Я поднялась, стараясь не глядеть на него, уверенная, что это конец и нет уже никакой возможности выбраться из мышеловки. Кто бы мог подумать, что моя работа на британскую разведку закончится так бесславно: меня вот-вот могли рассекретить у всех на виду, на глазах моих клиенток, куратора и собственного отца. Я стиснула пальцами перила, мечтая, чтобы этого момента никогда не было в моей жизни — чтобы я не покидала Марокко и не принимала этого безумного предложения, сделавшего меня никчемным и бестолковым агентом. Раздался выстрел стартового пистолета, давший сигнал к началу первого заезда: лошади понеслись бешеным галопом, и воздух прорезали возбужденные крики публики. Я неотрывно следила взглядом за лошадьми, но мои мысли в этот момент были совсем не о них. Я чувствовала, что немки, должно быть, уже заполняют соседнюю ложу, а Хиллгарт лихорадочно пытается придумать, как предотвратить надвигавшуюся катастрофу. И вдруг, словно мгновенная вспышка, ко мне пришло неожиданное решение. Я увидела двух санитаров Красного Креста, лениво стоявших у стены. Если я не могла выйти из этой опасной для меня ложи, кто-то должен был вынести меня отсюда. Приступ можно было бы объяснить волнением, усталостью, накопившейся за последние несколько месяцев, или же напряжением. Однако все это было ни при чем, и единственным, что заставило меня разыграть неожиданный спектакль, являлся инстинкт самосохранения. Я выбрала наиболее подходящее место — правую сторону ложи, находившуюся дальше всего от немцев, — и выждала удобный момент, наступивший через несколько секунд после окончания первого заезда, когда повсюду поднялся гвалт, в котором радостные возгласы смешивались с не менее громкими криками досады. В этот момент я и повалилась на пол, специально повернув голову так, чтобы волосы закрыли лицо и ничьи любопытные глаза не сумели его разглядеть между обступившими меня фигурами. Я лежала неподвижно, смежив веки, но слышала все, что говорили вокруг. «Это обморок, обмахивайте ее, Гонсало, скорее… потрогайте пульс… воды… обмахивайте сильнее… скорее… скорее, сейчас они придут…» Звучали еще какие-то слова на английском, мне непонятные. Санитары явились всего через пару минут, переложили меня на носилки, накрыли одеялом до подбородка, и — раз, два, взяли — я почувствовала, что меня подняли с пола. — Я пойду с вами, — услышала я голос Хиллгарта. — Если понадобится, мы вызовем врача из посольства. — Спасибо, Алан, — ответил отец. — Не думаю, что это что-то серьезное — скорее всего обычный обморок. Пойдемте сейчас в медпункт, а там будет видно. Санитары торопливо понесли меня по коридору к выходу, и за ними направились отец, Алан Хиллгарт и двое англичан — вероятно, помощники атташе. Когда меня укладывали на носилки, я снова постаралась прикрыть волосами лицо, но прежде чем меня вынесли из ложи, почувствовала, как твердая рука Хиллгарта натянула одеяло почти до самого лба. Так что я больше ничего не видела, зато слышала все, за сим последовавшее. В начале коридора мы ни с кем не столкнулись, но где-то в середине произошло то, чего я больше всего боялась: до моего слуха донеслись шаги и мужские голоса, говорившие по-немецки: «Schnell, schnell, die haben bereits begonnen!»[73]Они почти бежали по коридору в противоположном направлении, то есть навстречу нам. По твердости их шага я заключила, что это военные и, судя по уверенности голосов, офицеры. Я опасалась, что у них могут возникнуть подозрения при виде британского военно-морского атташе, сопровождающего санитаров с носилками, на которых лежал какой-то человек, накрытый с головой одеялом. Однако они даже не остановились и, ограничившись холодными приветствиями, поспешили дальше, желая как можно скорее попасть в свою ложу. Через несколько секунд в коридоре послышался стук каблуков и женские голоса. Это были немки, тоже шагавшие