– Том, не говори это ему! Ты разобьешь его сердце. Сейчас Джессалин вспомнила тот разговор с болью и чувством вины. Куски брезента, прикрывавшие прилавки, похлопывали на ветру. Такие печальные редкие аплодисменты. – У меня девять собак. Такой домашний приют. Для меня каждая дорога́. Каждая собака – это спасенная жизнь. Блондинка по имени Риса заговорила с ней так искренне, что казалось (вот-вот), схватит за руку. Хозяйка заведения провела Джессалин мимо сидящей блондинки по проходу к столику в харчевне «Зёйдерзе». Джессалин так и подмывало отвернуться, сделать вид, что она ничего не слышит. Она попросила хозяйку посадить ее на застекленной веранде, там, где когда-то она с детьми праздновала день рождения Лорен и где они с Уайти иногда ужинали. Но как она могла отказать блондинке, глядевшей на нее с такой надеждой? – О! Какое совпадение! Не присядете за мой столик? Джессалин слабо улыбнулась. Да, конечно. – Или вы с кем-то встречаетесь? – Я… я… встречаюсь с мужем. Он работает в Хэммонде… и присоединится ко мне позже. – А мой муж не работает, и он ко мне не присоединится. Блондинка рассмеялась, словно Джессалин сказала что-то остроумное, пусть и не очень понятное. Риса Джонстон. Джессалин Маккларен. Они представились друг другу, и Джессалин показалось, что при слове «Маккларен» женщина слегка наморщила лоб, как будто эта фамилия была ей знакома. Но ничего не сказала… одновременно облегчение и разочарование. Риса пила вино. – Не присоединитесь? – Нет-нет, спасибо. – Да ну ладно! Наши мужья ничего не узнают. Джессалин неуверенно хмыкнула. Она не могла освободиться от мысли, что Уайти знал о ней все, в том числе то, о чем она сама (пока) не знала. Риса пила уже второй бокал очень сухого белого вина. – Я люблю эту старую харчевню. Кажется, генерал Вашингтон или еще какой-то патриот сюда заглядывал? Или здесь останавливался британский гарнизон? Еще я люблю фермерский рынок. Там торгуют настоящие американцы, вроде белых бедняков на фотографиях Уокера Эванса. Их свежие продукты в сто раз лучше тех, что мы покупаем в Чатоква-Фоллз в магазине. Чатоква-Фоллз, состоятельная загородная община, чем-то напоминающая ее собственную. Пришлось сказать, где она живет. – О, Северный Хэммонд! Мы там чуть не купили дом на Хайгейт-роуд. Знаете это место? – Да… кажется. – Конечно знаете. Несколько минут они потратили на то, чтобы найти общих знакомых в этих общинах. И ведь нашли! Джессалин поднесла бокал вина к губам и отпила глоточек. Что я делаю! Господи прости. Ей хотелось бежать отсюда со всех ног. Она чувствовала себя бабочкой, попавшей в паучью сеть: еще улыбается, ничего не осознав. А как сбежишь от этого живчика? Это было бы неприлично, совсем уж отчаянный шаг. Риса рассказывала ей, как она организовала у себя приют для собак. Уже после того, как дом покинул последний из ее детей. – Это же класс! Все говорили: «Зачем тебе такой огромный дом, тебе же в нем так одиноко, как в мавзолее». Да что они понимали! Джессалин улыбнулась, видя (с облегчением), что эта блондинка большая шутница. А через час с ланчем будет покончено. – Я видела по ящику объявление о брошенных собаках. Многих усыпляют, так как их никто не берет. Особенно питбулей. Их ошибочно ассоциируют с наркодилерами и собачьими боями. Джессалин слушала запутанный рассказ (со всякими прибаутками) про организацию приюта и реакцию супруга: «Ладно, если будешь сама о них заботиться и держать их от меня подальше». – Пайк не самый наблюдательный мужчина. В какой-то момент он ей сказал: «Хватит», но Риса (умница!) разместила собак по разным углам, и он так и не понял, сколько их в доме. Риса расхохоталась, довольная. Джессалин улыбнулась: рассказ ей скорее понравился. – Дом у нас большой, в нормандском стиле. В серые дождливые дни он действительно напоминает мавзолей. В распоряжении собак весь третий этаж, а также лужайка за домом, около двух акров, где они могут носиться, и я с ними вместе, пока Пайк нас не видит. Пайк. Надо полагать, ее муж. Когда Риса произносила его имя, уголки ее алых губ опускались. – Вы любите собак, Джессалин? У вас есть домашние питомцы? Они приносят столько радости в нашу жизнь. Она не смогла себя заставить произнести слова: Да, у меня есть кот. – Отношения между человеком и животным (хотя все мы, разумеется, «животные») могут быть такими же глубокими, как между людьми. Но человеческие отношения ненадежны и постоянно нас разочаровывают, поэтому отношения с животными более значимые. Риса заговорила назидательно и закончила с нажимом. После чего сделала знак официанту, чтобы он принес еще вина. – Может, нам заказать ланч… Уже поздно, скоро они закроют кухню. – Глупости. Пусть радуются, что у них вообще есть посетители в такой жуткий день, да еще в таком жутком месте. Я совершила ошибку, придя сюда по сентиментальной и никчемной причине, подумала Джессалин. И мой последний визит сюда, связанный с днем рождения Лорен, удачным не назовешь. Просто у нее