– Понятно, – пробурчал Петров и швырнул карандаш на пол. Раздался глухой стук, словно упало что-то крупное и значительное, а не маленький кусочек дерева с искрошенным графитом. – Понятно! Будем исходить из того, что есть. Приказы и просьбы отставим. Оформлять доверенным лицом не будем. Но учти, Сергей, ты осложняешь себе жизнь! Москвин удивился, Петров впервые назвал его по имени. Он прислушался к себе. Внутри всё спокойно, самолюбие молчит. Ему было всё равно, как его назовут, как к нему обратятся. Лишь бы не мешали шагать вперёд, семимильными шагами прямо к своей цели. – Ты осложняешь себе жизнь, Серёжа! – многозначительным тоном добавил Петров. – Теперь тебе придётся видеться с Карецким гораздо чаще, чем ты того хочешь. Нам нельзя упускать такую роскошную добычу. Ничего, что мы потеряли показатель и остались без доверенного лица. Ничего! Мы наверстаем упущенное. Сегодня вечером обязательно встретишься с Карецким, хочет он того или не хочет, и постараешься вывести его из той компании. Вы будете встречаться с ним наедине. Нечего тебе слушать их вредные разговоры. Ты у нас пока ещё неустойчивый сотрудник. Тебя надо наставлять и наставлять. Жаль, что у нас институт наставничества выходит из оборота. Очень жаль! Раньше мы таких, как ты, обучали в течение месяца-двух. А теперь всё псу под хвост. Все хорошие начинания через определённое количество лет ветшают, а я хочу немного спрофилактировать твоё присутствие среди морально разложившихся людей. Среда, в которой ты находишься продолжительное время, ведёт открытую антисоветскую пропаганду. Мало ли, наслушаешься этих разговоров, поведёт тебя на сторону. Всякое может случиться. Москвин посмотрел на портрет Ленина. Башкирский прищур проникал прямо в душу. Казалось, вождь всех времён и народов неожиданно воскрес и стал третьим участником в их секретной беседе. – Герман Викторович, а я не смогу. – Сергей виновато опустил голову, вспомнив блестящие от восторга глаза Влада. – Чего это – не сможешь? – вскинулся Петров. – Ты, это, давай тут без выкрутасов! А то ведь я по-другому заговорю! Ишь, чего надумал, гадёныш! В кабинете засвистели ветры перемен. Только что начальник смотрел с теплотой во взоре, передавал положительные вибрации нервной дрожью в пальцах, в воздухе витала атмосфера высокого доверия, и вот уже другие интонации в начальническом тоне нагнетают непреодолимый страх. Москвин выпрямился и посмотрел на Ленина, затем медленно перевёл взгляд на начальника отдела. – Герман Викторович, я не боюсь! – И правильно делаешь, – ухмыльнулся Петров. Он откинул голову на спинку кресла. И вновь Сергей подивился разительной перемене в настроении Петрова. Переход от багрового лица и надсадного крика к спокойному и выдержанному тону пугал и настораживал. Этот человек фальшив и обманчив, как хамелеон. – Ты не бойся, Серёжа! Спокойно делай своё дело. Да мы с тобой таких дел наворотим! Понимаешь, Серёжа, в стране давно идёт катавасия. Всё катится в пропасть! Наверху, – Петров кивнул на закопчённый потолок, – наверху власть делят. Им не до народа. А на улицах уже неспокойно. Молодёжь в революцию ударилась. Да что я тебе говорю, ты сам всё знаешь! Сергей наблюдал за резкими перепадами настроения начальника. Только что угрожал, обещал скрутить в бараний рог, и вот уже разговаривает, как добрый дядюшка. – Знаешь! Ты сам с ними который месяц крутишься. Всем они недовольны. Всё им не так да не эдак! Так ведь? Сергей кивнул. В этом Петров прав. Молодёжь совсем ошалела от безделья. Никто не учится, не работает. Все хотят перемен, а каких перемен, сами себе объяснить не могут. Запутались в идеалах. Может, их и не было? Идеалы нужно заслужить. Они на дороге не валяются. – Ты вот что, иди пока, подумай, что да как, а я тебя вызову. Смотри не балуй, а то снова отправлю на сто пятнадцатую. Будешь опять искать сифилитика. Его, кстати, до сих пор не нашли. Сергей встал и аккуратно поставил стул поближе к столу, но