Однако, кроме Джамили, в ателье никто больше не появился. Ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Каждое утро я открывала глаза еще до рассвета и наводила идеальный порядок. Одежда и прическа — безупречны, дом — без единой пылинки; модные журналы с элегантными женщинами, улыбающимися с обложек; инструменты, разложенные в мастерской: все было готово к тому, чтобы начать работу в любой момент. Однако пока никто не изъявлял желания воспользоваться моими услугами. Иногда с лестницы доносился шум, звук шагов, голоса. И тогда я на цыпочках бежала к двери и с надеждой смотрела в глазок, но каждый раз меня ждало разочарование. Приникнув к круглому отверстию, я видела, как мимо пробегают шумные дети, торопливо проходят женщины и мужчины в шляпах, служанки с корзинками, курьеры-доставщики, консьержка в фартуке, кашляющий почтальон и множество других людей. Но не один из них не направлялся в мое ателье, чтобы сделать заказ. Я стала размышлять, как быть дальше: обратиться к Канделарии или продолжать терпеливо ждать? Я сомневалась один день, два, три, а потом почти сбилась со счета. И наконец решение было принято: нужно сходить к Канделарии и попросить ее сделать все возможное, чтобы наши потенциальные клиентки узнали, что ателье открылось и ждет их. Я понимала: если ей не удастся добиться этого и все останется по-прежнему, то наше совместное дело обречено на гибель в самом зачатке. Однако я не успела обратиться к контрабандистке за помощью, потому что именно в то утро в ателье наконец объявилась клиентка. — Guten Morgen[4]. Мое имя фрау Хайнц, я недавно в Тетуане, и мне нужны некоторые вещи. Я встретила ее в новом свинцово-синем костюме, который сшила себе за несколько дней до этого. Узкая облегающая юбка-карандаш, приталенный жакет, надетый без рубашки: верхняя пуговица находилась точно на той линии, ниже которой декольте приобрело бы излишнюю откровенность. Несмотря на некоторую смелость, мой костюм выглядел очень элегантно. В качестве аксессуара мою шею украшала длинная серебряная цепочка со старинными ножницами из того же металла: они уже не годились для работы, но, наткнувшись на них в антикварной лавке, где искала лампу, я решила, что они неплохо подойдут для моего нового имиджа. Моя первая клиентка едва удостоила меня взглядом, представляясь, зато с большим интересом осмотрела само ателье — очевидно, желая убедиться, соответствует ли оно ее уровню. Я нисколько не стушевалась перед ней: чтобы вести себя как подобает, достаточно было представить себя доньей Мануэлой. Мы расположились на креслах в зале: она уселась очень уверенно, несколько по-мужски, а я — положив ногу на ногу и приняв позу, много раз отрепетированную перед зеркалом. На ломаном испанском немка объяснила мне, что ей нужно. Два костюма с жакетом, два вечерних платья. И костюм для игры в теннис. — Все будет сделано, — заверила я. Я абсолютно не представляла, как должен выглядеть подобный костюм, но не призналась бы в своем невежестве даже под угрозой расстрела. Мы полистали журналы и посмотрели различные фасоны. Для вечерних платьев она выбрала модели величайших кутюрье тех лет — Марселя Роша и Нины Риччи — среди всего великолепия, представленного на страницах французского журнала, где были собраны новинки высокой моды сезона осень-зима 1936 года. Образцы для повседневных костюмов немка нашла в американском «Харперс базар»: две модели Гарри Анджело, чье имя до этого момента мне было незнакомо, о чем я, впрочем, предпочла благоразумно умолчать. Немка пришла в восторг от обилия модных журналов, имевшихся в моем распоряжении, и, с трудом подбирая испанские слова, попыталась выяснить, где мне удалось их достать. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем она спрашивает: узнай она, как ко мне попали эти журналы и что для этого пришлось предпринять моей компаньонке контрабандистке, и моя первая клиентка с негодованием покинула бы это ателье, а я никогда ее больше не увидела. Затем мы перешли к выбору тканей. Я представила ей образцы, приобретенные в различных магазинах, комментируя цвет и качество каждого. Немка довольно быстро определилась с выбором. Шифон, бархат и органза для вечерних платьев; фланель и кашемир — для повседневных костюмов. Выбор модели и материала для теннисного костюма она оставила на мое усмотрение. Пока я занималась клиенткой, в зале появилась Джамиля, в бирюзовом кафтане и с подведенными сурьмой глазами: она беззвучно подошла и поставила перед нами отполированный поднос с песочным печеньем и сладким мятным чаем. Немка была приятно удивлена, а я едва заметно подмигнула помощнице, выражая свою благодарность. В конце концов осталось только снять мерки. Я непринужденно записала все данные в тетрадь в кожаном переплете, не выходя из образа хозяйки модного ателье. Мы договорились о первой примерке через пять дней, после чего распрощались с чрезвычайной учтивостью. — Всего хорошего, фрау Хайнц, очень рада, что вы посетили наше ателье. — Благодарю, фрейлейн Кирога, до свидания. Едва закрыв за немкой дверь, я зажала рот рукой, подавляя крик, и с трудом удержалась от того, чтобы не запрыгать по квартире, как дикая лошадь. Меня просто распирало от радостного осознания, что у меня наконец появилась клиентка. Я взялась за работу и трудилась с утра и до вечера, день за днем. Впервые в своей жизни я выполняла самый настоящий, серьезный заказ без контроля и помощи мамы или доньи Мануэлы. Я мобилизовала для этого все свои силы, опыт и мастерство, но меня все равно ни на секунду не покидал страх, что что-то может не получиться. Я мысленно разложила модели из журналов на составные части, а там, где этого нельзя было сделать, призвала на помощь свое воображение. Начертив кусочком мыла контуры деталей на ткани, я вырезала их с тщательностью и волнением. Затем соединила, обметала края, примерила на манекен, после чего несколько раз распускала и снова сметывала то тут, то там, пока не удовлетворилась результатом. Мода успела порядком измениться с тех пор, как я впервые приобщилась к миру ниток и тканей. Когда я начала работать в ателье доньи Мануэлы в середине двадцатых, в моде была одежда прямого покроя, заниженная талия и укороченные подолы, а вечерние наряды отличались воздушностью и изысканной простотой. В тридцатые годы подолы вновь удлинились, линия талия переместилась выше, и в моду вошли большие подплечники, асимметричный крой и подчеркнуто женственный силуэт. Менялись времена — менялась мода, а вместе с ней — желания клиентов и искусство портних. Однако это не стало для меня проблемой: если бы ко всему в жизни можно было приспособиться так же легко, как к модным веяниям из Парижа! 15 Первые дни работы пролетели как вихрь. Я трудилась не покладая рук и выходила из дома только под вечер, чтобы немного прогуляться. По дороге мне обычно попадался кто-нибудь из соседей — мать с сыном из квартиры напротив, шедшие под руку, дети с третьего этажа, сбегавшие галопом по лестнице, или сеньора, спешившая домой, чтобы приготовить ужин для своего семейства. Только одна тень омрачала хлопоты моей первой рабочей недели: проклятый костюм для игры в теннис. В конце концов я отправила Джамилю с запиской на улицу Ла-Лунета. «Срочно нужны журналы с моделями теннисных костюмов. Хотя бы старые». — Сеньора Канделария говорить: «Джамиля опять приходить завтра». На следующий день Джамиля вернулась из пансиона с кипой журналов, едва умещавшихся в ее руках. — Сеньора Канделария говорить, что сеньорита Сира смотреть сначала эти журналы, — певучим голосом сообщила она на своем ломаном