— А ну бросай пугачи, рвань! — истошно закричал зелёный чёртик, так что ветром, вырвавшимся из его пасти, согнуло калиновый куст. — На колени перед Несравненным! Упали! Отжались! В ответ грянули шестнадцать автоматных стволов, девицы с визгом бросились врассыпную, но пули, натыкаясь на невидимое препятствие, останавливались в аршине от цели и падали в кипящую грязь. Когда смолк грохот выстрелов, юноша в чёрной мантии неторопливо сошёл с колесницы и, не касаясь земли, неторопливо двинулся к унтеру Мельнику, который холодно смотрел на него, вставив палец в кольцо противотанковой гранаты. — Герои… — сказал Несравненный доброжелательно и спокойно, оказавшись в двух шагах от солдат, сбившихся в кучу. — Цвет нации, гордость империи, пример юношеству, надежда и опора. — Заткнись, тварь! — крикнул рядовой Конь, у которого тоже была наготове граната. — Не таких видали. — Возможно, возможно… — как ни в чём не бывало отозвался Несравненный. — Не таких, возможно, вы имели счастье встречать. Но, поверьте, излишняя самоуверенность только повредит вам и вашей карьере. А я, кстати, против вас ничего не имею. Вы мне даже нравитесь. Всякий, кто противится неизбежности, достоин уважения. Я и сам такой. Мельник, храня на лице маску полного равнодушия, дёрнул кольцо, но граната в его руке издала лишь слабый хлопок и рассыпалась на ржавые ошмётки. — Короче! — взвизгнул зелёный чёртик, благоразумно не отходя от ноги своего повелителя. — Вы все удостоены великой чести. Вот, — он вытащил из собственной задницы свиток пергамента, — сертификаты бесов четвёртой категории — бесплатно, от щедрот то есть. Самаэль Несравненный, Равный среди Равных, выразил желание сформировать из вас отдельную центурию второго легиона имени Несравненного взамен той, которую вы вчера перебили. Все награды, благодарности, льготы и привилегии с прежнего места службы за вами сохраняются. Работа — не бей лежачего, а кто сдрейфит, того будем тупо жарить. Поняли, да? — А если я не желаю? — деловито спросил Мельник, глядя на свои обожжённые ладони. — Мне можно служить и нехотя, — отозвался Несравненный, не открывая рта. — Мне ни к чему излишнее усердие. Несравненный исчез вместе с повозкой, а зелёный чёртик, повернувшись спиной к свежезавербованным легионерам, обратился к девицам, которые расположились на перекур возле кучи битого кирпича: — А вы чего расселись?! Не видите — вас ждут герои, утомлённые непосильным ратным трудом. Девицы, лениво переругиваясь, ломаным строем двинулись куда было сказано. Шестнадцать единиц живой силы стояли в нерешительности, а некоторые даже начали расстёгивать верхние пуговицы гимнастёрок. — Врёшь, не возьмёшь! — Рядовой Громыхало поднялся в полный рост и, уперев автомат в живот, надавил на спусковой крючок. Рой пуль впился в плотную стену тел, уродуя, разнося в клочья соблазнительную плоть. — Не хрен тут торчать! Я тут зависать не собираюсь. В тот же миг рядовой Конь, опомнившись, выдернул кольцо из своей гранаты, и та исправно взорвалась, давая возможность деморализованному подразделению передохнуть в другое время и в другом месте. У зелёного чёртика, который остался в одиночестве на месте побоища, в лапах вспыхнула синим пламенем пачка сертификатов, и он тут же провалился сквозь землю, больше всего на свете боясь попасть на глаза Несравненному. 