– А знаете, когда я сказала Элизабет, что собираюсь сюда, она ответила, что тоже, возможно, заглянет – попозже, если выкроит время. У нее, как вы знаете, очень напряженная светская жизнь. Это была неправда. Нора ничего не говорила Элизабет, но хотела посмотреть, как он себя поведет. И она осталась довольна, когда Рэй тревожно заозирался, как будто высматривал выход. * * * Утром она удивилась, обнаружив, что Элизабет пришла раньше нее. – Птичка, которая давеча побывала в гольф-клубе, напела мне, что у вас была долгая беседа с Рэем, – сказала Элизабет. Нора была уверена, что никого из Гибни в гольф-клубе не было. Она не представляла, кто еще мог доложить об этом Элизабет. – Он мне сам позвонил, – ответила та на невысказанный вопрос. – Я вчера уже приготовилась к выходу, когда он позвонил и заявил, что хочет лечь пораньше. Так что я никуда не поехала. А потом ему позвонил Шеймас, признался, что до смерти вас боится, и попросил о поддержке. – Боится меня? Да нет же, ничуть он не боялся! – Это слова Рэя. Рассказал, что ваша сестра запретила Шеймасу говорить с вами о гольфе – пусть, мол, выберет тему посерьезнее, потому что вы очень умны. А Шеймас вконец разнервничался, в результате только о гольфе и трепался и уверен, что вы считаете его конченым мудаком. – Мудаком? – Нора впервые услышала это слово из уст Элизабет. – Мне он показался милым. Но я рада слышать, что напугала его. Хотя и проявилось это забавно. Элизабет не подозревала, что Рэй был в клубе с невестой, но Нора, сочтя, что сообщать об этом незачем, приступила к работе. * * * Близилось Рождество, и Нора с облегчением услышала, что Уна собирается провести его с Кэтрин, а последующие дни – с Шеймасом. Перспектива развлекать Уну и Шеймаса в обществе Джима и Маргарет сулила испытание, которого ей точно не вынести. Она не знала, пытался ли Джим взорвать гольф-клуб в пору своего бунтарства, но не сомневалась, что у него имеется вполне определенное мнение о его сливках. И вряд ли Джим с энтузиазмом воспримет отчеты Шеймаса об успехах в какой-то игре. На праздники приехали Фиона и Айна, и поднялся немалый шум. Девушек пригласили на пирушку в городской бар-салон. Когда Нора воспротивилась, сказав, что Айне еще рано ходить по барам и вообще ей нужно учить латынь к экзамену, та ответила резко, осведомившись, должны ли они с Фионой после напряженного семестра торчать в дальней комнате у телевизора – с Норой, Доналом и Конором. Норе пришлось умолкнуть. Айна ни разу не говорила с ней в таком тоне, и Нора почти развеселилась. Однажды девушки вернулись в четыре утра, и Нору подмывало спуститься и выяснить, где они пропадали, но сдержалась, решив осведомиться днем, когда вернется с работы. В воскресенье перед Рождеством она пригласила на чай Джима и Маргарет. Маргарет первым делом отправилась поболтать с Доналом, а Нора осталась с Джимом, едва отзывавшимся на ее попытки завязать беседу. Но при появлении Фионы и Айны он просветлел. Нора не запомнила, с чего начался разговор о Северной Ирландии. Она знала, что Айна посещает школьный дискуссионный клуб, и однажды слышала ее выступление, но не думала, что они там обсуждают политику. – У нас есть девочка, – сообщила Айна, – у которой в Ньюри[32] родственник, и она говорит, что это позор. Не понимаю, как мы такое допустили. По-мо-ему, общество, в котором творятся такие вещи, должно за многое ответить. – Забавно, – сказал Джим, – что когда меня интернировали в Керраге, нам поначалу не нравились ребята из Лимерика[33], потому что им хотелось организовать соккерную сборную[34], но потом мы поняли, что они никому не желали зла. Впрочем, мы так и не привыкли к северянам. Это они отделились от нас. – Но это же просто предвзятость, – возразила Айна. – Ирландия слишком мала, чтобы разделяться. Вошедшая Маргарет спросила, о чем разговор. – О Северной Ирландии, с твоего позволения, – ответила Нора. – Как будто мало телевизора. – О господи, – вздохнула Маргарет. – Мы как-то ездили туда автобусным туром. Не знаю, где именно на севере