уверенно и победоносно, и, стушевавшись перед этой надменной лавиной, санитары остановились, пропуская их. Они прошли мимо нас совсем близко, и я затаила дыхание, чувствуя, как колотится сердце. Потом, к моему облегчению, их шаги начали удаляться. Я не узнала конкретных голосов и не могла точно сказать, сколько их было: во всяком случае, мне показалось, не меньше полудюжины. Шесть или семь немок, а то и больше; возможно, среди них были мои клиентки, выбиравшие в моем ателье самые дорогие ткани и расплачивавшиеся со мной не только деньгами, но и свежими новостями. Я сделала вид, будто прихожу в сознание, и через несколько минут, когда все звуки и голоса наконец стихли, решила, что уже в безопасности. Я произнесла несколько слов, чтобы всех успокоить. Когда мы добрались до медицинского пункта, Хиллгарт отпустил своих помощников, отдав им несколько коротких приказаний по-английски, а Гонсало отблагодарил санитаров щедрыми чаевыми и пачкой сигарет. — Спасибо, Алан, дальше я сам, — сказал отец, когда мы остались втроем. Он пощупал мой пульс и убедился, что я более или менее пришла в себя. — Не думаю, что стоит обращаться к врачу. Лучше я подгоню сюда машину и отвезу ее домой. Я заметила, что Хиллгарт на мгновение заколебался. — Хорошо, — сказал он. — Я побуду с ней до твоего возвращения. Я не шевелилась, пока отец не исчез из виду, чтобы не удивлять его своим странным поведением. Только тогда набралась храбрости и, поднявшись на ноги, взглянула на Хиллгарта. — С вами все в порядке, не так ли? — спросил он, сурово сверля меня взглядом. Я могла бы сказать, что все еще чувствую слабость и головокружение, притвориться, будто не совсем пришла в себя после внезапного обморока. Однако знала, что капитан не поверит. И у него были для этого все основания. — Все в полном порядке, — ответила я. — Он что-то знает? — осведомился Хиллгарт, имея в виду моего отца и его информированность о моем сотрудничестве с британцами. — Абсолютно ничего. — И впредь не должен, учтите. Когда будете выезжать отсюда, постарайтесь, чтобы вас не увидели, — начал инструктировать он. — Прилягте на заднем сиденье и не поднимайте голову. Возле дома убедитесь, что за вами никто не следит. — Хорошо, не беспокойтесь. Что-нибудь еще? — Встретимся завтра. Там же, в то же время. 48 — Великолепное представление было вчера на ипподроме, — такими словами поприветствовал меня Хиллгарт, когда мы увиделись с ним на следующий день. Несмотря на комплимент, его лицо нельзя было назвать довольным. Он опять ждал меня в консультации доктора Рико, где мы встречались несколько месяцев назад, чтобы поговорить о визите Бейгбедера после его отставки. — У меня не было другого выхода. Честное слово, мне очень жаль, что все так получилось, — усаживаясь, сказала я. — Я даже не подозревала, что мы придем в ложу англичан и по соседству окажутся немцы. — Понятно. Вы действовали правильно — хладнокровно и быстро. Но подвергли себя ненужному риску, и ваша неосмотрительность могла дорого нам обойтись. Мы не можем позволить себе скандальных проколов, учитывая сложность ситуации в последнее время. — Вы имеете в виду ситуацию в целом или конкретно мой случай? — спросила я невольно надменным тоном. — И то и другое, — невозмутимо отрезал Хиллгарт. — Уверяю вас, мы не собираемся вмешиваться в вашу личную жизнь, но, с учетом произошедшего, думаю, стоит кое-что прояснить насчет одного человека. — Гонсало Альварадо, — заключила я. Хиллгарт ответил не сразу, отвлекшись, чтобы зажечь сигарету. — Именно, Гонсало Альварадо, — подтвердил он, выпустив дым после первой затяжки. — Случившееся вчера не единичное событие: как нам известно, вы уже не раз появлялись вместе на людях. — Прежде всего вы должны знать, что между нами ничего нет. И, как я вам уже говорила, он не в курсе моей секретной работы. — Отношения с ним — исключительно ваше личное дело и никоим образом нас не касаются, — заметил Хиллгарт. — В чем же тогда проблема? — Я прошу вас не воспринимать это как бесцеремонное вторжение в личную жизнь: вы должны понимать, что ситуация сейчас очень напряженная и мы просто обязаны вас предостеречь. — Капитан поднялся и заходил по комнате, держа руки в карманах и сосредоточенно глядя на плиты пола. — На прошлой неделе нам стало известно, что группа испанских осведомителей, сотрудничающих с немцами, составляет по их заданию картотеку лиц, симпатизирующих Германии или, наоборот, союзникам. Они собирают сведения обо всех испанцах, явно поддерживающих ту или иную сторону. — И вы предполагаете, что я тоже включена в эту картотеку… — Мы не предполагаем — мы это знаем с абсолютной достоверностью, — произнес Хиллгарт, глядя мне прямо в глаза. — У нас есть среди этих осведомителей свои внедренные агенты, и от них нам известно, что вы фигурируете в картотеке в качестве сторонницы немцев. Наш план сработал, и вы пока вне подозрений: как всем известно, в вашем ателье одеваются жены и любовницы многих высокопоставленных нацистов, и никто не подозревает, что ваши клиентки служат для вас источником информации, которую вы регулярно куда-то передаете. — А какое отношение ко всему этому имеет Альварадо? — Его имя тоже присутствует в картотеке, только с другой стороны: он значится среди тех, кто близок к британцам. И до нас дошли сведения, что по приказу немцев ведется пристальная слежка за испанцами, имеющими с нами какие-либо связи, — банкирами, предпринимателями, специалистами. В общем, за влиятельными и состоятельными людьми, готовыми нас поддержать. — Думаю, вам известно, что Гонсало Альварадо уже отошел от дел и не стал открывать завод после войны, — заметила я. — Это не имеет значения. У него прекрасные отношения с членами британского посольства, и его часто видят в обществе англичан, живущих в Мадриде. В том числе и со мной, как вы могли вчера убедиться. Альварадо отлично разбирается в испанской промышленности и иногда консультирует нас по некоторым важным вопросам. Однако в отличие от вас он не секретный агент, а просто хороший друг, не скрывающим симпатий к нашей стране. Поэтому то, что вы постоянно появляетесь вместе с ним на людях, может навлечь на вас подозрения — ведь, согласно картотеке, вы принадлежите к разным лагерям. Впрочем, вы и так уже дали своим поведением повод для разговоров. — Каких именно? — с некоторой дерзостью спросила я. — Кое-кого уже удивило, с какой стати женщина, близкая к женам высокопоставленных немцев, то и дело появляется в обществе рядом с человеком, сотрудничающим с британцами, — ответил Хиллгарт, ударив кулаком по столу. Потом он, правда, смягчил тон, очевидно, пожалев о своей несдержанности. — Прошу меня извинить: в последнее время нам всем приходится много нервничать, но мы понимаем, что вы не владели ситуацией и не могли предвидеть опасность. Дело в том, что немцы готовят сейчас в Испании мощную антибританскую кампанию. Ваша страна очень важна для Европы и готова вступить в войну в любой момент. Вообще ваше правительство открыто помогает Оси: фашисты распоряжаются испанскими портами, разрабатывают всевозможные месторождения в Испании, а пленные республиканцы строят военные сооружения, которые немцы могут использовать для нападения на Гибралтар. Хиллгарт принялся тушить сигарету в пепельнице и несколько секунд молчал, поглощенный этим занятием, после чего снова заговорил: — Мы находимся здесь в безусловно невыгодном положении, и нам меньше всего хотелось бы это усугублять, — медленно сказал он. — Несколько месяцев назад гестапо предприняло ряд угрожающих шагов, и они принесли определенные плоды: ваша подруга госпожа Фокс, например, вынуждена была покинуть Испанию. И к сожалению, это не единственный случай. То же самое пришлось