испанском. Джамиля раскраснелась от быстрой ходьбы — энергия и жизнерадостность били в ней через край. Чем-то она напомнила мне меня саму в первые годы работы в ателье на улице Сурбано, когда в мои обязанности входило лишь бегать туда и сюда, выполняя поручения и доставляя заказы. В те времена я ходила по улицам проворно и беззаботно, как молодой уличный кот, и всегда искала предлог, чтобы продлить мгновения свободы и как можно дольше не возвращаться в ателье, к заточению в четырех стенах. Ностальгия уже занесла надо мной свою руку, но я, ловко увернувшись, избежала ее удара: в последнее время я научилась уклоняться от подступающих приступов меланхолии. Я с жадностью набросилась на принесенные Джамилей журналы. Все они были старые и мятые, некоторые даже без обложек. Лишь немногие из них посвящались моде, большинство же были самыми обычными. Несколько французских, но в основном — испанские или местные, выпускаемые в протекторате: «Ла Эсфера», «Бланко-и-Негро», «Нуэво Мундо», «Марруэкос графико», «Кетама». На некоторых страницах был загнут уголок — вероятно, Канделария просматривала журналы, прежде чем отослать их мне, и таким образом отмечала то, что, по ее мнению, могло подойти. Я принялась открывать загнутые страницы, но обнаружила там не совсем то, что нужно. На одной фотографии двое мужчин, одетых во все белое и с намазанными бриллиантином волосами, обменивались рукопожатием над сеткой, держа в левой руке ракетку. На другом снимке группа элегантных дам аплодировала теннисисту, получавшему кубок. Тогда я поняла, что в своей короткой записке, посланной Канделарии, не уточнила, что теннисный костюм должен быть женским. Я уже хотела вновь отправить Джамилю на улицу Ла-Лунета, как вдруг из моей груди вырвался ликующий крик. В третьем журнале с загнутыми страницами я обнаружила именно то, что искала. Там оказался большой репортаж с несколькими фотографиями, на которых была запечатлена теннисистка в футболке и юбке-штанах: мне никогда раньше не приходилось видеть столь странный предмет одежды, и, вероятно, для большинства читателей этого журнала он тоже являлся в диковину — судя по тому, сколько внимания уделялось на снимках этому костюму. Текст был написан по-французски, и я почти ничего не поняла, кроме упоминавшихся имен теннисистки Лили Альварес и модельера Эльзы Скиапарелли, а также какого-то места под названием «Уимблдон». Хотя я очень обрадовалась, наконец обнаружив что-то, от чего можно оттолкнуться, вскоре мою радость поколебало смутное беспокойство. Я закрыла журнал и критически его осмотрела. Это был старый, пожелтевший экземпляр. Я взглянула на дату: 1931 год. Задняя сторона обложки отсутствовала, края покрылись пятнами от сырости, а некоторые страницы были надорваны. Мной овладевало все большее беспокойство. Я не могла продемонстрировать немке такое старье, чтобы узнать ее мнение о представленном там теннисном костюме: это нанесло бы непоправимый урон моему имиджу изысканной и современной модистки. Я взволнованно ходила по квартире, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. После того как я измерила коридор шагами несколько десятков раз, мне пришло в голову только одно: срисовать модель собственноручно и попытаться выдать ее за свою идею, однако я ничего не смыслила в рисовании, и результат мог оказаться столь плачевным, что я непременно потеряла бы весь свой лоск в глазах клиентки. Так и не найдя выхода, я решила вновь обратиться за помощью к Канделарии. Джамили в тот момент в ателье не было: по сравнению с пансионом, где она трудилась как проклятая, в моем доме ей приходилось не так много работать, и она устраивала себе перерывы. Словно наверстывая упущенное, юная марокканка пользовалась любым свободным моментом, чтобы выйти на улицу под каким-либо