Джо источал ледяной холод, однако Роузи было очевидно, что его мир рухнул, развалившись на части. Вызвана ли эта катастрофа тем, что ей удалось вывести заговорщиков на чистую воду? Или потому что она нанесла роковой удар по всему, связывающему ее с Джо — дружбе, доверии и любви, длившихся целую жизнь? — Какие выводы мне, по-твоему, полагалось сделать, Джо? Ты встречался с Лорой за моей спиной. Названивал ей и забрасывал сообщениями. Сидел с ней допоздна. А едва она решает заново строить личную жизнь, встречаться с другим мужчиной, той же ночью она исчезает. Боже… Ее озарила новая идея. Внезапно Роузи открылись другие улики, лежавшие под самым носом. — Где ты был в ночь с четверга на пятницу, смывшись из нашей постели? Я даже не знаю, когда ты ушел, потому что вырубилась напрочь от убойной смеси снотворного с вином, которые выпила на твоих глазах. По-прежнему никакой реакции. Муж обвинительницы и бровью не повел, не сказав ни слова. Путь назад был отрезан. Она пересекла роковую черту, отделявшую порог мрачной комнаты ужасов, где все не так, как кажется. Она уставилась на собственного мужа, которого знала с пеленок, убеждаясь в мнении, что чужая душа — потемки. Осознание горькой истины вселяло ужас, но одновременно приносило облегчение. — Ты ревновал? Отправился за ней? Господи, Джо… в чем же дело? Что произошло? Не получив ответа, Роузи села за стол и уронила голову на руки. Она слышала, как Джо выдвинул стул и уселся напротив нее, нервно ерзая на сиденье. — Что бы ты ни надумала по поводу моего романа с Лорой, клянусь всем святым, это неправда. Я бы никогда… — Он поперхнулся словами, готовыми сорваться с языка. — Я бы никогда не причинил ей вреда. Это точно. Роузи подняла на мужа взгляд и заметила в его глазах слезы. Однако упрямо вздернутый подбородок свидетельствовал об испытываемых им гневе и сожалении. — Откуда мне знать? Как я могу тебе верить? Я слышала, потерявшие голову от любви способны на самые неожиданные поступки. Если они… — Нет… — вновь повторил Джо. — Я бы никогда не дал и волоску упасть с головы Лоры! Роузи продолжала твердить свое: — Откуда мне знать? Он замолчал, будто тщательно обдумывал ответ. Подобного поворота сюжета Роузи и представить не могла. — Лора — моя сестра. Сводная. 37 Лора. Пятнадцатый сеанс. Шесть недель назад. Нью-Йорк Доктор Броуди: Я рад, что ты наконец решила рассказать мне про Джо. Какие чувства у тебя это вызывает? Лора: Сначала — замешательство. Неверие. У меня было так много вопросов: сколько длилась интрижка моей матери с его отцом? Кто знал об этом и с каких пор? Как все раскрылось? Доктор Броуди: Твой отец узнал об этом еще до твоего рождения, так ведь? Лора: Откуда ты знаешь? Доктор Броуди: Потому что это объясняет все. Разве тебе не очевидно? Это и есть недостающий фрагмент головоломки. Лора: Дик не любил меня потому, что я не его дочь? Доктор Броуди: Более того, Лора, ты была живым воплощением предательства его жены. Оскорблением его мужского достоинства в глазах окружающих — тем более с соседом. Потом он должен был притворяться, будто ты его дочь, чтобы защитить семью, и ему пришлось доказывать это перед всеми. Ты говорила, что в вашем районе соседи тесно общались, собирались на праздники и устраивали спонтанные вечеринки. Семья Джо не переезжала, пока он не перешел в старшие классы, верно? Лора: Да. Джо сказал, что до тех пор его отец ничего не говорил их матери, что многое объясняет… Например, почему миссис Ферроу была так дружелюбна с нами, а мистер Ферроу держался отстраненно. Мы думали, что он просто мизантроп. Доктор Броуди: Надеюсь, ты понимаешь, что все это никак не оправдывает поведение твоего отца. Ты была ребенком. Это не твоя вина. Он должен был найти способ дать тебе то, в чем ты нуждалась, как и каждый ребенок. Лора: По-твоему, знание об этом должно мне помочь? Доктор Броуди: А разве нет? Девочка, которая живет внутри тебя, спрашивает, почему отец не любил ее — а теперь она знает, что это никак с ней не связано. Сейчас она может перестать заводить отношения с неподходящими мужчинами, повторяя прошлое. Все это может прекратиться! Лора: Скажи ей это, Кевин. Я для нее не авторитет. 