сделать и нашему врачу из посольства, большому моему другу. А сейчас перспектива и вовсе не радужная. Действия немцев станут еще более открытыми и агрессивными. Еще более опасными. Я не перебивала Хиллгарта и внимательно слушала, не сводя с него взгляда и дожидаясь, когда он закончит свои объяснения. — Не знаю, полностью ли вы осознаете, насколько серьезно ваше положение, — понизил голос Хиллгарт. — Харис Агорик приобрела большую известность среди немок Мадрида, но, скомпрометировав себя — как это чуть не произошло вчера, — вы вызовете крайне нежелательные последствия. Для всех. Я поднялась и направилась к окну, но, не решившись подойти слишком близко, посмотрела сквозь стекла издалека, стоя спиной к Хиллгарту. Зеленые ветви деревьев доходили до второго этажа. На улице было еще светло — с приходом весны дни стали длиннее. Я напряженно размышляла над словами Хиллгарта. — В таком случае не стоит ли закончить наше сотрудничество? — не глядя на него, наконец произнесла я. — Возможно, так будет лучше. И для меня, и для вас. — Об этом не может быть и речи, — решительно воспротивился Хиллгарт. — Все, что я только что сказал, не более чем предостережение на будущее. Мы не сомневаемся, что вы учтете наши рекомендации и впредь не допустите подобных просчетов. Нам ни в коем случае не хотелось бы расставаться с вами, тем более сейчас, когда мы собираемся поручить вам еще одно задание. — Что, простите? — удивленно спросила я, оборачиваясь. — У нас есть для вас новое задание. О сотрудничестве попросили непосредственно из Лондона. Первоначально мы рассматривали другие варианты, но в свете случившегося в эти выходные приняли решение доверить это дело вам. Ваша помощница сумеет заменить вас в ателье на пару недель? — Ну, не знаю… может быть… — пробормотала я. — Думаю, сумеет. А своих клиенток ненавязчиво поставьте в известность, что вас не будет в Мадриде некоторое время. — И как мне объяснить свое отсутствие? — Не нужно ничего особо придумывать: просто скажите, что возникли кое-какие дела в Лиссабоне. 49 В одно прекрасное утро в самом разгаре мая я сошла с поезда «Лузитания экспресс» на вокзале Санта-Аполония. Я везла с собой два огромных чемодана со своими лучшими нарядами, запасясь также невидимым багажом инструкций и уверенности: этого, как мне казалось, достаточно, чтобы успешно справиться с возложенным на меня заданием. Мне пришлось преодолеть много сомнений, прежде чем убедить себя взяться за это дело. Я размышляла, взвешивала все «за» и «против», перебирала альтернативы. Я знала, что решение в моих руках: только я могу сделать выбор — продолжать ли беспокойную двойную жизнь или отказаться от нее и зажить нормально. Второй вариант, наверное, был наиболее благоразумным. Я устала обманывать всех вокруг, не имея права на откровенность, строго соблюдать ограничительные инструкции и быть все время настороже. На пороге тридцатилетия вся моя жизнь была пропитана фальшью, а прошлое сшито из искусно выкроенных лоскутков лжи. И хотя меня, казалось бы, окружала роскошь, по вечерам — как несколько месяцев назад мне бросил в лицо Игнасио — я превращалась в одинокого призрака, обитавшего в доме, населенном лишь безмолвными тенями. После встречи с Хиллгартом я почувствовала зарождающуюся враждебность к нему и всему остальному его лагерю. Они втянули меня в свои непростые дела, убедив, будто таким образом я могу помочь своей стране, однако за столько месяцев работы ровным счетом ничего не изменилось и Испания по-прежнему стояла в шаге от рокового решения о вступлении в войну. Однако, несмотря ни на что, я все это время прилежно соблюдала взятые на себя обязательства: стать бесчувственной эгоисткой, жить в чужом для меня мире, не соприкасаясь с настоящим Мадридом, и отказаться от близких людей и своего прошлого. Я пребывала в постоянной тревоге и страхе, проводила