тот зацепился ножкой о ковёр. После недолгой борьбы стул был водворён на место. Петров с недовольным выражением лица наблюдал за неприглядной сценой. Москвин попрощался, но наткнулся на угрюмое молчание. Петров пристально смотрел на него, словно хотел высверлить в нём дыру. Так с незримой дыркой в груди Сергей и выскочил в приёмную. Вслед послышалось шипение: «Иди, гадёныш, иди!» Москвин споткнулся, невольно прислушиваясь, но позади царила тишина. «Показалось!» – подумал Сергей и заторопился, прибавляя шаг. В приёмной Наташа ринулась к нему, но он проскочил мимо, стремясь как можно скорее покинуть насквозь прокуренные стены ненавистного помещения. Злой башкирский прищур доводил Москвина до отчаяния. Казалось, портрет смотрит сквозь стены, пытаясь догнать Сергея злым взглядом, чтобы высверлить ему отверстие на затылке. * * * Весь день Сергея преследовали неудачи. В отделе готовились к празднованию Дня милиции. В коридорах о чём-то загадочно шептались, вполголоса переговаривались, ходили по кабинетам с секретными лицами. Сергей попытался примкнуть то к одним беседующим, то к другим, но все старательно не замечали его, словно рядом никого не было. Тогда Москвин уселся за стол и сделал вид, что пишет важные бумаги. Товарищ Басов молчал. С тех пор, как над Москвиным взял шефство сам полковник Петров, старый гвардеец брезгливо отстранился от наставничества. В кабинете повисла вязкая тишина. Атмосфера в кабинете напоминала болото. Сергей представил, как вязнет в густой и тягучей тине, затягивающей на дно, и забеспокоился. Неужели придётся утонуть в мрачных испарениях? – Геннадий Трофимович, а вы пойдёте на торжественный вечер? – Сергей решил позабавиться. Ему было всё равно, куда пойдёт товарищ Басов, но он больше не мог переносить тишину. Обстановка в кабинете действовала угнетающе. Басов поднял голову и посмотрел на Сергея. Это был уничтожающий взгляд. Таким можно убить, придавить и раздавить. Эти глаза способны на всё. Сергей подумал: а с кем живёт этот человек, есть ли у него семья, дети, дом, родители? Ведь был же он когда-то молодым. Или никогда не был? Неужели сразу таким родился? Они смотрели друг на друга, и обоих испепеляла жгучая ненависть. Басов видел в напарнике представителя блуждающего поколения, которое первым не узнало трудностей, выпавших сполна на долю советского народа. Новое поколение принесёт много горя и без того несчастной стране. А Сергей видел в товарище Басове ярого строителя коммунизма, у которого забрали лопату. Копать уже нечего, земля кончилась, да и копателей настоящих нет. Одни болтуны и несуны. Страну доверить некому. Всю растащили по гвоздикам и досочкам. – Там ребята на вечер деньги собирают, – пояснил Сергей и уткнулся в бумаги. Басова он больше не боялся. Этот человек может быть неприятным физиологически, но большой опасности он не представляет. – Я никогда не хожу на общие пьянки! Москвин ещё ниже опустил голову. Он боролся с естественным желанием поговорить с человеком, сидящим с ним в одном помещении. Он совсем не знал Геннадия Трофимовича. Хороший он или плохой? Как он относится к людям? Спросить бы его, но это невозможно. Товарищ Басов привык к другим вопросам. Капитан не поймёт, о чём его спрашивают. После первого слова поднимется и пойдёт к Петрову жаловаться, а тот обрадуется. Здесь все радуются любой возможности навредить друг другу. Кругом озабочены мыслью кому-нибудь и как-нибудь напакостить. Не выручить, не помочь, только навредить. Спасать не станут, а утопить – это запросто. Сергей поначалу не понимал, почему они так делают, а сейчас всё стало ясно. Любой неблаговидный повод расшевелить болото, вытащить себя из ряски и тины придаёт сотрудникам видимости цельности существования. Появляются интерес и любопытство, мигом проходит сонливость. Сергей мысленно одёрнул себя. Это была запретная тема. О ней нельзя думать. Даже во сне. Пусть все поступают друг с другом, как хотят. Лишь бы