38 Лора. Ночь накануне. Пятница, 1.15 ночи. Бренстон. Коннектикут Джонатан читает записку и с неприкрытым беспокойством смотрит на меня. — Что все это значит? — недоумевает он. Я говорю, что это уже четвертая записка, которую я получила после возвращения домой. Рассказываю содержание каждой и где я нашла предыдущие, и попутно ищу ключ к разгадке в выражении его лица и движениях. Расшифровать их я, конечно, все равно не смогу. Мой мозг поражен этим дефектом: там, где должны быть инстинкты и благоразумие, зияет гигантская черная дыра. — Лора… — изумление Джонатана кажется настоящим, но я не позволяю себе верить ему. — Почему ты до сих пор не обратилась в полицию? Это не шутки. Я забираю письменную улику и кладу ее в сумку. — Не знаю, — и это правда. — У тебя есть идеи, кто бы это мог быть? Родственники Митча Адлера? Или его друг? А как насчет бездомного, которого отправили в психушку? — Из их семей никого здесь не осталось, но не исключено, что они, прослышав о моем возвращении, не поспешили обратно. А друзья… Боже мой, да кто угодно из них. Митча многие знали. Но кто же пойдет на такое по прошествии стольких лет? В глазах Джонатана загорается интерес: — А как насчет той девушки? Как ее звали? Бритни, которая тоже была в ту ночь на вечеринке, когда убили парня? Они встречались больше года. Что если она на самом деле любила его и винит тебя в его смерти? У меня закружилась голова, как только я представила ее. Бритни. Длинные светлые волосы. Голубые глаза. Пухлые детские щечки, несмотря на ее шестнадцать лет. Я никогда не задумывалась об этом. После той ночи я так ни разу ее не увидела. — Но почему она так долго ждала? Джонатан смотрит в пол и качает головой. Брови хмурятся, когда он напрягает свой мозг в поисках ответа на мой вопрос в час ночи после виски, секса и пива. И пиццы. Половины пиццы. Интересно, смог бы он со спокойной совестью столько проглотить, если бы не был именно тем, кем представлялся — мистером Филдингом, разведенным управляющим хедж-фондом, чья машина в ремонте? Я смотрю на него. Изучаю. Жду ответа, который он так и не придумал. Я помню, как доктор Броуди объяснял мне, из-за чего появился мой недостаток — дыра в мозгах. Ребенку говорят, что его любят, но он этого не чувствует. Дергая за рукав, дожидаясь, когда к ней повернутся и обратят внимание, она видела лишь замешательство. Именно его я испытываю, наблюдая за стоящим передо мной мужчиной. Ничего, кроме стыда. Пора выбираться отсюда. Мысли обращаются к спасительным ключам от машины, которые упали на пол, а он их любезно поднял. Куда он их дел? Вспоминаю: он положил брелок на стол, и поворачиваю голову в том направлении. И тут его озаряет новая идея: — А что насчет твоего парня из Нью-Йорка? Что если угрозы связаны не с прошлым, а с настоящим? Услышав очередную глупость, я останавливаюсь. — Это бессмысленно. Он меня бросил. Мы не виделись почти два месяца. Но Джонатана это не смущает. — Вдруг он ждал, что ты поведешь себя как прежде, — вернешься, сделаешь все ради того, чтобы он полюбил тебя? Разве не об этом ты сама говорила? О шаблонах своего поведения с подлецами? Он говорит об этих вещах с таким видом, будто мы коллеги по лаборатории, которые собираются провести научный эксперимент. Его слова как удар кулаком по животу, не дающий возможность дышать. Возможно, я сама с той же непринужденностью говорила о своих проблемах, словно все они — пройденный этап. Будто каждую секунду из шести прошедших часов не гадала, не повторяю ли прежних ошибок снова, здесь и сейчас, с этим незнакомцем. Боже мой, неужели столько событий уложилось всего в полночи? Мне кажется, будто я была знакома с Джонатаном Филдингом всю свою жизнь. Он развивает свою новую теорию относительно доктора Броуди, а меня тошнит от того, что мне приходится это слушать. Если Кевин оказался подлецом, на мне действительно пора ставить крест. Он признался мне в своих чувствах и сделал это, зная каждый мой недостаток — все фрагменты разломанной пирамидки, непонятным образом сцепленные в груде обломков. Он даже начал расставлять их по местам, укрепляя и излечивая меня. Цифры на табло моих попыток исправить сломленных типов переворачиваются. — Не знаю, — признаюсь я. — В таком случае он был бы изрядным безумцем.