ночи без сна и целыми днями не знала покоя. И теперь от меня требовали еще и отдалиться от отца, который был единственным светлым лучом в моей беспросветной жизни. Однако я по-прежнему могла отказаться — остановиться и послать все к черту. К черту британскую разведку и дурацкие требования, которые я должна выполнять. К черту глупую болтовню с женами нацистов, записывание их разговоров и выкройки с зашифрованными сообщениями. Мне было абсолютно все равно, кто победит в этой далекой войне: немцы ли вторгнутся в Великобританию и начнут там зверствовать, или англичане разбомбят Берлин, не оставив от него камня на камне, — какая мне разница? Это совершенно чужой для меня мир — ну так и к черту его. Оставить все и вернуться к нормальной жизни: да, это, несомненно, лучше всего. Только где она для меня — эта нормальная жизнь? На улице Редондилья, где прошли мои детство и юность и все еще жили бывшие подруги, измученные войной и едва сводившие концы с концами? Или ее навсегда унес с собой Игнасио Монтес — в тот день, когда ушел от меня с печатной машинкой и разбитым сердцем, — или похитил Рамиро Аррибас, оставивший меня одну, беременную, без денег, в стенах «Континенталя»? Может, нормальной была моя жизнь в первые месяцы в Тетуане, среди унылых обитателей пансиона Канделарии, или ее тоже разрушила наша борьба за существование? Или я оставила нормальную жизнь в доме на Сиди-Мандри, среди тканей и ниток моего ателье, созданного с таким трудом? Не забрал ли ее однажды дождливой ночью Феликс Аранда, не унесла ли с собой Розалинда Фокс, исчезнувшая, как тень, на улицах Танжера после нашей встречи в подсобке «Динз бара»? Может, нормальной была моя жизнь с мамой — тихие африканские вечера, полные молчаливой работы? Или ее отнял у меня журналист, которого я из трусости не осмелилась полюбить? Где она была, когда я ее потеряла, что с нею сталось? Я искала ее повсюду — в карманах, шкафах, в выдвижных ящиках, в складках и швах одежды. Нигде, нигде ее не было, и в ту ночь я заснула, так ничего и не отыскав. На следующий день я проснулась с каким-то необыкновенно ясным сознанием и, едва открыв глаза, почувствовала, что она рядом, совсем близко, окутывает меня целиком. Нормальная жизнь не в ушедших днях, навсегда оставшихся в прошлом, она лишь в том, что судьба готовит нам каждое утро. В Марокко, в Испании, в Португалии, в швейном ателье или на службе в британской разведке — где мне ни суждено оказаться, там и есть она, моя нормальная жизнь. Под тенью пальм на площади, с витающим в воздухе ароматом мяты, под сверкающими люстрами роскошных залов или в бурлящей пучине войны. Нормальная жизнь именно та, которую я себе выбираю, на которую соглашаюсь по собственной воле, так что она всегда рядом со мной. Бессмысленно искать ее где-то далеко, пытаясь вернуть давно прошедшее. В поддень я отправилась в «Эмбасси», освободившись от терзавших меня сомнений и приняв окончательное решение. Едва войдя, я сразу увидела Хиллгарта, который пил аперитив, облокотившись на стойку и разговаривая с двумя военными в форме. Убедившись, что он тоже меня заметил, я — с грациозной неловкостью — поспешила уронить сумку на пол. Через четыре часа ко мне пришли первые распоряжения: я должна посетить косметический кабинет в своем обычном салоне красоты. Через пять дней я была уже в Лиссабоне. Я вышла из поезда в платье из набивного шифона, в белых летних перчатках и огромной соломенной шляпе и легко зашагала по перрону, пропитанному угольной пылью, чувствуя себя роскошной экзотической птицей в серой толпе спешащих пассажиров. Ожидавший у вокзала автомобиль должен был отвезти меня в последний пункт назначения — Эшторил. Мы проехали по Лиссабону, полному ветра и света, не знавшему продовольственных карточек и отключения электричества, радовавшему глаз цветами, изразцами на стенах домов и уличными