— О’кей, — скептически замечаю я, добавляя эту информацию к тому, что он рассказывал за последние три часа. Он больше года в разводе. Он сказал, что раньше здесь жил и работал. Ездит в Нью-Йорк всего несколько раз в месяц. Список подозрений, в который входят машина и та женщина (да, теперь я вернула ее), расширяется на несколько пунктов: удивительно, что он добровольно остался в маленьком городке, где вынужден знакомиться с женщинами в интернете. Я начинаю расследование: — Ну, еще скажи мне, что подрабатываешь в ЦРУ. Он нервно смеется. Бросает ключи на голую кухонную столешницу. Они громко звенят, беспрепятственно скользя по гладкой поверхности, где нечему их задержать. — Почему? — спрашивает он. — Как можно прожить здесь целый год с одним диваном? Неужели ты не взял ничего из прежнего дома? Я думала, после развода супруги делят имущество. Вскинул брови, склонив голову набок. Губы изгибаются в кривой улыбке. Милой? Или я ошибалась? Или она полна самодовольства? — Знаю. Я просто… Все напоминало мне о жене и нашей совместной жизни. Дело не в том, что я до сих пор люблю ее или еще в таком духе. Однако расставание означает конец мечты, верно? Мечты создать семью и прочее. Гм… Джонатан Филдинг, ты мог бы придумать что-нибудь более убедительное. Не так ли? — Но тогда почему ты не побежал в ИКЕА и не закупился? У тебя хоть посуда есть? Джонатан Филдинг открывает шкаф и гордо демонстрирует набор белых тарелок без росписи и стеклянных стаканов. — Хочешь выпить? — интересуется он, меняя тему. — Разумеется, — соглашаюсь я, возвращаясь к прежнему вопросу. — Серьезно, неужели ты правда здесь целый год? И так живешь? У него есть бутылка виски, он разливает нам по стаканам. — Понимаю. Выглядит жалко. Мы можем поехать в ИКЕА на следующем свидании… если, конечно, ты еще захочешь со мной встретиться. Я готов. И уверен в этом. Он вручает мне золотистый напиток и ведет в пустую, если не считать софы, комнату. Мы садимся по разные стороны. Однако диванчик невелик, и, устроившись коленом на подушке, Джонатан оказывается рядом со мной — хоть руку протяни. — Расскажи мне что-нибудь забавное. Что-нибудь хорошее, — просит он. — Судя по всему, у тебя много прекрасных воспоминаний из детства — с сестрой, ее мужем, другими детьми в районе. Это должно быть невероятно — расти так близко к этим лесам. Что же, если ты так ставишь вопрос… — Наверное, в каких-то отношениях у меня действительно было счастливое детство, — говорю я и даже отчасти верю сказанному. Хотя «счастье» — не совсем подходящее слово, и я пытаюсь прояснить ситуацию. — Впрочем, странно. Когда я сейчас это вспоминаю, что-то мне уже кажется радостным и забавным. И думаю «о боже мой!». Как мы натягивали канат через огромное упавшее дерево. И прямо внизу было отвратительнейшее болото из грязи и тухлятины, которое ты только можешь представить. Однажды я поскользнулась и чуть не упала, но так вцепилась в кору, что смогла удержаться и перелезть на другую сторону… Радость. — Но в другое время я вспоминаю постоянное беспокойство, оно на все бросало тень. Гнев. — Это ведь связано с твоим отцом, да? Твоя мать знала, что он обманывает ее. Плакалась на кухне вашей соседке — как ее там звали? — Миссис Уоллис. Мать Гейба. — Точно. Конечно, ты и должна была беспокоиться. Вся твоя жизнь словно стояла на зыбучих песках. Я торжественно киваю. Во всем виноват Дик. Ловко выходит — не подкопаешься. Снова возвращаю разговор в более радостное русло. — В этих лесах я впервые поцеловалась с мальчиком. — Неужели! — восклицает он, перебираясь немного ближе. Я не хотела его провоцировать, но теперь уже поздно что-то менять. — Поверь мне, в этом не было ничего романтичного! Нас собралось семь или восемь человек. Мы играли в бутылочку в форте, который построили из куска фанеры. — Совершенно в духе высоких технологий. — Да. Очень, — улыбаюсь я. — Роузи и Джо там не было. Я вытащила из дома двух школьных подруг. Еще был Гейб. И его брат Рик, но только из-за Ноэль, она тоже жила тогда на нашей улице и училась с ним в одном классе. Кажется, она тоже пришла с приятельницей. Джонатан Филдинг с невозмутимым видом устраивается поудобнее, тем не менее умудряясь чуть сдвинуться в мою сторону. — Сколько тебе тогда было лет? — Наверно, четырнадцать. Джо с Роузи к тому времени уже были вместе, значит, им исполнилось соответственно семнадцать и шестнадцать. Гейбу было шестнадцать. Его брату около восемнадцати. Точно не помню, но все мы были подростками. — Гигантский котел бурлящих гормонов. — Какой ужас, — я съежилась от его сравнения. — Так или иначе, в нашем кругу сидело всего три мальчика. Одного я вообще не знала и не помню его имя, можешь себе это представить? Самый первый парень, которого я поцеловала, а я без понятия, как его звали. — Эта игра всегда казалась мне странной. Целоваться с друзьями перед всеми, а потом смотреть, как они меняют