— Я не работаю, — сказала я, стараясь не смотреть ему в глаза. — В таком случае вы могли бы прийти за машинкой и заодно внести оставшуюся сумму, — непринужденно предложил он. Я не нашла предлога отказаться, а Игнасио даже не догадывался, что таило в себе столь невинное предложение. Рамиро Аррибас проводил нас до двери и попрощался с такой сердечностью, словно мы были лучшими покупателями за все время существования этого магазина. Левой рукой он похлопал по спине Игнасио, а правой снова пожал мою руку и сказал на прощание, обращаясь сначала к моему жениху, а потом ко мне: — Вы поступили правильно, Игнасио, выбрав фирму «Испано-Оливетти». Я уверен, эта покупка станет для вас по-настоящему памятной… А вы, Сира, приходите в магазин около одиннадцати. Я буду вас ждать. Я всю ночь не спала, беспокойно ворочаясь в постели. Это было безумие, и пока еще оставалась возможность спастись от него. Все, что следовало для этого сделать, — не ходить больше в тот магазин. Я могла остаться дома с мамой, помочь ей перетряхивать матрасы и натирать полы льняным маслом, поболтать с соседками на площади и отправиться потом на рынок Себада, чтобы купить четверть фунта турецкого гороха или кусок трески. Я могла дождаться возвращения Игнасио со службы и придумать какое-нибудь оправдание тому, что не пошла в магазин за машинкой: сказать, например, что у меня разболелась голова или мне показалось, будто собирается дождь. Можно было прилечь после обеда, сославшись на недомогание, а потом до конца дня не вставать с постели, притворяясь больной. В таком случае Игнасио отправился бы в магазин один, расплатился с управляющим и забрал машинку — на этом бы все и закончилось. Рамиро Аррибас навсегда исчез бы из нашей жизни, и наши дороги никогда бы больше не пересеклись. Его имя постепенно стерлось бы из моей памяти, а наше тихое существование продолжало бы свой размеренный ход. Как будто ничего не было — он не гладил мои пальцы, источая страсть каждым миллиметром своей кожи, не пожирал меня взглядом, наблюдая через жалюзи. Предотвратить все было так легко, так просто. И я это знала. Да, я все прекрасно знала, но предпочла закрыть на это глаза. На следующий день я дождалась, пока мама уйдет по своим делам, чтобы собраться в ее отсутствие: она сразу заподозрила бы неладное, увидев, как я прихорашиваюсь. Едва дверь за ней закрылась, я бросилась торопливо собираться. Тщательно умылась из таза, побрызгалась лавандовой водой, нагрела на огне щипцы для завивки, погладила свою единственную шелковую блузку и сняла с проволоки за окном чулки, сушившиеся там ночью, — те же самые, что надевала накануне, поскольку других у меня не было. Я заставила себя успокоиться и натянула их с особой осторожностью, чтобы впопыхах не сделать зацепку. Все эти действия, которые раньше я выполняла автоматически, ни о чем не задумываясь, в тот день впервые обрели для меня значение: я знала, что стараюсь для одного человека — Рамиро Аррибаса. Для него я оделась во все лучшее и надушилась — чтобы он смотрел на меня, вдыхал мой запах, снова прикасался ко мне и рассыпался в комплиментах. Для него я решила распустить свои блестящие волосы, доходившие до середины спины. Для него затянула поясом талию до такой степени, что едва могла дышать. Для него — все было только для него. Я решительно шла по улицам, не обращая внимания на нескромные взгляды и непристойные комплименты. Я заставила себя ни о чем не думать, не оценивать свои поступки и не гадать, чем все закончится — радостью или слезами. Я прошла по улице Сан-Андрес, пересекла площадь Каррос и по Кава Баха направилась к Пласа Майор. Через двадцать минут я была уже на Пуэрта-дель-Соль, а меньше чем через полчаса достигла конечной цели. Рамиро меня уже ждал. Едва заметив мой силуэт у двери, он прервал разговор с продавцом и направился к выходу, подхватив шляпу и плащ. Когда он приблизился ко мне, я хотела сказать ему, что принесла деньги, Игнасио передавал ему привет и, вероятно, я этим же вечером возьмусь за освоение машинописи. Однако Рамиро не дал мне раскрыть рта. Мы даже не поздоровались. Он просто улыбнулся, не выпуская изо рта сигареты, коснулся моей талии и произнес: — Пойдем. И я пошла с ним. Место, куда он меня привел, не внушало никаких опасений: это было кафе «Суисо». Осмотревшись и вздохнув с облегчением, я подумала, что, возможно, еще есть шанс спастись. Когда Рамиро искал столик и помогал мне усесться, у меня даже появилась мысль, что все происходящее не более чем проявление внимания к покупательнице. Я даже начала подозревать, что вчерашние откровенные ухаживания на самом деле всего лишь плод моего воображения. Однако это было не так. Несмотря на невинность обстановки, я очень скоро убедилась, что снова оказалась на краю пропасти. — Я ни на минуту не переставал думать о тебе, с тех пор как мы вчера попрощались, — прошептал он мне на ухо, как только мы сели за столик. Я не смогла ответить, слова не шли с языка, ускользая и рассеиваясь где-то в мозгу, словно растворяющийся в воде сахар. Рамиро снова взял меня за руку и принялся гладить, как в прошлый раз, не отрывая от нее взгляда. — У тебя мозоли на пальцах… Скажи, какой работой занимались твои руки до того, как я их узнал? Его голос — такой близкий и чувственный — отдалял и приглушал остальные звуки: стук хрустальной и фаянсовой посуды о мраморные столешницы, гул утренних разговоров и возгласы официантов, передававших у барной стойки заказы. — Шитьем, — не поднимая глаз, прошептала я. — Так, значит, ты модистка. — Была, — наконец взглянула на него я и добавила: — В последнее время совсем нет заказов. — И поэтому ты решила учиться машинописи. Он разговаривал со мной как очень близкий человек, словно мы познакомились не вчера, а наши души ждали друг друга давным-давно. — Моему жениху пришло в голову, что я могла бы подготовиться к конкурсу на вакансию и стать служащей, как он сам, — с некоторым смущением произнесла я. Появление официанта прервало наш разговор. Передо мной возникла чашка шоколада. А перед Рамиро — черный как ночь кофе. Я воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть его, пока он перекидывался несколькими фразами с официантом. На нем был другой, не тот, что накануне, костюм и другая, столь же безупречная, рубашка. Изысканные манеры разительно отличали его от мужчин из моей среды, и в то же время от него исходила необыкновенная мужественность, которая чувствовалась во всем — в том, как он курил или поправлял галстук, как вытаскивал бумажник из кармана и подносил чашку к губам. — А позволь полюбопытствовать: почему такая женщина, как ты, хочет провести свою жизнь на службе в министерстве? — спросил Рамиро, отхлебнув первый глоток кофе. Я пожала плечами. — Наверное, для того чтобы мы жили лучше. Он снова медленно придвинулся, и его горячий голос вновь опалил мне ухо. — Ты правда хочешь жить лучше, Сира? Я уткнулась в чашку с шоколадом, чтобы не отвечать. — Ты запачкалась, позволь я вытру, — сказал Рамиро. Он протянул руку и, коснувшись моей щеки, задержал на ней свою ладонь, повторяя контуры моего лица, словно скульптор, наслаждающийся своим любимым творением. Потом дотронулся большим пальцем до уголка моего рта, где будто бы остался след от шоколада, и погладил это место нежно, неторопливо. Я не помешала ему в этом, испытывая смешанное чувство страха и удовольствия. — И здесь ты тоже запачкалась, — хрипло прошептал Рамиро. На этот раз он коснулся края моей верхней губы. Провел по ней пальцем — еще нежнее, еще неспешнее. По спине у меня побежали мурашки, и я вцепилась в бархатное сиденье стула. — И здесь тоже, — повторил Рамиро. — И здесь. Он гладил мои губы миллиметр за миллиметром, от одного уголка до другого, плавно и медленно, невероятно медленно. Я чувствовала, как меня затягивает в омут, и не понимала, что со мной происходит. Мне не было дела до того, что все это просто игра и на моих губах нет никаких следов шоколада. И мне было все равно, что трое почтенных стариков за соседним столиком прервали свою беседу и наблюдали за нами с завистливым возмущением, втайне желая стать лет на тридцать моложе. В этот момент в кафе ввалилась шумная компания студентов, и их громкий смех разрушил действовавшие на меня чары. Когда очарование исчезло, как лопнувший мыльный пузырь, и пол перестал уплывать из-под ног, я, словно внезапно очнувшись, в смятении обнаружила, что моих губ касались пальцы едва знакомого человека, на моем бедре лежала его рука и до края пропасти оставался всего один шаг. Вернувшаяся ясность мыслей заставила меня подскочить