3 октября, 5 ч. 17 мин., о. Сето-Мегеро. Они шли всю ночь, и когда лунный свет падал на мелькающую впереди перечёркнутую тёмной лямкой от купальника спину Лиды, Онисиму казалось, что впереди в кромешной темноте перед ним летит ангел. Ангел, указывающий путь в Пекло… Если бы не тяжёлое, с присвистом, дыхание Рано Портека за спиной, можно было подумать, что вселенная исчезла совсем, и они находятся одни посреди безбрежного, тёплого, вечного небытия. Но теперь, когда впереди нарисовалась какая-то пусть даже совершенно безумная, но всё-таки цель, внутри уже почти не осталось той пустоты, которая ещё недавно казалась ему единственным спасением. Девочка, похоже, знала эту дорогу на ощупь, и идти за ней следом было легко — не нужно было всматриваться в тропу под ногами и прислушиваться к ночным шорохам, только временами тело охватывала внезапная слабость, а перед глазами вставало знакомое пространство, заполненное до горизонта уродливыми дымящимися руинами. — Что, опять? — Лида, оглянувшись, заметила, что Онисим ухватился за лиану, стараясь удержать равновесие. — Я тебя на себе таскать не собираюсь. — Всё уже… — Он тряхнул головой, и видение, на мгновение вставшее у него перед глазами, окончательно рассеялось. — Идём. — А может, передохнём малость, — предложил Рано, нащупывая в нагрудном кармане плоскую фляжку. — Мне лично торопиться некуда. — А тебя вообще никто не звал. Сам увязался, — парировала Лида, повернулась спиной к своим спутникам и снова двинулась вверх по тропе, так что бедняге Портеку пришлось делать глоток на ходу. — Ну, Лидуня… Старушка ещё дрыхнет, а идти нам всего ничего осталось, — возразил Рано, изо всех сил стараясь не отстать. — Им, пенсионерам, делать нефиг, вот они и дрыхнут до полудня, пока не надоест. Я бы тоже возле Чаши… — Заткнись, — бросила Лида, не оглядываясь, и Рано послушно замолчал, понимая, что его в любой момент могут просто спустить с горы — всухомятку на пляже загорать. Когда небо начало светлеть, растительность по обочинам тропы поредела, и теперь лишь редкие скособоченные деревца едва достигали человеческого роста. — Ну всё. — Лида остановилась у развилки. — Вы тут посидите, а я к старушенции зайду. — А пару пузырьков, — тут же намекнул Рано. — А то ведь не дойду. — А тебя никто и не просит, — отозвалась Лида и решительно зашагала по тропе, свернувшей налево. Как только она скрылась за стеной зарослей, оттуда, куда она направилась, послышался крик петуха. — Чует, гадина, — тут же прокомментировал Рано поведение домашней птицы. — Я ему как-нибудь шею-то сверну. — Зачем? — спросил Онисим, просто для того, чтобы поддержать разговор. — Если бы не эта долбаная сигнализация, можно было бы без проблем по-тихому к Чаше ходить туда-сюда. — Рано влил в себя остатки арманьяка и, с сожалением заглянув в горлышко фляги, швырнул опустевшую ёмкость в кусты. — Совсем Мария плоха стала — жалко. Кто другой на её место втиснется — уже не развернёшься. Знаешь, что здесь будет, если Мария наша загнётся? — Он прильнул к уху собеседника и еле слышно прошептал: — Кранты всему настанут. Рано знает, Рано чует такие дела за версту. Онисим сообразил, что расспросами может только воспрепятствовать дальнейшим откровениям, поэтому он только слушал и кивал, кивал и слушал. — Вот Лида ещё не знает, тебе первому скажу — мало ли чего она там хочет… Мария-то не прочь Лидуне хозяйство передать, да только не успеет она освоиться, как свернут ей нежную шейку. Они только пока тихие, а только я знаю, что у них на уме. Они думают — Рано за бутылку дерьмо есть будет, и правильно думают. Я бы сказал ей, да только боюсь, что и меня за компанию, чтоб не болтал лишнего… У них всюду глаза и уши. Иной раз к цветочкам приглядишься, а они и не цветочки вовсе — на стебельках глаза и уши растут, и всё их… Ты вот — другое дело, вон бугай какой, тебе тоже, наверно, горло человеку перерезать легче, чем икнуть. Если вы с Лидуней скорешитесь, вам никакое дерьмо ни фига не сделает, слабо им потому что. Если всё путём будет, ты Рано не забывай — чтоб всегда было чего тяпнуть. Мне здоровье регулярно поправлять надо, а то загнусь. На лекциях по агентурной