* * * – Хотите, пригласим его на ужин? – спросил он, заводя машину. – Умно. – Не знаю, умно ли, но определенно забавно. Видели бы вы выражение вашего лица! – И что же с ним было не так, с моим лицом? Да ну, бросьте, я просто устала, имею право! – Это меня не касается, и все-таки что вы собираетесь делать с этим телефоном? – сменил тему Михаил. – Кстати, не используйте его больше одного раза, таковы правила. Хотя вы наверняка и так знаете. По дороге домой он напевал, что так взбесило Дженис, и она врубила радио на полную громкость. Марика отдраила все, от пола до потолка. Кухня сверкала чистотой, а гостиная была в таком безупречном состоянии, что Михаилу вдруг показалось, что вечером Дарья вернется домой, поцелует его и будет, как обычно, читать дочке, пока он занимается готовкой. Он с трудом поблагодарил Марику, проводил женщин и закрыл дверь, оставшись наедине со своим горем. * * * Свой второй вечер в Минске Дженис провела, закрывшись в комнате до ужина. Остаток дня она посвятила изучению плана изолятора на Окрестина и запомнила все заметки Дарьи, а в восемь вечера снова включила приставку и зашла на форум. Матео, Корделия, Диего и Витя были в сети. – Какие новости? – спросила Дженис. – Логистика организована, – ответила Корделия. – Серверы заражены, – объявил Диего. – Мы не можем договориться о месте операции, – признался Витя. – И Матео… – Да плевать я хотела на ваши споры, вопрос в том, можем ли мы вообще что-то начать, – оборвала его она. – И у нас большая проблема. – «Осло» нам сказала, мы пытаемся ее решить… – Она не в сети? – спросила Дженис. – Нет. Закрылась у себя, бьется над решением, – откликнулся Матео. – Она ничего не придумает, системы безопасности можно отключить только одним способом, изнутри. Не везет так не везет, как говорил мой дедушка. – И что же ты собираешься делать? – спросила Корделия. – Думаю, вы уже поняли. – Ты с ума сошла? – взвилась Корделия. – У тебя есть идея получше? – Хуже идеи и быть не может, ты не имеешь права так поступать! – возмутился Диего. – Будь ты на моем месте, ты действовал бы так же. Когда увидимся, я вам расскажу, что сегодня со мной было, знаю, вы будете смеяться, но клянусь, что теперь мне все стало совершенно очевидно. Ну а если мы в ближайшее время не увидимся, тогда вы сможете говорить, что я свихнулась, и я не смогу это опровергнуть. – Об этом и речи быть не может, – вмешался Матео. – Дай нам немного времени, мы сделаем все, чтобы найти другой выход. – Немного времени? У нас его больше нет. Но я не думаю, что после того, как Лучин развернул пассажирский самолет, он решится убить иностранную журналистку. – Он на все способен. Пожалуйста, одумайся, – взмолилась Корделия. – С такими ставками? Да чем я рискую? Парой недель в камере и экстрадицией? Если все обернется плохо, помните: израильтяне своих не бросают. А еще имейте в виду, что на стадионе два гардероба и, судя по имеющейся у меня информации, я окажусь в правом. Помните, я на вас рассчитываю. Дженис оборвала связь. Она встала, с удивлением отметив, что чувствует только спокойствие и решительность. Найдя Марику на кухне, она предложила ей чем-нибудь помочь. – Я помою старших в душе, а вы, если хотите, можете искупать младшего в ванночке, – откликнулась Марика. – Это будет несложно. Мне кажется, что вы неплохо поладили. – Мне тоже так показалось. – Дженис широко улыбнулась и подхватила малыша на руки. В ванной на нее неожиданно нахлынули давно забытые детские воспоминания. Укладывая мальчика, она запела песенку, которую по вечерам пел ей отец. Малыш быстро заснул, и Дженис на цыпочках вышла. Марика ждала ее в гостиной. После ужина они выпили за свержение тирана и за свободу. Бутылка водки и доверительная беседа стали ее последними