со стула, и, торопливо схватив сумку, я нечаянно опрокинула стакан с водой, который официант принес вместе с шоколадом. — Вот деньги за машинку. Сегодня вечером мой жених придет за ней в магазин, — произнесла я, кладя пачку на стол перед Рамиро. Он схватил меня за запястье. — Не уходи, Сира, не сердись на меня. Я резко вырвала руку. Не взглянув на него и даже не попрощавшись, я повернулась и, стараясь держаться с достоинством, направилась к выходу. Только тогда я заметила, что вода из опрокинутого стакана хлюпает в моей левой туфле. Рамиро не стал меня догонять: наверное, почувствовал, что это бесполезно. Он даже не поднялся с места, но, когда я уходила, мне в спину полетела его последняя стрела. — Приходи ко мне, когда захочешь. Ты знаешь, где меня найти. Сделав вид, будто не слышу, я торопливо прошла мимо шумных студентов и вскоре растворилась среди прохожих на спасительной многолюдной улице. Восемь дней подряд я ложилась спать с надеждой, что все пройдет и будет как прежде, и каждое утро просыпалась с единственной мыслью: Рамиро Аррибас. Воспоминание о нем преследовало меня весь день, и я ни на секунду не могла избавиться от него: что бы я ни делала — стелила постель или утиралась носовым платком, чистила апельсин или спускалась по лестнице, — перед глазами стоял его образ. Игнасио и мама в это время с воодушевлением обсуждали свадебные планы, но я уже не разделяла их энтузиазм. Меня ничто не радовало, не вызывало ни малейшего интереса. «Все это нервы», — думали они. Я же тем временем изо всех сил старалась забыть Рамиро — забыть, как его пальцы касались моих губ, а рука скользила по бедру, не вспоминать его голос, его прикосновения и те последние слова, долетевшие до моих ушей, когда я бросилась прочь из кафе, считая, будто мой уход поставит точку в этой истории. «Приходи ко мне, когда захочешь. Приходи, Сира». Я отчаянно боролась с соблазном. Боролась, но проиграла. Я ничего не сумела с этим поделать: доводы разума не могли противостоять необузданной страсти, которую этот мужчина зажег в моем сердце. Я упорно пыталась выбраться из водоворота этого чувства, но все было тщетно. Ничто уже не могло меня удержать: ни жених и предстоящая менее чем через месяц свадьба, ни мать, положившая всю жизнь, чтобы вырастить дочь достойной и честной девушкой. Меня не остановило даже то обстоятельство, что я практически ничего не знала о человеке, которого полюбила, и понятия не имела, какая судьба ждала меня рядом с ним. Через девять дней после первого визита в магазин «Испано-Оливетти» я снова туда пришла. Как и в прошлые два раза, меня вновь поприветствовал звон колокольчика у двери. Однако в магазине не было ни толстого продавца, ни работника склада, ни покупателей. Только Рамиро Аррибас. Я направилась к нему, стараясь, чтобы мой шаг был твердым. Я приготовила для него слова, но они не понадобились. Рамиро не дал мне ничего сказать. Как только я приблизилась, он притянул меня к себе и, обхватив ладонью затылок, запечатлел на губах такой сильный, страстный и долгий поцелуй, что мое тело перестало мне подчиняться, превращаясь в нечто мягкое и вязкое, словно патока. Рамиро Аррибасу исполнилось тридцать четыре года, он был опытен и так владел искусством обольщения, что перед ним не устояла бы даже бетонная стена. Сначала родилось притяжение, за ним — сомнения и тоска. И наконец, нахлынула страсть и разверзлась бездна. Без него мне нечем было дышать, а рядом с ним я не шла, а словно летела, едва чувствуя под ногами землю. Если бы реки вышли из берегов и от городов не осталось и камня на камне, если бы весь мир вдруг перевернулся и кругом воцарился хаос, меня по-прежнему волновало бы только одно — чтобы Рамиро был рядом. Тем временем Игнасио и мать заподозрили, что со мной творится что-то неладное — нечто такое, чего нельзя объяснить простым волнением, связанным с надвигающимся замужеством. Однако они не могли проникнуть в тайну моего странного поведения — постоянного молчания, внезапных исчезновений из дома и нервного смеха, вырывавшегося иногда из груди. Я вела двойную жизнь всего несколько дней, но этого оказалось достаточно, чтобы чаша весов, неуклонно склонявшаяся в пользу Рамиро, окончательно перевесила. Не прошло и недели, как я поняла, что выход только один — порвать с прежней жизнью и броситься навстречу неизвестности. Настало время раз и навсегда покончить с прошлым и начать все с чистого листа. Игнасио пришел к нам домой вечером. — Жди меня на площади, — шепнула я ему, приоткрыв дверь всего на несколько сантиметров. Маме я все рассказала еще за обедом, и Игнасио тоже не могла больше оставлять в неведении. Накрасив губы, я спустилась к нему через пять минут, держа в одной руке новую сумку, а в другой — пишущую машинку «Леттера-35». Он ждал меня на нашем обычном месте — холодной каменной скамейке, где мы провели столько часов, планируя совместное будущее, которому не суждено было осуществиться. — У тебя появился другой? — спросил Игнасио, когда я села рядом с ним на скамейку. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в землю, где он сосредоточенно перемешивал пыль носком ботинка. Я молча кивнула. Это был безмолвный, но красноречивый ответ. Игнасио спросил, кто он. Я сказала. Все вокруг нас оставалось таким же, как прежде: крики детей, лай собак, звонки велосипедов; колокола церкви Сан-Андрес, как всегда, призывали на вечернюю мессу, колеса повозок грохотали по брусчатке, и мулы уныло плелись, уставшие от дневной работы. Игнасио некоторое время сидел молча. Почувствовав, должно быть, мою решимость и уверенность, он постарался скрыть охватившие его чувства. Не стал устраивать сцен и не потребовал объяснений. Я не услышала от него ни слова упрека, и он не просил меня передумать. Всего одна фраза была произнесена им на прощание — медленно, словно по каплям выдавленная из самого сердца: — Он никогда не будет любить тебя так, как я. Потом Игнасио поднялся, взял машинку и пошел прочь. Я смотрела ему вслед, на его спину, удалявшуюся под тусклым светом фонарей, и мне казалось, что он с трудом удерживается, чтобы не разбить злополучный аппарат о мостовую. Я провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду, пока его фигура не растаяла в ранней темноте осеннего вечера. Наверное, мне следовало всплакнуть по поводу нашего расставания — такого быстрого и печального; я должна была испытать чувство вины за то, что так безжалостно разрушила наши радужные планы о совместной жизни. Однако ничего подобного со мной не произошло. Я не пролила ни слезинки и ни в чем себя не упрекнула. Едва Игнасио исчез из поля зрения, я поднялась со скамейки, чтобы тоже уйти в темноту. Я навсегда покинула родной квартал и его обитателей, свой маленький мир. Я оставила позади прошлое и устремилась навстречу новой необыкновенной жизни, неясно рисовавшейся в воображении и сулившей неземное блаженство в объятиях Рамиро. 3 С ним я узнала другую жизнь. Я научилась существовать независимо от матери, жить с мужчиной, и у меня появилась служанка. Рамиро стал смыслом моего существования, и все, что я делала, было только для него. С ним я узнала другой Мадрид — город, где кипела ночная жизнь, со множеством модных и изысканных заведений, театров и ресторанов. Коктейли в «Негреско», «Гранха-дель-Энар» и «Баканик». Премьеры фильмов в «Реал-Синема», где звучал орган и на экране красовалась Мэри Пикфорд, где Рамиро кормил меня конфетами, а я сходила с ума от одного прикосновения его пальцев к моим губам. Кармен Амайя в театре «Фонтальба», Ракель Меллер в «Маравильяс». Фламенко в кафе «Вилья Роса», кабаре в «Паласио-дель-Йело». Мы с Рамиро кружились в этом вихре, не думая ни о вчерашнем дне, ни о грядущем, словно хотели вместить свою жизнь в каждый момент настоящего, не рассчитывая, что наступит завтра. Что в Рамиро было такого, из-за чего моя судьба перевернулась с ног на голову всего за пару недель? Даже сейчас, столько лет спустя, память хранит все, чем он меня покорил, и я уверена: будь у меня возможность прожить свою жизнь еще сотню раз, я вновь и вновь бы в него влюблялась. Рамиро Аррибас: обаятельный, неотразимый, чертовски красивый, с каштановыми, зачесанными назад волосами, с необыкновенной, очень мужественной манерой держаться. Он излучал жизнерадостность и уверенность двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Остроумный и чувственный, равнодушный к политическим перипетиям, словно был выше этого. Общительный, но ни с кем не сходившийся близко, непринужденный и раскованный в любой ситуации, всегда полный грандиозных