партнеров. — С меня хватило одного того раза, мне никто из них не нравился, слава богу, бутылочка ни разу не показала на Гейба. Он был моим лучшим другом, и мы чувствовали бы себя неловко. Здесь я схитрила. После того дня мне стал нравиться один из тех мальчиков. Если, конечно, влюбленность и вожделение означают одно и то же. — Замечу только, как парень, что это было бы более, чем неловко. Он бы смотрел потом на тебя другими глазами. — Он был мне как старший брат, и не думаю, что он бы согласился поцеловать меня. Это все равно, что целоваться с Джо. Можешь представить, что было бы, если бы он был там? Боже. Немного сдвинув ногу и сместив локоть, он оказывается еще ближе. — От твоей соседской компании немного попахивает кровосмешением. Делить все детские переживания, расти вместе, а потом — вот те раз — Роузи и Джо женятся. Они же знают друг друга как облупленные. Иногда я думаю, что некоторые вещи лучше держать при себе или делиться ими только с теми, кто не принимал в этом участия. Которые могут быть объективными. — И не будут вспоминать прошлое, чтобы выиграть спор, чья очередь выносить мусор. — Вот именно! Воцаряется смущенное молчание. Я пью виски. Слава небесам за этот божественный напиток. Он забирает мой стакан, встает и отправляется на кухню. Я слышу, как кубики льда падают в стаканы и затем лопаются, когда на них попадает спиртное. — Значит, ты целовалась с парнем, имени которого не помнишь. Но не с Гейбом. А как насчет третьего, его брата? Он возвращается, протягивает мне стакан. Садится заметно ближе, и я понимаю, для чего он ходил за добавкой. У меня было еще много поцелуев после того первого. Так что я знаю, что к чему. — Да, Рик. Он был отвратительным ребенком. Испорченным до мозга костей. Девять месяцев в году он проводил в военном училище в Вирджинии, но несколько лет он приезжал на лето домой. Миссис Уоллис плакалась на него моей матери у нас на кухне. У нее будто камень с души упал, когда он ушел в армию. — И тебе пришлось целоваться с ним? — Да. Это убило всю романтику первого поцелуя — целоваться с незнакомым парнем и тем, кого и знать не желала. Однако это было недолго — если честно, он немного побаивался меня. — Побаивался? Почему? — За пару лет до этого я… — сердце бешено бьется. Приливает адреналин. Я готова сражаться до последнего или бежать с поля боя. Человеческий организм в лучшей форме. Я не имею права рассказывать эту историю, но уже начала. Придется внести поправки. — … я постоянно ябедничала на него, когда он угрожал нам. По-моему, именно из-за меня его отослали подальше от дома, в военное училище. — Ну и дерьмо. Он, похоже, тебя ненавидел. — Мне было плевать. Он постоянно со всеми дрался — даже с собственным братом. Один раз вышло совсем ужасно. Я увидела, как он избивает Гейба у нашего форта, и заорала, что нажалуюсь их матери. Рик ударил в последний раз и сбежал. Пожелав мне, правда, пойти с собой трахнуться, что очень мило с его стороны, поскольку мне было одиннадцать. — И потом через несколько лет ты с ним целовалась. Делаю вид, что не заметила вопроса, и ухожу от темы. — О’кей, — выдаю я с самой соблазнительной улыбкой, которой меня обучили. — Твоя очередь. Какие воспоминания остались у тебя о первом поцелуе? Джонатан Филдинг начинает рассказывать какую-то слащавую историю любви, когда он учился в девятом классе. Банальность, как будто бы сюжет подросткового сериала. У меня голова идет кругом, так что его слова попросту отскакивают прочь. Рик Уоллис. Бутылочка вращается, замедляет свой ход. Мимо Гейба и безымянного парня, и я не могу поверить тому, что происходит в моем сердце. Я терпеть не могу Рика Уоллиса. Ненавижу, как он нас доставал и преследовал. Горлышко медленно проплывает мимо Ноэль. Помню выражение его лица, когда ударила той палкой. Когда он увидел силу моего гнева. Она замерла. Горлышко указывает на Рика Уоллиса. Гейб спешит подняться, но уже слишком поздно что-либо остановить. Мы идем в центр круга. Он схватил меня за затылок и грубо целует. Он вкладывает в поцелуй долгие годы застарелой ненависти и фантазии об изощренной мести — я чувствую это по его горячему дыханию. И вдруг появляется что-то новое. Его тело подчиняется моим губам. Моему дыханию. Ненависть отложена на потом. Мне тогда было четырнадцать, и в тот день я впервые почувствовала силу сексуального желания. До тех пор я всегда вела себя как пацанка. С руками, сжатыми в кулаки. Я была девчонкой, которая лазала по деревьям, раскачивающимсяя над нашим домом, пробивала стены до дыр, сквернословила как дальнобойщик — какие грязные ругательства слетали с маленьких розовых губ. Шокирующие, ужасные. У меня всегда был наготове арсенал средств против тех, кто осмеливался быть моим врагом. Как и против врага, засевшего у меня внутри — беспокойной неприкаянности, неуемной тоски. Однако ничто не было таким же мощным, как это желание.