работе в прифронтовой полосе, помнится, майор Ягель говорил, что пьяный трёп — один из самых надёжных источников достоверной информации. Спиртное — та же «сыворотка правды», и такие вот совершенно опустившиеся люди часто вообще теряют способность лгать или иметь какие-либо задние мысли. Но цель сейчас вовсе не в том, чтобы спасать Лиду от какого-то заговора, и даже не очень-то интересно знать, кто там за спиной бабушки Марии точит зубы на её наследство. Цель состоит исключительно в том, чтобы заставить повториться то мгновение, когда десантный бот заполз плоским днищем на песчаный берег, но ещё не раздался первый залп. Если погибнуть вместе со всеми, не будет трёх с лишним лет, когда он только и делал, что старался забыть всё и гнал от себя навязчивые видения. Теперь Онисим чувствовал себя как перед атакой — пришибленный страх вперемежку с затаённым азартом. К смерти можно относиться спокойно, если видишь в ней больший смысл, чем в продолжении жизни. А если прямо сейчас подняться и пойти к этой треклятой Чаше, наплевав и на Лиду, и на неведомую могущественную старушку, без которой здесь ничего нельзя? — …ты, главное, не спи, и всё будет путём. — Рано уже сидел с трудом и в любой момент мог завалиться в заросли глаз и ушей, которые всё видели и всё слышали. — Вот Мария, она, когда спит, видит лучше, чем так… А всё потому, что дух этот, который в Чаше, у неё — что твоя Золотая Рыбка на посылках. Но она бабка не жадная… Я как-то спросил, а чего, мол, вам не помолодеть или профессора своего покойного с Того Света не вытащить? А она и говорит, жизнь, дескать, нам здесь одна полагается, а ей больше положенного не надо. Во как! Ни себе, ни людям. Уважаю. Но сам бы я так не смог, попади мне в руки такая вот полезная вещица, как этот Тлаа, будь он неладен. Жилища бабушки Марии отсюда видно не было, но, судя по недавнему крику петуха, до него было аршин двести — не больше. Но Лида почему-то не торопилась возвращаться, и через пару часов ожидания в сердце бывшего поручика созрела решимость двигаться дальше, не дожидаясь компании. Рано отключился, продолжая во сне бормотать что-то бессвязное, двугорбая вершина сверкала сдержанной белизной на фоне пронзительно-синего неба, и оттуда веяло какой-то нездешней прохладой. Казалось бы, так просто было встать и пойти, не оглядываясь и не думая о том, что осталось позади, тем более в прошлом не осталось ничего такого, о чём стоило бы жалеть. — Не советую, дружище. — На сей раз говорил не Рано — упившийся доходяга лежал, свернувшись калачиком, на краю тропы и мирно посапывал. На месте двугорбой вершины теперь стоял замок, над башнями которого поднималось фиолетовое зарево. Тропа упиралась в распахнутые ворота, и по ней неторопливо шёл брат Ипат, облачённый в лёгкую кольчугу, рукоять меча торчала из-за его левого плеча, а под мышкой он держал стальной шлем с прорезями для глаз. Образ славного рыцаря времён Второй Галльской войны смазывали штаны цвета хаки и армейские ботинки с высокой шнуровкой. — У меня что — совсем крыша съехала? — деловито осведомился Онисим вместо приветствия. — Только не ёрничай, меня это и вправду беспокоит. — Какая тебе разница. — Ипат положил шлем рядом с головой Рано и протянул Онисиму руку. — Ты же всё равно не поверишь тому, кто явился к тебе в бреду. Давай-ка присядем и поговорим, пока твоя подружка не прибежала тебя откачивать. — Ты о ком? — Онисим сделал вид, что не понял. — Не темни, брат Онисим, она тебе нравится, иначе ты бы давно поскакал к желанной цели. — Ипат присел на булыжник. — Ты лучше молчи и слушай, а то времени действительно мало. Не успел толком устроиться, уже делами завалили. А дела, сам понимаешь, бывают важные и неотложные, причём неотложные