– Я уйду отсюда, хочешь ты этого или нет. – Уйдешь? – переспросил Виктор и прищурился. Он встряхнул парня и прошипел: – Ты не уйдешь, мы тебя вытравим, ты – не предатель, ты – чужак. – Он оскалился, и Костя ощутил, как у него исчезала надежда. – Ты – не семья мне. Виктор подозвал своего брата и его сыновей. Те схватили Костю за плечи и скрутили, как беглого преступника. Ромал попытался вырваться, но сил не хватило. Они навалились на него, будто снежная лавина! Виктор взмахнул ножом перед лицом Кости, и парень в панике округлил глаза, не понимая, что происходит. – Какого… – зашипел он, а дядя Волан пихнул его вперед, – отвалите! – Не рыпайся. – Что за херня! Ему не ответили. Отец схватил Ромала за волосы и резко потянул на себя. В воздухе мелькнул сверкающий нож, и в следующее мгновение на пол упала прядь угольных волос, свернувшись в черное кольцо. Константин зарычал, так и не осознав до конца, что сейчас случилось. Братья отошли к окну, Волан спрятался в тени Виктора, а Костя замер и почувствовал, как по лбу течет кровь. Нож задел кожу. Рядом с угольной прядью на пол упали темно-красные капли. Костя поднял взгляд на отца и растерялся. Что сейчас случилось? Что они сделали? Парень пытался найти рациональное объяснение произошедшему и не находил. Да, в детстве он слышал истории о предателях и знал, что им сбривают волосы, прежде чем выгнать из табора, но это же рудимент, байка, легенда. Так больше не делают. Это дико, унизительно, неправильно. Так больше не поступают! Ромал прожег отца презрительным взглядом и почувствовал, как ядовитая, глубокая обида разрастается в его груди. В этот миг жизнь Кости разделилась на «до» и «после». Он и раньше не ощущал себя частью этой семьи. Теперь у него и вовсе не было семьи. На помощь никто не пришел. Вразумить отца никто не посмел. Они все тут спятили, сошли с ума. А кровь все так же катилась по лицу парня и падала на пол. Он вдруг тоже схватил нож. Порывисто и неожиданно. Виктор прищурился, ожидая, что сын бросится на него, перережет ему горло, но Костя потупил иначе: он поднял руки и принялся отрезать остальные пряди. Резкими движениями. Скрипя зубами. Он избавлялся от волос и чувствовал такую боль, будто прощался со всем родным и привычным. Нож задевал кожу. Волосы сыпались на лицо. Виктор не двигался. Когда Ромал закончил и на голове у него остались лишь уродливые неровные клочья, он кинул нож к ногам отца и расправил плечи. Виктор стоял, не шелохнувшись. Костя подошел к нему, смахнул с глаз какую-то непонятную пелену и прохрипел: – Ты – не семья мне. А потом быстрым шагом покинул кухню. Казалось, он шел к выходу сотни лет, и его пальцы все смахивали и смахивали эту странную черную пелену. Что, вообще, за черт? Что за завеса? Костя вырвался на улицу, в вечернюю прохладу, и поморщился, не понимая, что с ним происходит. Отчего так сердце тарабанит? Почему так хочется содрать с себя кожу? Ромал двинулся прочь от дома. Кровь текла по лицу. Ведь это кровь? Он накинул капюшон, чтобы скрыть от людей красные потеки. «Не думать. Не думать». Его ведь и раньше унижали. Его и раньше предавали. Что тут нового? Он в очередной раз остался один. Вот и все. Отчаяние. Вот что испытал Ромал, спеша уйти от своего дома как можно дальше. Он думал, что ни у кого не получится причинить ему боль, ведь он так много видел и столько всего натерпелся. Казалось, невозможно пробить его защиту, но отец смог это сделать. А ведь когда-то Костя хотел, чтобы отец гордился им, но, как оказалось, два родных человека могут совершенно по-разному смотреть на одни и те же вещи. Отчего-то Виктор боготворил трущобы. Но почему? Костя задавался этим вопросом снова и снова и не находил ответа. Неужели Виктор просто боялся, что «мир за забором» не примет его? Костя и сам не понял, как добрался до общежития. На улицах смеркалось. Холодный воздух заползал под толстовку. Парень небрежно подтер запекшуюся на лбу кровь и помассировал виски. Может, голова перестанет так болеть. Он потянул на себя дверь общаги и попытался пройти мимо охранника, но тот возник прямо перед ним. – Не торопись, – воскликнул незнакомый мужчина, преграждая Косте путь. Ромал зажмурился. Чувствовал он себя паршиво, общаться ему ни с кем не хотелось, и плевать, что это какой-то новый охранник, который не знает Ромала в лицо. Костя пришел домой. Ведь где-то у него, вообще, есть дом. – Куда стартанул? – насупился мужчина. – Без пропуска нельзя. – Я из сто второй. – Студенческий? – Потерял его. – Зачетку? – Я с первого курса. – Ромал поднял на охранника пронзительный взгляд. – Я хочу пройти. – Мало ли чего ты хочешь. Проваливай, пока я ментов не вызвал. – С какой стати? – Мы с улицы всякий сброд не пускаем! – Охранник нахмурился и ступил вперед. Его плечи были настолько широкими, что тень от них полностью закрывала Ромала. Он подменял коллегу и не знал жильцов в лицо, но этот парень в капюшоне, со ссадинами по всему лицу, следами крови, еще и не русский… нет, таких пропускать определенно нельзя. – Давай. Вали. – Я здесь живу! – возмутился Костя, сверкнув глазами. – Подвинься, дядя. – Я тебе сейчас подвинусь! – У соседей спросите. – Хорошая попытка. Нашел кому лапшу на уши вешать. – Да