самому не впасть в общий психоз. – Ты знаешь, Серёга, – раздался глуховатый, но вполне доброжелательный голос товарища Басова, – в управлении создали отдел по борьбе с преступлениями в идеологической сфере. Москвин почти прилип к столу. Он решил, что ослышался, ну не может товарищ Басов разговаривать нормальным голосом. Нет, не может. Ветеран всех режимов по состоянию души не способен на проявление человеческих эмоций. У него их попросту нет. – В какой-какой сфере? – С трудом выдавил из себя Москвин. – Идеологической. – Голос товарища Басова стал более уравновешенным, а сам капитан слегка как бы приподнялся над столом, несмотря на тяжёлый вес. – Она так и называется? – всё больше удивлялся Москвин. – Да, она так и называется. Отдел будет бороться с антисоветскими проявлениями среди молодёжи и студентов. Не хочешь туда пойти? – Да кто меня возьмёт-то? – воскликнул Сергей и взмахнул рукой: мол, там и без меня тесно. – А я бы пошёл! – признался товарищ Басов. – Я бы пошё-ё-ё-ёл. Но ты прав, Серёга! Там и без нас с тобой тесно. Москвина обдало жаром, и в горле привычно разбух горький комок. Сергей помнил, что не произносил последних слов, только подумал, а Геннадий Трофимович словно подслушал мысли. Или подсмотрел? Настоящий ветеран умеет читать чужие мысли. – Твоего подучётника Петров хочет сделать подсадной уткой! И стало светло, как в ярко освещённом концертном зале. Так вот зачем столько времени Москвин топтал полы в коммунальной квартире в центре Ленинграда! Всего лишь с одной и единственной целью – направить завербованного агента в среду антисоветски настроенной молодёжи для выявления внутренних врагов. Но Влад Карецкий совсем не годится для такой роли. – Девки там тоже есть, я знаю, что они давно стучат органам. День последних известий. Товарищ Басов нарушил многовековое молчание, раскрыв тайны секретных разработок. – Красивые хоть? Вопрос прозвучал многозначительно, словно уже предполагал ответ. Сергей тихо злился, не зная, как реагировать на внезапно возникшую говорливость сослуживца. – Я одну видел, блондиночку, общался с ней. Видная такая! Она раньше к нам в отдел ходила. Теперь по идеологии специализируется. Геннадий Трофимович снова опал, как осенний лист. Старый капитан заметно прижух и завял, почти прилипнув к столу. В его голосе слышалась тоска. Серей подумал, что Басов тайно мечтает о красивых девушках, заграничной жизни и дорогих иномарках. Вот кто главный предатель советской системы! Пойти бы да наябедничать Петрову. Москвин развеселился, представив физиономию начальника в тот момент, когда у него появится возможность завалить врага народа. Тогда генеральские звёзды сами прыгнут ему на погоны. – Есть красивые, есть – не очень, они разные, – хмыкнул Москвин. – Но все они хотят уехать за границу. Не нравится им наша Родина. – Да, она мало кому нравится, – согласился Геннадий Трофимович, – но жить без неё ещё никто не смог. Все эти песни о второй Родине – полная чепуха! Эмигранты рады бы вернуться, да грехи не пускают. Так хочешь пойти в новый отдел? – Да что вы ко мне пристали? – разозлился Москвин, заподозрив сослуживца в желании выведать сокровенные мысли, а потом настучать начальству. Петров только того и ждёт, чтобы выявить чужого среди своих. Ему нужны осведомители в своём отделе. Надо быть осторожнее с этим капитаном. Геннадий Трофимович неспроста заговорил. Столько месяцев молчал, как вдруг разохотился. – Ну, как знаешь, – прошипел товарищ Басов и затих. Москвин потихоньку задремал, прикрыв лицо ладонью. Одной рукой он рисовал зайчиков, второй прикрывал сонные глаза. Он давно научился спать с открытыми глазами. Если кто войдёт, то подумает, что сотрудник сосредоточился над составлением документа, а тот в это время досматривает тридцать третий по счёту сон. Незаметно пробежал день. Москвин ждал, что его вызовут к начальству, но про него забыли. Или сделали вид, что забыли. В восемнадцать пятнадцать Москвин