прилавками со свежими овощами и фруктами. Там не было изрытых взрывами улиц, полуразрушенных зданий и оборванных нищих, не было вскинутых вверх рук и нарисованных на стенах стрел с ярмом[74]. Мы миновали богатую и элегантную часть города с широкими мощеными тротуарами и величественными зданиями, охраняемыми статуями королей и мореплавателей, проехали по извилистым улочкам простонародных кварталов, где было шумно, пахло сардинами и на балконах цвела герань. Мне довелось полюбоваться величавостью Тежу, послушать гудки кораблей в порту и дребезжание трамваев. Я была очарована Лиссабоном — этим нервным, взволнованным, трепещущим городом, далеким от войны, но и не позволявшим о ней забывать. Позади оставались районы Алкантара и Белен с их великолепными памятниками. Мы ехали по прибрежной дороге Маржинал, сопровождаемые шумом волн. По правую сторону тянулись старинные загородные домики, прятавшиеся за оградами из кованого железа, увитыми цветущими вьющимися растениями. Кругом все было очень необычно и удивительно, но я знала, что не должна расслабляться. Меня предупредили, что в живописном Лиссабоне, который я лицезрела из окна автомобиля, и в Эшториле, куда мы должны были прибыть через несколько минут, полно шпионов. Внимательные уши были повсюду, и любой человек мог оказаться потенциальным осведомителем: от высокопоставленных сотрудников посольств до официантов, лавочников, горничных и таксистов. «Соблюдайте максимальную осторожность» — такое напутствие я вновь получила перед поездкой. Для меня забронировали номер в великолепном отеле «Ду Парк», где жили в основном иностранцы, причем больше немцы, чем англичане. В находившейся неподалеку гостинице «Паласиу» ситуация была противоположная. Однако по вечерам и те и другие собирались под крышей одного казино: в этой теоретически нейтральной стране игра и азарт заставляли на время забывать о войне. Как только наш автомобиль остановился перед отелем, швейцар в униформе открыл для меня дверцу, а носильщик взялся за мой багаж. Я вошла в холл, шагая уверенно и беззаботно и одновременно снимая темные очки, которые надела, сойдя с поезда. Роскошный вестибюль и стойку администратора я окинула взглядом, полным отрепетированного высокомерия. На меня не произвело впечатления представшее моим глазам великолепие: ни блеск мрамора, ни ковры и бархатная обивка диванов, ни огромные колонны, возвышавшиеся до самого потолка — невероятно высокого, как в настоящем соборе. Я не обратила никакого внимания и на изысканных обитателей гостиницы, которые — сидя компаниями или поодиночке — читали газеты, разговаривали, потягивали коктейли или вообще ничего не делали, наслаждаясь праздностью. Мир роскоши давно перестал повергать меня в смятение, поэтому, не теряя невозмутимости и не удостоив никого взглядом, я решительно направилась к стойке администратора. Я пообедала в ресторане и провела несколько часов в своем номере, лежа на кровати и глядя в потолок. Без четверти шесть телефонный звонок вывел меня из глубокой задумчивости. Я дождалась, пока он прозвонит три раза, сглотнула слюну, подняла трубку и ответила. И тогда все наконец началось. 50 Несколько дней назад я получила в Мадриде инструкции насчет своего нового задания. Однако впервые мне передал их не Хиллгарт, а его доверенный человек. Служащая салона красоты, в котором я бывала каждую неделю, любезно провела меня в один из находившихся в глубине кабинетов, где принимали косметические процедуры. Там стояло три откидывающихся кресла, и одно из них, спинка которого находилась почти в горизонтальном положении, занимала клиентка, чье лицо мне не удалось разглядеть. Ее волосы были повязаны полотенцем в виде тюрбана, а другое полотенце обматывало ее тело от груди до колен. Лицо женщины покрывал толстый слой белой маски, оставлявшей на виду лишь рот и закрытые глаза.