во рту не было ни росинки, и она боялась, как бы у нее не закружилась голова в машине по дороге домой. Собственное здоровье ее не слишком беспокоило. Было смутное ощущение вины: не заболела, не потеряла сознание, не умерла до сих пор. Уайти ведь ушел, почему же она (пока) жива? Логичный вопрос, который наверняка задают себе многие вдовы. В ноябре у нее был легкий приступ опоясывающего лишая, после чего на спине остались бороздки, и временами там пробегала боль, словно быстро застегнули молнию. В самые неожиданные минуты случалась мигрень. Или вдруг легким не хватало воздуха, зато в голове происходил форменный сквозняк, будто там кто-то открывал и закрывал оконную ставню. Ее неприятно удивило, что старую харчевню, видимо, продали другому владельцу. Фасад из серой черепицы, напоминавший романтически обветшалый амбар с картины маслом Анселя Адамса, сменил сайдинг цвета свеженького асфальта; старинные решетчатые окна поменяли на обычные стеклянные; из потрескавшейся брусчатки на витой дорожке пробивалась зеленая травка. С харчевней соседствовала ветряная мельница с крашеными бледно-серыми жерновами, которые поскрипывали на ветру, точно артритические конечности. Если раньше интерьер украшали артефакты девятнадцатого века и фотографии старых мельниц с эффектом сепии, то теперь эти цветные мельницы были все на одно лицо, как из диснеевского фильма. Даже с обслуживающим персоналом что-то не так: слишком молоды, никакого дресс-кода (свитеры, джинсы, брюки цвета хаки и даже шорты) и, с учетом не самого популярного времени (два часа дня), явно ждущие, когда уже уйдут эти приблудные посетители. В окно Джессалин видела, как тени от мельничных жерновов рывками перемещаются по замызганной траве. Небо обляпано дождевыми облаками, как серой краской. Уайти хватило бы одного взгляда на эту «историческую» харчевню, чтобы закатить глаза и сказать: «Все, уходим». Никакие сентиментальные воспоминания об их излюбленном месте в графстве Херкимер не заставили бы его сюда вернуться. А если представить себе, что они все-таки решили бы последний раз здесь отужинать, то его отвлекал бы от еды сотовый телефон. Уайти, словно пуповиной, был накрепко связан с офисом, с работой. В «Маккларен инкорпорейтед» постоянно случались кризисы: неудачные оттиски, несвоевременные доставки, необъяснимое поведение клиента, финансовые проблемы, – о чем он отказывался говорить с дорогой супругой во время их ресторанных посиделок. В обтекаемой форме он мог пожаловаться ей на Тома. А вот на рабочем месте – никогда. У него сердце не лежит к бизнесу. Хотя денежки получает, чего еще надо? Он обсуждает это с тобой, Джесс? Джессалин уже с трудом слушала болтовню собеседницы, воспринимавшуюся скорее как постукивание ногтями по столешнице. – Джесамин, у вас есть семья? Дети? Она не стала ее поправлять. Не все ли равно, как Риса ее называет. – Они взрослые, – ответила она дерзковатым тоном в надежде прекратить допрос. – Кто бы сомневался! Нам уже поздновато заводить детей. Кажется, она так пытается ей польстить. На вид она лет на десять моложе. – А внуки? Джессалин покачала головой. Ну вот, бабушка Джесс уже отказывается от своих внуков? Она представила себе, как Беверли глядит на нее с осуждением, не веря собственным ушам. Какое предательство! Говорить о внуках с незнакомкой… с подобающим в таких случаях воодушевлением и гордостью… нет, это выше ее сил. Не надо ей показывать фотки улыбающихся чужих внучат, и она придержит фотки ее собственных. Риса засмеялась и понизила голос: – Счастливая вы, Джесамин! У меня внуки ужасные зануды, и они дорого мне обходятся. Один – такой маленький, избалованный начальник, и второй такой же. Мои дочери… у меня их две, причем одна без мужа, а это, скажу я вам, сплошные расходы… считают, что я их должница… только потому, что они родили мне внуков. – Риса нахмурилась и взяла паузу. В глазах появилось хитрое выражение: сейчас скажет что-нибудь остроумное. – Можно подумать, они панды и рождение детеныша – это подвиг. Джессалин неуверенно хмыкнула. Блондинка явно старалась ее развеселить, и было бы нехорошо никак на это не отреагировать. – Я шестьдесят шесть лет в браке. – Риса засмеялась и покачала головой. – Есть такое ощущение. – Она взяла паузу, как эстрадный артист перед домашней заготовкой. – С одним человеком. Даже за убийство с отягчающими обстоятельствами не дают такие сроки. По крайней мере, белому человеку. Словно вдохновленная реакцией слушательницы, Риса поведала ей по секрету, что они с мужем не занимались любовью «в заметных проявлениях» последние одиннадцать лет, если не дольше. – Я не вела точный подсчет. На этот раз Джессалин прыснула по-настоящему. Она не смеялась с октября прошлого года. А как ты можешь смеяться в безнадежной ситуации? Наконец им принесли еду. Суп-пюре из спаржи в чашках, пирамиды из салатов на тарелках. Молодой ухмыляющийся официант в сандалиях на босу ногу годился им не то что в сыновья, а во внуки.