…Собрание совета директоров назначено завтра на десять. Нужно написать, чтобы передвинули на одиннадцать. Отменять его нельзя, но в конце концов — нужно сдержать слово. Обещал ведь возить в универ, пока ей гипс не снимут. Ну и что, что только себе обещал? Забавно. Забавно, что собираясь думать о работе, почему-то раз за разом его мысли скатываются к бесконечно выделывающейся, языкастой девчонке. Так похожей на птицу, по идиотскому стечению обстоятельств родившуюся в теле человека. Он останавливается, поняв, что вожделенную им тишину, коей ждал рассудок все одиннадцать часов в компании Сапфиры, даже сейчас, даже в его доме, его крепости, куда он возвращается за спокойствием, нельзя назвать совершенной. Его слуха касаются мягкие фортепианные ноты. Ненавязчивые, едва слышные, но все-таки ценящий абсолютное отсутствие шума человек не имел шансов их не услышать. Играть в это время… Нет, Кристина бы не стала. Она уже давно усвоила правила, по которым тикает их семья. В этот час она не станет нарываться на ссору и нарушать его покой. Что ж, у него в семье был еще один человек, который знал, что прикасаться к бело-черным клавишам в девятом часу вечера — все равно что дергать за натянутые туго оголенные нервы главы семьи. Впрочем, даже это знание Эда никогда не останавливало. Даже больше того, он регулярно устраивал такие вот вещи. Подергать отца за усы у него давно вошло в дурную привычку. Наследничек… …Прекрасно знает, что делает. По выбору мелодии всегда можно судить, насколько у Эда паскудное настроение. Если он играет что-то тяжелое, резкое — значит, пришел выяснять отношения и совершенно не в духе. А когда, как сейчас, мелодия мягкая, касается раздраженных барабанных перепонок нежно, с трепетом — значит, младший Козырь просто приглашает отца к разговору. Паршивец. Ведь наверняка приехал еще пару часов назад, но уже успел договориться со службой охраны улицы, чтоб его предупредили, как только машина Козыря-старшего проедет пропускной пункт. А ведь в доверенный список сын включен не был. Не просто так, на самом деле — убирая имя Эда из этого списка Алексу было интересно, как наследничек пробьется через эту стену. Если уж щенок в шестнадцать лет умудрялся быть в курсе всех отцовских встреч, список которых вообще-то являлся коммерческой тайной, за разглашение которой была уволена не одна секретарша — то чего от него ожидать сейчас? — Что это? — останавливаясь в дверях оккупированной Эдом залы Алекс не ожидает, пока закончится мелодия. У него было время полюбоваться на первые шаги наследничка на музыкальном поприще, да и восторгов, посвященных этому таланту, Алекс уже хлебнул достаточно, чтобы понимать — талант действительно есть. Не зря ведь Кристина до сих пор таит обиду, что Эда отправили в Гарвард учиться языкам и управлению финансами, отстранив его от музыки. Такие долгие обиды требуют обоснования. Как будто Эдичку вообще можно было отстранить хоть от чего, чем он хотел бы заниматься. Вот и сейчас — уже услышал поскуливания Дервиша. И шаги отца — тоже. Но при этом — не ведет и ухом, не останавливается, а продолжает играть. Даже на вопрос отвечает, только выдержав паузу. Будто требует уважения к вибрациям тонких струн, вздрагивающих в недрах музыкального инструмента. Эд рисуется, конечно. Он умеет играть красиво, ловкие пальцы его — предмет многих разговоров у близких подруг его матери, и сейчас для отца он устраивает еще один персональный концерт. И играет — с максимальным отыгрышем, погружением в музыку, как известный музыкант. — Rivers flows in you, — мягко озвучивает Эд, не поворачиваясь и кажется — начиная мелодию с самого начала, — нравится? В Токио её автора обожают. Знал бы ты, как он хорош под купажом скрипок… Река течет в тебе, значит… Ну что ж, спасибо, сынок, метафора приятная. — Это все полезное, что ты привез из Токио? — насмешливо уточняет Алекс, останавливаясь у фортепиано и опираясь на него локтем. Эд отвечает далеко не сразу. Он доигрывает композицию до своего логического конца, и только после этого соизволяет наконец сделать вид, что разговор с отцом действительно имеет для него значение. Разворачивается от клавиш к Алексу ровно на половину оборота тела. По-прежнему поглаживая белые и черные клавиши фортепиано, то ли как тело любимой своей фаворитки, то ли как рукоятку верного револьвера. Если знать о предельной нетерпимости старшего Козыря к любым звукам, выводящим его из рабочего состояния — то скорее все-таки второй вариант. — Ты бы знал, что я привез, если бы соизволил сегодня