воспоминаниями об этом дне. * * * Утро пятницы, Минск Дженис проснулась в тишине. Она выглянула за дверь, прошла в гостиную и на кухне возле кофейника обнаружила записку. Не буду вас будить, пользуйтесь моментом. Я вернусь только к вечеру, вторые ключи висят в прихожей. До вечера, Марика Дженис перерыла сумку в поисках одежды, которая выдержит непростые времена. Выбор пал на джинсы, теплый свитер для холодных ночей и кожаную куртку, которая станет ей второй кожей. Потом вытащила маленький тряпичный рюкзачок, положила в него паспорт и ноутбук. Накрасилась – редкое дело, – бросила последний взгляд на себя в зеркало и захлопнула дверь в квартиру, оставив ключи там, куда их повесила Марика. Когда она найдет их вечером, она наверняка поймет. Прогулявшись под зимним солнцем до Центрального вокзала, Дженис села в автобус до Витебска. Дорога должна занять три часа. Она обещала Эфрону статью для журнала выходного дня, и принятое ею решение ни в малейшей степени не уязвляло ее профессиональную совесть. Минск справедливо называют серым городом, зато в сельской местности Дженис нашла определенное очарование – голые деревья выстроились вдоль дороги, как призрачные часовые, – и пришла к выводу, что она, возможно, мыслит не так трезво, как ей хотелось верить. Она подумала о Марике – ей она оставила почти все имевшиеся у нее наличные в качестве платы за еду. Она надеялась, что та не обидится. Потом ее мысли обратились к малышу, которого ей так понравилось обнимать. Пожалуй, это к лучшему, что у нее не может быть детей, она всегда считала себя образованной, но слишком плохо воспитанной, чтобы чувствовать себя виноватой за то, что предается излишествам. Когда автобус уже подъезжал к месту назначения, перед ее глазами предстало лицо Антона с его роскошной бородой, и она наконец поняла, что ее так привлекло в нем во время этой короткой встречи: его взгляд лучился обаянием. – Не время впадать в меланхолию, – проворчала она, выходя из автобуса. Судя по карте, до Музея Шагала отсюда было десять минут пешком. Она быстрым шагом прошла по улицам Витебска, пряча руки от ледяного ветра под воротником куртки. Музей выглядел жалко. Домишко из красного кирпича с цинковой крышей и тремя трубами, на фасаде – деревянная дверь и три зарешеченных окна. – Скромно, да? – Голос за спиной заставил ее подскочить от неожиданности. Она развернулась и увидела перед собой до крайности тощего и строгого на вид мужчину. Его хрупкое тело было облачено в старое шерстяное пальто серого цвета. Дженис поразилась, что он обратился к ней по-английски. – Вы выглядите неместной и, кажется, очень замерзли, – продолжал он в ответ на ее удивленный взгляд. – Может, зайдете? Внутри тепло. Чашечка кофе нас выручит. На стенах дома, в котором Марк Шагал провел детство, Дженис обнаружила произведения религиозного искусства. Пока хранитель музея зажигал газовую плитку и ставил на нее старый металлический кофейник, она осмотрела второй зал, полностью посвященный рисункам художника. «Зарисовки домашней жизни, дар его дочери», пояснил хранитель. – Скромно, но очень аутентично, – сказал он, подойдя к ней. – Могу я узнать, что привело вас в Витебск? – Я должна написать статью о Шагале для моей газеты, – ответила Дженис. Она больше не боялась говорить о своей профессии. – В таком случае вы не могли найти места лучше, – заключил мужчина. Он отвел ее в небольшой уголок во втором зале и включил проектор. На стене появились первые кадры черно-белого фильма о жизни художника. Хранитель говорил без остановки, он так любил художника, что посвятил ему всю свою жизнь. Дженис записывала все: ей нужно было выйти на шесть страниц. К тому моменту, как они распрощались, она набрала достаточно материалов, чтобы удовлетворить Эфрона.