается оскорбить Свету. Собственно, его и за “девку”-то следует нахер послать, но ситуация все-таки требует сделать Эдику скидку на форс-мажор. Алекс не отрицает, не соглашается. Просто молчит, перескальзывая взглядом в разворачивающийся за огромными окнами почти бесконечный город. — Потрясающе, какая же она все-таки слепошарая, — Эд шипит, ожесточаясь лицом все сильнее, — ты скинул в весе за последние месяцы. Это даже я вижу. С того и заподозрил. И что, опухоль у тебя она тоже не замечает? Серьезно? Эдик даже не подозревал, сколько ухищрений прикладывается для того, чтобы сохранять эту тайну, величина которой была уже с куриное яйцо. Это был тот случай, когда кляпы, повязки на глаза, наручники — работало не столько на антураж, столько на лишение даже малейшей возможности раскрытия. На ту же цель теперь работали и ранние подъемы, и поздние отбои… И все равно было ощущение, что Алекс пытается задуть быстро бегущий по фитильной нити яркий рыжий огонек, который рано или поздно, но должен уже наконец добежать до динамита… — Что ж, ты не оставляешь мне выбора, — Эд сверкает глазами, — придется мне самому рассказать твоей любовнице твой маленький секрет, папа. Неужели она настолько не боится потерять папика… Замечает ли он бросок? Замечает. А может, ожидает — ведь все, что сказано — сказано не просто так. Это пока еще — попытка договориться. Попытка, которая выворачивает Алекса наизнанку. И господи, как же давно хотелось это сделать. Как давно… Он успевает замереть на половине реализованного намеренья. Руки уже держат Эдика за грудки, но всего лишь держат, это не самое страшное, что могло было случиться. Самое поганое — Эд не отбивается. Просто улыбается криво, самоуверенно и не шевелится даже. Будто идея пересечься с Летучей противна ему далеко не настолько, как он хотел бы представить. — Шел бы ты гулять, Эдуард Александрович, — Алекс разжимает кулаки и говорит тихо-тихо, на пределе терпения, — так и быть, я могу подумать на счет твоих претензий. Немножко. — Подумай-подумай, — сухо чеканит Эд, кажется, догнав, что его угроза действительно добралась до центра управления полетами, — ты немножко подумаешь, я немножко подумаю… Глядишь, и идиотские решения будут переосмыслены! Уходит паршивец, громко хлопнув дверью. И вслед ему хочется что-то швырнуть, до того сейчас громко и гулко булькает бешенство в груди Алекса.