предлогом. — Сеньорита хотеть Джамиля идет покупать семечки, да? И, не дожидаясь ответа, уже бежала вниз по лестнице — за семечками, хлебом или фруктами, а на самом деле — за воздухом и свободой. Вырвав нужные страницы из журнала, я сложила их в сумочку и отправилась на улицу Ла-Лунета, однако не застала Канделарию дома: лишь новая служанка усердно трудилась на кухне да простуженный учитель скучал у окна. Его очень обрадовало мое появление. — Ну и ну, как хорошо у некоторых пошли дела, с тех пор как они покинули нашу берлогу! — иронично прокомментировал он мое преображение. Я оставила его слова без внимания, поскольку все мои мысли были поглощены другим. — Вы не знаете, куда отправилась Канделария, дон Ансельмо? — Понятия не имею, деточка, она же все время где-то бегает — туда-сюда, туда-сюда, как ящерица. Я нервно заломила пальцы. Мне обязательно нужно было ее найти, только она могла мне помочь. Учитель почувствовал, что я чем-то взволнована. — Что-то случилась, деточка? — Вы, случайно, не умеете рисовать? — в порыве отчаяния обратилась я к нему. — Я? Ну как тебе сказать… Разве что равносторонний треугольник или нечто вроде того. Я была далека от мира равносторонних треугольников, но поняла, что дон Ансельмо ничем не может мне помочь. Я снова заломила пальцы и вышла на балкон, чтобы посмотреть, не возвращается ли Канделария. Взглянув на улицу, полную народа, я нетерпеливо постучала каблуком по полу. За моей спиной раздался голос старого республиканца: — Может, все-таки расскажешь, что ищешь, — а вдруг я смогу тебе чем-то помочь? Я обернулась. — Мне нужен человек, умеющий хорошо рисовать, чтобы скопировать несколько моделей из журнала. — Сходи в школу Бертучи. — Кого? — Бертучи, художника. — По выражению моего лица дон Ансельмо догадался, что я слышу это имя впервые. — Да ты что, деточка? Ты уже три месяца живешь в Тетуане и не знаешь, кто такой маэстро Бертучи? Мариано Бертучи, известный в Марокко художник! Да, я понятия не имела, кто такой Бертучи, и меня это нисколько не волновало. Единственное, чего я хотела, — поскорее разрешить свою проблему. — И он сможет нарисовать то, что мне нужно? — нетерпеливо спросила я. Дон Ансельмо расхохотался, после чего зашелся хриплым кашлем. Ежедневно выкуриваемые три пачки сигарет «Толедо» давали о себе знать. — О чем ты говоришь, Сира, деточка! Чтобы Бертучи делал для тебя рисунки? Дон Мариано — настоящий художник, он пишет картины и поддерживает традиционное местное искусство — в общем, делает все, чтобы красоты Марокко стали известны всему миру. Так что даже не рассчитывай: он не станет рисовать для тебя на заказ. Но вот кто-нибудь из его учеников вполне может тебе пригодиться — в его школе полно молодых начинающих художников, которые с радостью возьмутся за эту работу. — А где находится школа? — спросила я, надевая шляпу и торопливо хватая сумку. — Возле Пуэрта-де-ла-Рейна. Растерянность на моем лице, должно быть, снова вызвала у учителя сочувствие, и он, после очередного приступа хриплого смеха и кашля, с трудом поднялся с кресла и произнес: — Ладно, пойдем, я тебя провожу. Покинув улицу Ла-Лунета, мы углубились в меллах — еврейский квартал. Шагая по его узким правильным улочкам, я не могла избавиться от воспоминаний о той ночи, когда бродила здесь в темноте, нагруженная оружием. В то же время все в этом месте казалось другим при дневном свете, со множеством открытых магазинчиков и меняльных лавок. Потом мы вошли в медину, в запутанном лабиринте которой я до сих пор с трудом ориентировалась. Несмотря на узкую юбку и высокие каблуки, я старалась шагать по мостовой как можно быстрее. Возраст и кашель мешали дону Ансельмо идти столь же проворно. К тому же он без умолку говорил, распространяясь об игре цвета и света в картинах Бертучи, о его