– Езжай куда хочешь, но Виктор Ромал все равно будет твоим отцом. Все, что у него есть, он тебе хотел отдать, все, Костя, как отец отдает сыну. Жить было бы гораздо проще, если бы ты принял свою семью и продолжил дело своего отца. – Да какое дело? Таскать всякую рухлядь с барахолки? – Тэ тут мангав,[28] не говори так. – Мне от него ничего не нужно. – Ту хохавэса, мэ джином.[29] – Да я лучше землей буду давиться, чем… Неожиданно раздался громкий скрип, входная дверь стремительно распахнулась, и порог пересекли несколько человек. Анна отвернулась, ринулась к плите, а Костя втянул глубоко в легкие тяжелый, влажный воздух и подтянул к себе тарелку. Невнятный шум перерос в едкие ругательства. Заскрипели половицы. Ромал нарочно не поднимал глаз, доедал суп и убеждал себя, что ему наплевать на приход отца, а в груди загромыхало сердце. Тупое сердце. Почему его вечно нужно контролировать? – Бахталэс[30],– проговорили зашедшие на кухню мужчины. Краем глаза Ромал заметил своего дядю Волана и двух его сыновей. Костя никогда не ладил с двоюродными братьями, наверное, потому, что считал их безмозглыми марионетками, которые с самого детства выполняли приказы родичей и бегали по метро и переходам, как голодранцы. Они обожали собирать монеты в фонтанах, в канализациях, а Костя обожал отнимать эти монеты и перепрятывать их. Внезапно на стол что-то рухнуло. Дядя Волан застыл, Анна резко обернулась. Костя же не повел бровью. Он доел последнюю ложку супа и только потом поднял голову. – Не против? – поинтересовался прокуренным голосом Виктор Ромал и устремил на сына взгляд прищуренных черных глаз. Глаз акулы. В руках он сжимал Костин рюкзак, серый и разорванный в нескольких местах. На кой черт он ему понадобился? – Язык проглотил? Парень стиснул челюсти. Его отец был высоким, широкоплечим мужчиной с черной шевелюрой, черными глазами и черной душой. Он обвешивался дешевыми цепочками и с повадками лорда расхаживал по смердящим, тонущим в грязи районам. Из-под распахнутой рубашки торчали буквы блеклой татуировки. Там старший Ромал вытатуировал свое имя. – Валяй, – безразлично бросил Костя. – С хрена ты приперся? – Виктор дернул за молнию и уселся за стол, нагнувшись над рюкзаком, как над ценным кладом. Грязные волосы, связанные в хвост, он отбросил назад, чтобы не мешались. Вытащил футболку и кинул ее одному из сыновей Волана, а потом ядовито усмехнулся: – Делиться надо. – Мне не жалко. – Что здесь забыл? – По тебе соскучился. Виктор на секунду замер, взглянул на сына, а затем хохотнул и продолжил рыться в рюкзаке, как помойная крыса. – Домой, значит, вернулся. – Не вернулся. – То есть уйдешь скоро. – Уйду. – Опять. – Ничего не изменилось. Я только… Отец так неожиданно ударил кулаком по столу, что Анна зажмурилась, а Волан с сыновьями тревожно переглянулись. Лицо Виктора исказила гримаса ярости, уродливая и пугающая, и он с такой ненавистью уставился на сына, что, будь его глаза лазерами, от того не осталось бы живого места. – Ты, значит, приходишь в мой дом, ешь мою еду, а потом нос воротишь? – Я не ворочу нос. – Но собираешься удрать. – У меня учеба, я не могу ее забросить. – И на хрен тебе сдалась твоя учеба? – Виктор достал из рюкзака студенческий и в недоумении изучил его, осмотрел, как археологическую находку. На лбу у него появились морщины. – Что за фигня? – Пропуск. – Без него не пустят? – Не пустят. Виктор фыркнул и, недолго думая, разорвал картонку пополам. Он ухмыльнулся, как шкодливый ребенок, а Костя вздохнул и решил, что все к лучшему. Неприятно, конечно, но восстановить студенческий куда проще, чем срастить кости. Пусть отец развлечется, издеваясь над вещами, а не над самим Костей. – Мешок мусора, – рыкнул старший Ромал и сердито посмотрел на сына. – А что ты там ожидал найти? Слитки золота? – В городе есть чем поживиться. – Я не для того поступал в универ. – А для чего тогда, мать твою? С какого хрена ты опять сидишь на моей кухне? – Я пришел к маме. – «Я пришел к маме», – визгливо передразнил Виктор и вдруг резко подорвался на ноги. Костя встал следом: секунды промедления могли вылиться в проблемы. – Никуда ты не пойдешь, чяво. От меня дважды не уходят. – А мне наплевать на твои слова, – металлическим голосом процедил Костя. – Яйца «за забором» отрастил? – Пришлось. – Хочешь, отрежу? – прыснул мужчина и расхохотался, уперев руки в боки. – Они тебе там не мешают? Больно большие стали. Костя смотрел, как отец ржет над ним вместе с дядькой и двоюродными братьями. Он так крепко сжал кулаки, что ногти до крови впились в ладони, и попытался взять себя в руки, но только сильнее разозлился. Его триггер. Его слабое место. Вот оно. Этот дом и отец, его кривая ухмылка, бренчащие на груди цепи. От одной мысли, чтобы остаться здесь еще хотя бы на пару минут, у парня поднималась температура и темнело перед глазами. Константин решительно шагнул вперед, но Виктор толкнул его обратно и прищурился: – Ты куда собрался? – Пропусти, – прохрипел Костя. – Не выводи меня. – Я ухожу. Дай пройти. – Что тебе дать? – Глаза у мужчины сузились. Он склонил голову набок, как делал и сам Костя, когда выходил из себя, и расправил плечи. – Я не расслышал. Чего ты хочешь? – Я хочу… Виктор Ромал схватил нож со стола и в один шаг оказался прямо перед сыном. Анна закричала так, будто сама земля разверзлась под ее ногами, но… ее никто не слышал. Она и сама себя не слышала. Тогда она просто вышла из комнаты, а ее муж приставил острие ножа к горлу сына и зашипел: – Чего ты хочешь? Ромал в ступоре уставился на отца. Он молчал и дрожал, дыша тяжело и неровно, а Виктор скалил зубы, как настоящее животное. Откуда в глазах отца столько ненависти? Почему он его так ненавидит? – Чибэнгиро[31],– выплюнул Виктор, – здэмари[32]. – Нет. – Здэмари. – Я никого не предавал! – горячо воскликнул Костя и дернулся в сторону, но отец сильнее прижал лезвие к его кадыку. – Ты мне противен. Ты… щенок. Променял семью на… – Виктор не нашел слов. Он поморщился и с отвращением покачал головой. – Кто ты? – Твой сын. – Кто? – Твой сын! – Ты – мой позор. – Это ты – мой позор. – Придержи язык, малец, иначе… – Что? – Костя подался вперед, и лезвие царапнуло кожу. – Что ты мне сделаешь? Не трать время, давай уже, прирежь меня! Или вали с дороги. – Да ты страх потерял.