идей и планов. Динамичный и стремительный, никогда не сидевший на одном месте. Сегодня — управляющий итальянским магазином печатных машинок, вчера — представитель фирмы, продающей немецкие автомобили; кто позавчера — уже и не важно, а кто послезавтра — одному Богу известно. Что нашел Рамиро во мне, чем привлекла его бедная модистка, собиравшаяся выйти замуж за скромного служащего? Это настоящая любовь, впервые поразившая его сердце, — так он клялся мне тысячу раз. Конечно, до этого были другие женщины. — Сколько? — спрашивала я. — Несколько, но такая, как ты, — первая. Потом он начинал меня целовать, и у меня кружилась голова от его поцелуев. Я до сих пор помню все, что говорил мне Рамиро, каждое его слово. Он называл меня неограненным алмазом, обворожительным созданием, поражавшим детским простодушием и внешностью богини. Иногда он обращался со мной совсем как с ребенком, словно нас разделяли не десять лет, а огромная разница в возрасте. Рамиро предвосхищал мои желания и не переставал удивлять самыми неожиданными сюрпризами. Он покупал мне чулки в «Седериас Лион», кремы и духи, кубинское мороженое из черимойи, кокоса и манго. Он был моим наставником: учил правильно обращаться со столовыми приборами, водить его «моррис», разбираться в меню ресторанов и затягиваться сигаретой. Рамиро рассказывал мне о своих старых друзьях, среди которых были даже артисты, и рисовал волшебные картины нашего будущего в каком-нибудь далеком уголке земного шара. Рядом с ним передо мной открывался весь мир, и я должна была готовиться к этому. В другие моменты, однако, он видел во мне не наивного ребенка, а настоящую женщину, свою достойную спутницу: я была для него восхитительной и желанной, и он держался за меня как за единственный спасительный островок в бурном и непредсказуемом океане его жизни. Я поселилась вместе с Рамиро в его квартире, где он до этого обитал один, недалеко от площади Лас-Салесас. Я почти ничего не взяла из своего прежнего дома — ведь моя жизнь должна была начаться с чистого листа, словно я родилась заново. Свое пылающее сердце и немного одежды — вот все, что принесла в дом Рамиро. Иногда я навещала маму: в то время она шила на дому, выполняя немногочисленные заказы, едва позволявшие ей сводить концы с концами. Рамиро пришелся ей не по душе, ей не нравилось, как он вел себя со мной. Она обвиняла его в том, что он вскружил мне голову, обольстил меня, воспользовавшись моей неопытностью, и заставил отказаться от прошлого. Маме не нравилось, что мы стали жить вместе не поженившись, что я бросила Игнасио и очень изменилась. Как я ни старалась, мне так и не удалось убедить ее, что это мое собственное решение и Рамиро ни к чему меня не принуждал, — единственной силой, которая мной руководила, была всепоглощающая любовь. Наши ссоры с каждым разом становились все ожесточеннее: мы обменивались чудовищными упреками и безжалостно терзали друг другу сердце. На каждый ее укор я отвечала какой-нибудь дерзостью, каждое неодобрительное замечание встречала вызывающим пренебрежением. Редкий наш разговор не заканчивался слезами, криками и хлопаньем дверью, и я стала избегать этих встреч, все больше и больше отдаляясь от матери. День ото дня пропасть между нами лишь увеличивалась. Но однажды мама все-таки сделала шаг мне навстречу. Правда, это произошло не совсем по ее инициативе, поскольку она выступила в той ситуации просто посредником, но, как бы то ни было, благодаря неожиданному событию наши отношения вновь потеплели. В тот день она сама пришла к нам домой. Было часов одиннадцать, Рамиро уже ушел, а я еще спала. Прошедшая ночь выдалась насыщенной: мы ходили на спектакль в Театр комедии, где играла Маргарита Ксиргу, а потом сидели в кафе «Ле Кок». Спать легли около четырех, и я так устала, что даже не смыла с лица косметику, которой начала пользоваться в последнее время. Сквозь сон я слышала, как Рамиро ушел около десяти и пришла Пруденсия, девушка, убиравшая у нас в квартире. Потом она отправилась купить хлеба и молока, и через некоторое время до моего слуха донесся звонок в дверь. Сначала позвонили осторожно, потом — решительно и настойчиво. Я подумала, что Пруденсия опять забыла ключи, поднялась, все еще сонная, и недовольно отправилась открывать, крикнув: — Иду, иду!