нужно делать раньше важных, а важные — не позже неотложных. Если кто-нибудь тебе пообещает, что в гробу отдохнёшь, — не верь. — Я теперь вообще никому не верю, ему разве что. — Онисим указал на спящего Рано. — Да и то, пока он пьян в стельку. — Это правильно. Так и надо. Я даже не прошу, чтобы ты верил мне. Только так — прими к сведению, что скажу. Объясню тебе, что такое Тлаа, откуда оно взялось и зачем ты здесь. — Ну, зачем я здесь — это уж позволь мне самому решать. — Тебе не позволишь — как же… — Ипат едва заметно усмехнулся. — Так вот: Тлаа — это зерно, эмбрион мироздания, зародыш вселенной, и чтобы оно проросло, в него надо привнести чью-то волю, слить его с чьей-то бессмертной душой, дать ему образ и подобие. Когда начнётся сотворение нового мира, Тлаа уйдёт в себя и покинет наш мир навсегда — и в этом единственное наше спасение. — Чьё — наше? — Если кто-то ради своих целей овладеет силами, заключёнными в Тлаа, получится не сотворение новой вселенной, а разрушение старой. Или кто-то изуродует наш мир до неузнаваемости, причём достанется всем — и Пеклу, и Кущам, а уж той реальности, где обитают временно живые, перепадёт круче всех. Понимаешь, Тлаа пробудился, и кто-то должен теперь увести его с собой куда подальше. — А я здесь при чём? — Теперь Онисим старался не смотреть ни на собеседника, ни на замок — трава под ногами была своей, реальной, и это немного успокаивало. — И с чего ты взял, что мне не приспичит рушить города и строить дворцы? — Это долго объяснять, брат Онисим, да и незачем. Ты, конечно, не бросишься спасать мир или родину, жертвуя собой, согласно Уставу Свецкорпуса и зову сердца… — Издеваешься? — Но у тебя есть цель, достичь которой тебе одному не по зубам, — как ни в чём не бывало продолжил Ипат. — Я могу помочь твоим парням вырваться из Пекла. Могу — но надо сделать так, чтобы я ещё и захотел. Они очень стараются, но уходить им просто некуда — из мёртвых не воскресают, а в Кущи им дорожка ещё долго будет заказана. У них есть только один выход — в тот мир, который ты им откроешь, который первое время будет тебе принадлежать и откуда не будет пути назад. Но ведь ты и хочешь именно этого. Разве нет? — Я хотел только быть с ними — и всё. — А вот сказок мне рассказывать не надо. Тогда ты бы просто утопился — ещё тогда, в Пантике. Нет, раньше — никто не мешал тебе подставиться под пули вместе со всеми там, в Сиаре. — И что я теперь должен делать? — Онисим заметил, что замок начинает терять чёткость очертаний, а брат Ипат уже превратился в едва заметную тень, сквозь которую можно было разглядеть булыжник, на котором он сидит. — Делай то, что считаешь правильным, — успел ответить бывший монах, беспокойный покойник, прежде чем исчезнуть. — Только без спешки и суеты. На месте Ипата сидела Лида, успевшая переодеться в светло-серый комбинезон. Теперь она была чем-то похожа на школьницу, заблудившуюся в городском лесопарке. Она старательно делала вид, что ей уже порядком надоело ждать, пока Онисим очухается. — Живой? — Да. — Идти можешь? — Да. — Ну тогда вставай и пошли. Мария не против. Лида поднялась, достала из сумки две пузатые бутылки, поставила их рядом с Рано, что-то бормочущим во сне, и двинулась дальше по тропе. Онисим направился следом, стараясь не затоптать следы протекторов армейских ботинок, отпечатавшиеся в мелкой серой пыли. 3 октября, 10 ч. 08 мин., о. Сето-Мегеро. — Ты где пропадал? — с нескрываемым раздражением спросил Харитон у запыхавшегося Свена Самборга, который явился в условленное место на полтора часа позже условленного срока. — Дай пить, — хриплым шёпотом потребовал Свен и потянулся к термосу с холодным чаем. — Я там ждать, пока все уйти. — У неё кто-то был? — Лида к ней заходить. — Одна?