масляной живописи, акварели и графике, о стараниях художника продвинуть местные искусства и воспитать учеников. — Тебе приходилось посылать письма в Испанию из Тетуана? — спросил меня дон Ансельмо. Конечно, я посылала маме письма. Хотя очень сомневалась, что в эти смутные времена они дойдут до своего адресата в Мадриде. — Ну так знай: почти все марки протектората отпечатаны на основе его рисунков. Города Алусемас[5], Алькасаркивир[6], Чауэн, Лараче, Тетуан. Пейзажи, люди, сцены из повседневной жизни — все выходит из-под его кисти. Мы шли не останавливаясь: учитель говорил не закрывая рта, а я слушала и старалась не замедлять шаг. — И еще он создает различные плакаты для привлечения туристов — неужели ты их не видела? Конечно, сейчас, в эти ужасные времена, вряд ли кто-то захочет отдыхать в Марокко, но искусство Бертучи много лет манило людей в эти прекрасные края. Я знала, о каких плакатах говорил учитель — они висели повсюду и попадались мне на глаза каждый день. Там были виды Тетуана, Кетамы, Арсилы и других мест. Под изображениями тогда еще стояла подпись: «Протекторат Испанской республики в Марокко». Мы шли довольно долго, и вокруг были торговые ряды, люди в пиджаках и джеллабах, козы, дети, женщины в покрывалах, собаки, лужи, куры, крики продавцов и покупателей, запах кориандра и мяты, пекущегося хлеба и маринованных оливок — в общем, жизнь била ключом. Школа находилась на окраине города, в старинной крепости, нависавшей над городской стеной. Вокруг было довольно спокойно: молодые люди входили и выходили — поодиночке и компаниями, некоторые — с большими папками под мышкой. — Вот мы и пришли. Дальше иди сама, а я, пожалуй, воспользуюсь этой прогулкой, чтобы выпить стаканчик вина с друзьями, которые живут в Суике, а то в последнее время совсем не выхожу из дома. — Но как я вернусь? — неуверенно спросила я, поскольку полагала, что пойду с учителем, и не запоминала дорогу. — Не беспокойся, любой из этих молодых людей с удовольствием тебе поможет. Удачи тебе с рисунками; расскажешь потом, как все прошло. Поблагодарив дона Ансельмо, я поднялась по лестнице и вошла в школу. И сразу почувствовала на себе любопытные взгляды — должно быть, здесь не привыкли видеть таких женщин. Отойдя немного от входа, я остановилась в растерянности, не зная, что делать и к кому обратиться, как вдруг за моей спиной раздался голос: — Вот это встреча, моя прекрасная соседка! Я обернулась, теряясь в догадках, кто мог произнести эти слова, и увидела перед собой молодого человека, моего соседа по лестничной клетке. На этот раз он был один. Ему явно не стукнуло еще и тридцати, хотя он был полноват и лысоват для своего возраста. Молодой человек продолжил разговор, за что я была ему благодарна, поскольку не знала, что сказать. — Я вижу, вы немного растеряны. Могу я вам чем-то помочь? Мы никогда не разговаривали с ним прежде. С тех пор как я поселилась в их доме, несколько раз сталкивались на лестнице или у подъезда, и он постоянно был со своей матерью. При встрече мы обменивались лишь вежливыми приветствиями, не более того. Однако каждый вечер я слышала их голоса — мать с сыном допоздна шумно ссорились. Я решила рассказать соседу правду, поскольку в любом случае не могла придумать ничего лучше. — Я ищу кого-нибудь, кто смог бы сделать для меня несколько рисунков. — Можно узнать, каких именно? Его тон не был дерзким — просто любопытным. Любопытным, откровенным и немного манерным. Молодой человек держался гораздо увереннее, чем в присутствии матери. — У меня есть несколько старых фотографий, и мне нужно, чтобы на их основе мне сделали рисунки. Как вы, наверное, знаете, я портниха. И мне требуются нарисованные образцы, чтобы продемонстрировать модель клиентке. — У вас с собой фотографии? Я коротко кивнула.