заехать на фабрику, — медленно и с откровенной вальяжностью цедит Эд. Стоило назначить щенка на приличную должность — и вот уже здравствуйте, ему хватает наглости, чтобы щерить зубы на вожака стаи. Впрочем, он и раньше щерил. Потому и получил должность, что никогда не пасовал перед авторитетами. Всегда действовал в своих интересах. Видел картину целиком и на несколько шагов вперед. Был гибок, но ни в коем случае не прогибался. Это Алекс проверял уже не раз, и имел не один далеко идущий план по испытанию и укреплению этого качества наследничка. — Если бы я хотел ездить на работу каждый день, я бы по-прежнему оставался простым бухгалтером, каковым был до твоего рождения, — насмешливо откликается глава семьи, с откровенным скепсисом разглядывая сына, — да и потом, если в финансовых и юридических директорах настолько мало проку, что их нельзя оставить на несколько дней без присмотра — то зачем вообще мне платить им зарплату? Выпад, конечно, был очень адресным. Финансовым директором числился именно Эд, а юридическим — давний его друг, та еще паскуда, на самом деле, но с редчайшим талантом. Разумеется, наследничек и бровью не повел. То есть, конечно, очередной наезд на свою бесценную персону запомнил, зафиксировал, поставил галочку “припомнить, когда дело дойдет до стакана к смертному одру”. Но улыбнулся при этом абсолютно безмятежно. — Контракт подписан. Кисимура — наш. Чей череп тебе принести следующим, отче? Наследничек кривляется, конечно. Что-то в нем не перебесилось с подросткового периода, по крайней мере, когда они оставались наедине, Эд всегда превращался в этакого рубаху-парня, даром что мать его уже пару раз заикалась, что пора бы ему остепениться. А уж кто-кто, а Кристина никогда в жизни не признала бы, что её сын — взрослый молодой мужчина. Назвать её старшей сестрой вот этого вот наглого "дяди" был верный способ подкатить. — Кстати, ты забыл, что обещал мне за успешную сделку? — ехидство в тоне Эда отчетливо поднимает голову. — Что-то не припоминаю, — мрачно откликается Алекс, хотя предмет пари он помнит весьма отчетливо. Просто принимать его не хочется. Кисимура, старый хрыч, не мог отшить Эда как отшивал всех переговорщиков до него? — Семейный ужин, — Эд и сам понимает, насколько паскудную свинью он подложил отцу. И потому сияет, как будто переоблученный радиацией. — Когда мне сказали, что ты едешь, я велел накрыть к ужину. Мама уже ждет. Вот это и было хреново. Что Кристина чего-то ждет! Кристина и вправду уже ждет. Как всегда, готовая настолько, будто прямо сейчас на их дом может рухнуть метеорит, и она готова умереть роскошно. Платье подобрала роскошное, какого-то мягкого розового оттенка. Сидит в хорошо отрепетированной позе за накрытым столом и улыбается так благостно, будто ждать своих мужчин к ужину — любимейшее её занятие. Нет, конечно же. Только привычку выводить людей на чистую воду Алекс выключил гораздо раньше, когда перешагнул за порог. В конце концов, на то и существует понятие «дом», что тут можно позволять себе ту маску, за которой тебе наиболее комфортно. Ну, или хотя бы ту, в которой тебе комфортно больше, чем во всех остальных, что ты примерял за день. Некоторые вещи домой лучше все-таки не носить. — Извини, что заставили тебя ждать, дорогая, — спокойно произносит Алекс, занимая свое место во главе стола, — добрый вечер. — Добрый вечер, дорогой, — Кристина приветливо изгибает губы. Блестящая пианистка, недурная актриса. Каждый семейный ужин для неё все равно что сольное выступление на очень частном и дорогом концерте. И выступление удачное, нужно сказать. Она делает все, чтобы глядя на нее Алекс не сожалел о сделанном когда-то выборе. Пусть их отношения и были больше сделкой. — Выглядишь потрясающе! — Эд целует матери руку, есть у них такое правило, и Кристина никогда им не пренебрегает. — Спасибо, милый, — тон у Кристины теплеет. Из двух Козырей она все-таки предпочитает сына. Даже больше — в свое время именно она катастрофически Эда избаловала. Если бы к этой его избалованности не прилагалось умение доставать желаемое любой ценой — это было бы фатально. Они неторопливо приступают к ужину. Только по натянутой улыбке Крис выясняется, что она чего-то от Алекса ждет. Интересно. Что у нас сегодня? Новое платье? Впрочем, Крис никогда не повторяется в нарядах, вряд ли! — Губы выглядят лучше, — суховато произносит Алекс. Видит, как удовлетворенно дергается уголок рта у Кристины, ставит себе внутренний зачет — верно увидел. Ну и хорошо. По крайней мере, скорбная Кристина — та еще испытание. Кристина, которая снова посещала пластического хирурга и не получила должной оценки его усилий — это истинная драма. Шекспир таких не ведал. Конечно же, назвать это семейным ужином сложно. Алекс говорит с Эдом, Эд говорит с Кристиной. Между собой они только взглядами и обмениваются. Изредка. Да о чем тут разговаривать? Они тысячу лет назад сошлись на том, что будут играть роль привыкших друг другу супругов. Даже если он — будет два раза в неделю посещать самые злачные притоны, а она — заведет себе двенадцатого молодого любовника. Ну, конечно же, он вел счет. Кристина, кстати, тоже вела! — Скажи мне, что на твоей голове, сынок? На морде наследничка расплывается удовлетворенная улыбка. Недаром столько времени не стригся, отрастил лохмы, что в какой-то момент их можно было собрать на затылке хвостик. И вот теперь ясно, для чего он так берег свою шевелюру. Чтобы в один прекрасный момент снести все с висков и зализать все верхние волосы к затылку, как петушиный хохолок. Да еще и каким-то образом этому всему великолепию дополнительный объем придать. — Ни черта ты не понимаешь, батюшка, — снисходительно роняет Эд, с пакостной едва заметной ухмылочкой, — это андеркат. Последний писк, между прочим. Всякому приличному человеку полезно создать какой-то имидж. А ты хоть раз заходил к парикмахеру? Или так и стрижешься машинкой, под три миллиметра, когда волосы до семи отрастать смеют? Алекс смотрит на Эда в упор, на наглую морду сына. Он такой довольный, что кажется — только ради вот этого момента и болванился согласно этому вот «последнему писку» придурочной их моды. Ждал, пока заметит. Сто процентов ждал, паршивец. Специально натворил вот эту хтонь, потому что рассчитывал добиться от отца эмоциональной реакции. Иногда Алекс думал, что ремня в жизни его единственного сына было мало. Потом вспоминал собственное детство. Якобы благополучное, так гармонично выглядящее со стороны. Тихую забитую мать, не смеющую сказать ни слова против папаши прокурора. И конечно, вишенка на торте сладких детских воспоминаний — сам отец семейства, который решал проблемы воспитания по любому поводу только одним средством — кулаками, тяжелыми, как будто их из чугуна отлили. И самая горькая часть всего этого — Леха. Алекс-младший. Тот самый, кого так боялся оставлять одного, без защиты. И ведь пришлось. Иногда казалось, что папаша нарочно не стал отмазывать старшего своего сына от армии, потому что до последнего считал, что отбивающий у него младшего Алекс делает из Лехи тряпку. До Алексова дембеля Леха не дожил полтора месяца. Пробил отцовской тачкой хлипкий заборчик на мосту, предварительно приковав себя к рулю. На вскрытии нашли три свежесломанных ребра. Отец замял, конечно. Травмы признали полученными после смерти. Но Алекс все прекрасно понимал. И потому позволял себе коснуться ремня только вне дома. Только на той территории, в которой его жертва была согласна принять его тьму. А ведь когда-то, когда эта тьма шевельнулась в первый раз, когда Алекс в первый раз ощутил практически нестерпимое желание ударить невыносимо орущего младенца — он почти сразу подал на развод. Потому что как ни крути, а быть таким, как его отец, не собирался совершенно. Развода не произошло. Когда внезапно и очень серьезно заболел Эд, тот самый мелкий, вопящий карапуз, нянь не пускали на порог. Кристина и Алекс по очереди дежурили у его постели, и в свои смены, глядя на слабого, бессильного и такого тихого сына у Алекса бессильно сжимались кулаки. Первый раз в жизни хотелось позвонить папаше и попросить его достать из шкафа ремень. Тот самый, тяжелый, с армейской тяжелой пряжкой. И чтобы он на ребрах Алексу освежил прописные истины. Напомнил про необходимость для мужчины нести ответственность за тех, кто от тебя зависит. Особенно за маленькое беспомощное продолжение свое, которое и защитить-то больше некому, кроме его долбанутого отца. И защитить, и воспитать, и научить правильным вещам. Тем, что и сам усвоил слишком поздно. Конечно, наследничек еще не раз болел. Он не был ребенком, которого боялись микробы, но тот первый, самый стремный, тяжелый раз, когда болезнь растянулась на долгий месяц… Чего только не случилось за этот месяц. И перемирие с Кристиной было заключено. И условия их союза оговорены. Главное — играть роли при сыне. Быть для него в меру счастливой парой родителей. Что происходит вне стен семейного гнезда — будет оставаться там. За стенами. Условия эти до сей поры не нарушались. Хотя периодически у Крис прорывалось.