у меня ключ есть, – парень запустил руки в карманы и вдруг замер. Отчаяние со скоростью света превратилось в такую жуткую усталость, что Косте захотелось свалиться на пол прямо здесь. Он потер ладонями лицо, сгорбился и вспомнил, как спрятал ключи в рюкзак. В треклятый, долбаный рюкзак. – Твою мать, – простонал он, чувствуя себя будто раненый пес. Потом отвернулся и запрокинул голову, пытаясь подумать о чем-то приятном… да вот только не осталось у него приятных мыслей. День оказался одним из самых конченых за всю историю, и если о чем-то и думалось, так это о драке в столовой, о наказании заместителя ректора, о словах Лизы, о грустной матери и ненормальном отце. Сплошное дерьмо. – Давай, – огрызнулся охранник, о существовании которого Ромал уже позабыл, – не выводи меня из себя. Я реально ментов вызову. Дуй отсюда. Костя усмехнулся. Ядовито, конечно. Но все же растянул губы в усмешке. Он вышел на улицу, осмотрелся и неожиданно понял, что идти ему некуда. Надо с Артом связаться. Вдруг он ключи одолжит. Да вот телефон тоже остался в рюкзаке. А может, им и не стоит встречаться? Разве кто-то должен видеть Ромала в таком виде? Кто-то должен говорить с ним о том, что случилось? Принимать его, как дворового пса, и откармливать, отглаживать, отбеливать, отхаживать? Да чушь все это. Кому захочется его проблемы разгребать? Раны залечивать? Обычно этим семья занимается, а у Кости семьи вроде бы как больше нет. Вот так вот просто, в один миг, Костя стал человеком без никого. Он потер глаза и испугался. «Черт». Ромал привык к одиночеству. Но это одиночество было каким-то новым. Оно давило, ломало. Парализовывало. Костя понял сразу две вещи: во-первых, он никому не нужен. Во-вторых, кто-то нужен ему. Как выбраться из этого капкана? Как смириться с тем, что одному тебе паршиво? Да и мог ли Костя кому-то довериться? Люди столько раз от него отворачивались, почему он должен в них верить? Почему он должен вообще во что-то верить? Парень запустил руку в карман и вытащил бумажную сотку. На что ее потратить? А ведь за сотку друга не купишь. Да и помощь тоже. Костя смял деньги, убрал их обратно и окинул взглядом серые улицы. Наверное, иногда стоит пренебрегать правилами, пусть это пугает и настораживает. Но ведь наши импульсы не возникают из воздуха. Наши желания чем-то подкреплены, обоснованы. Если Костя готов двинуться в путь, значит, он знает, куда идти. Ромал поправил капюшон, натянул его пониже и ухмыльнулся. Возможно, он еще об этом пожалеет. Или же это станет самым правильным решением в его жизни. * * * Артур увидел маму издалека. Она сидела на крыльце, в деревянном кресле-качалке, и читала книгу. Подойдя ближе, парень прочитал название: «Как привести в порядок тело и душу» и искренне рассмеялся. Что его мама любила делать, так это разузнавать обо всем на свете, вычитывать разную информацию, использовать ее или критиковать. Софья Селиверстова готовила блюда на любой вкус. Играла на фортепиано Бетховена и Шопена – второй был ее любимым композитором. Разводила всевозможные растения – от кактусов до космоса шоколадного (да, такое растение действительно существует). Говорила на английском, немецком и французском языках, а сейчас учила китайский. И еще она была чудесной мамой. Иногда мамой-паникершей. И почти всегда мамой-защитницей. – Привет, – поздоровался Арт, и Софья опустила книгу. У нее были золотые волосы, едва достающие до плеч, и ярко-зеленые глаза. Арта все время называли маминой копией, и ей это невероятно льстило, хотя вслух она в этом никогда не признавалась. Софья ласково улыбнулась, протянула к сыну руки, и тот их бережно принял. – Артур, – нараспев проговорила она, – приехал наконец! – Передвигаться по городу, как обычный смертный, чертовски долго. – Ну так забери свою машину. – Это же убьет мою легенду. – Легенду, – закатила глаза женщина и грациозно облокотилась о спинку стула, – как я могла забыть? Артур и его мифы. А где твои рыцари? – Разъехались по домам, – усмехнулся парень и поправил кожаную куртку. Для мамы он нарядился в лучшую одежду, точнее… в чистую одежду. С самообслуживанием у Артура были проблемы. Он не успевал стирать одежду, гладить ее, а потом еще и раскладывать по полочкам. Такой навык наверняка возникает лишь в результате столетней практики. – Проголодался? – Немного. Слушай, папа дома? – Приедет скоро. – Мне надо с ним поговорить. – Все в порядке? – Функция «мама-паникерша» включилась. Софья отложила книгу, нахмурилась и принялась сканировать сына изучающим взглядом, после которого тот обычно как на духу выкладывал ей всю правду. – Что это у тебя под глазом? – Под каким глазом? – спросил Артур и отшатнулся назад. – Под правым или под левым? Потому что на днях… – Это синяк? – Это освещение. – Это синяк, именно он. У моего мальчика синяк, – запричитала женщина, поднялась со стула, и вязаное одеяло свалилось на пол. – Кто это сделал? – Дверь сделала, – отрезал парень, – я утром проснулся, к планировке еще не привык и как въехал лицом о дверной косяк! Ребята полдня угорали. – Они смеялись над тобой? – Да нет, они – нормальные, честное слово. Тебе бы они понравились. Лучше многих зазнавшихся идиотов, с которыми я учился.