поднялся и, кивнув на прощание в пустоту, вышел из кабинета. В дежурке никого не было. Сергей поставил подпись в журнале и вышел на улицу. Холодный ветер плеснул в лицо холодными брызгами. Москвин передёрнулся и проснулся. Сознание стало ясным и чистым, такое бывает летним утром, когда просыпаешься с первыми лучами солнца. * * * В тот вечер Москвин нарушил инструкцию и не стал искать встречи с Карецким. После работы он пошёл в своё общежитие. Ему захотелось побыть одному. В сутолоке людского муравейника трудно найти спокойное место, но Сергей научился дистанцироваться от шума. Обычно он закрывался на ключ и не отвечал, если стучали в дверь. Так и случилось. Не успел он раздеться, как в дверь робко стукнули. Один раз. Тишина. Затем ещё два лёгких удара. И всё. За дверью затаились. Судя по шумному прерывистому дыханию, это была Татьяна. Сергей нехотя натянул брюки и повернул ключ. – Ты? – Я, – смущённо улыбнулась Таня, – я это! Послушай, Серёженька, а я нашла историю твоей Доры Клементьевны. Я весь архив перерыла. В Томск звонила по прямой связи. Они не поленились, нашли, вот посмотри, что тут есть! – Я же не просил тебя! Москвин бросился к Татьяне и занёс руку, но вовремя остановился, увидев жалобные глаза девушки. Она искренне хотела ему помочь. Таня думала, что он страдает по умершей Доре Саркисян. А это не так. Сергей сделал всё, чтобы забыть прошлое, но оно его постоянно догоняет. Пусть в таком безобидном виде, с милой улыбкой, но догнало, и теперь нужно избавиться от него. Сергей заставил себя улыбнуться. С трудом раздвинув онемевшие мышцы лица, он положил руку на плечи Татьяны и тут же отдёрнул её. Тело девушки горело как огонь. Странно, что пламя не прожгло одежду насквозь. – Ты заболела? – Да нет, – смутилась девушка, – нет. Постояла на ветру на остановке, немного прохватило, но я уже выпила чаю с малиной. Послушай, Серёжа, твоя благодетельница родилась на юге в богатой семье. А в двадцать девятом их сослали на север. Родителей и детей разделили. Так маленькая Дора попала в детдом. Директором там был армянин. Добрый человек. Он всем сиротам давал свою фамилию. – Я это всё знаю! Сергей опасливо посматривал на Татьяну. Как только она приближалась, он тут же отходил в сторону. – Откуда ты знаешь? Ты мне говорил, что не знаешь, где она родилась! – в запальчивости крикнула Таня, сдувая чёлку со лба. – Видишь ли, Таня, у всех детдомовских той поры абсолютно одинаковая биография. Они все из одной семьи. У всех одна и та же метка. У каждого всё сходится. Родился на юге, сослали на север, разделили с родителями, отдали в детдом… Родители погибли. Или сгинули! Всё одно и то же. Зачем искать то, что уже ушло в землю? Это нечестно! Таня стояла, широко расставив ноги. Она щурилась, как при ярком свете, но лампочка на потолке была тусклая, и от этого лицо девушки выглядело великолепно. Сергей удивился перемене внешности; в обычной жизни Таня не блистала красотой. – А разве честно забывать мёртвых? Разве это справедливо, что ты не хочешь слышать о твоей спасительнице? Она же спасла тебя! Сергей махнул рукой, словно прогонял муху. – Спасла – не спасла, – брезгливо морщась, пробормотал он, – она сама спаслась. Дора прожила неплохую жизнь, я тебе скажу. Неплохо она жила. Не хуже людей. А я хочу забыть прошлое. Что в этом плохого? Я не хочу быть ненормальным. Я нормальный, поняла? – Нет, ты всё равно ненормальный. – Она заплакала, слёзы неудержимо катились по круглым щекам, перемигиваясь весёлыми огоньками с тусклым светом одинокой лампочки. – Ты ненормальный. Ты не хочешь жить, как живут нормальные люди! – А как они живут? – Сергей нетерпеливо топнул ногой. Ему хотелось лечь в кровать и закрыть глаза. Он должен был подумать о завтрашнем дне. Ему нужно было выжить в беспощадном мире людей, но сердобольная девушка мешала своей навязчивой заботливостью. – Нормальные люди любят других людей, иначе они похожи на зверей. На дикарей. На животных.