мы были, но наш автобус закидали камнями. Я была счастлива, когда мы благополучно пересекли границу. По мне, так это просто толпа протестантов. * * * В канун Рождества заехала Уна, избавилась от привезенных подарков и укатила в Килкенни. Фионе и Айне она купила ту же дорогую косметику, какой пользовалась сама, и девушки целый день красились и выбирали для Фионы наряд к вечернему свиданию, о котором Норе, тоже готовившейся к Рождеству, знать якобы не полагалось. Прибыли Джим и Маргарет, и Доналу с Конором пришлось помогать Маргарет вытаскивать из машины и заносить в дом подарочные свертки. Не все сразу поняли, что Доналу досталась лишь коробка шоколадных батончиков. Маргарет пустилась объяснять, и Нора отметила ее странную нервозность. – У меня есть приятный сюрприз для всех, – сказала та. – Но что это, тетя Маргарет? – спросила Фиона. – Я знаю, – подал голос Конор. – Ну так выкладывай! – потребовала Айна. – Это темная комната, – сказал он. Выяснилось, что за последние пару месяцев Маргарет тайком переоборудовала маленькую кладовку у себя дома, между кухней и гостевой спальней, в фотолабораторию. Норе рассказали, что в кладовку провели воду, установили там раковину и все необходимое фотооборудование, – Джим и Маргарет потратились нешуточно. Вот, значит, что происходило в передней комнате всякий раз, когда Маргарет ускользала туда, чтобы поговорить с Доналом. Не спрашивая Нору, которая этого не позволила бы, он уговаривал тетушку, давил на сочувствие, пока она не решила обустроить ему помещение для фотодела. Фиона с Айной были не меньше Норы огорошены случившимся. Позднее, когда мальчики ушли спать, а Фиона отправилась на свидание, Айна спросила, неужели Нора и правда не знала о фотолаборатории. – Он же может потерять к этому интерес с годами, – сказала Айна. – И что тогда делать с этой комнатой? – Они постоянно шушукаются, вот он, наверно, и внушил ей, что именно этого и хочет, – ответила Нора. – Ни у кого нет домашней фотолаборатории. – Что ж, у Донала теперь есть, – сказала Нора, – хорошее место для уединения. Может, ему только это и нужно. Глава десятая После долгих споров ей наконец начислили вторую пенсию и сделали пересчет за предыдущие месяцы. Поначалу Нора не поняла, откуда взялась столь солидная сумма. Она рассказала об этом Джиму и Маргарет, и Джим ответил, что Чарли Хоги был приличным министром юстиции, хотя и ужасным министром сельского хозяйства, но если не потеряет выдержки, то войдет в анналы как великий министр финансов. Она вспомнила, как годами раньше побывала с Морисом на домашнем приеме у доктора Райана. Праздновали помолвку его дочери. Доктор Райан был тогда министром финансов. Она подивилась роскоши самого дома, официантам и рестораторам. Все гости, кроме прибывших из Уэксфорда, были в вечерних нарядах. Доктор Райан вел себя как аристократ, и ей было странно видеть, как робели и нервничали в его присутствии Морис и Шэй Дойл, который тоже приехал с ними из Эннискорти. Они были сами на себя не похожи, стоя в холле подле министра, изображавшего барина. Удивило ее и то, с какой легкостью министр принизил Хоги, назвав его торопыгой щенком без роду и племени. “Он примкнул к нам, потому что мы были у власти, – припомнила она слова доктора Райана, – а власть – это все, чего ему хочется”. Вспомнила тишину в машине, стоявшую первые полчаса на обратном пути, а затем, спустя несколько дней, – серьезность, с которой Морис передал слова министра Джиму. Позже от нее не укрылось, что если в присутствии Кэтрин, Марка или тети Джози разговор сворачивал на политику, Морис никогда не повторял тех слов доктора Райана. Они не предназначались людям иных взглядов. Таким потерянным она видела Мориса еще только раз. Это случилось на собрании городских католиков-мирян под председательством доктора Шервуда из колледжа Святого Петра, где какой-то теолог говорил о переменах в церкви. Он настаивал, что власть церкви приоритетна и превосходит всякую прочую – закона, политики и прав человека. Для религиозного человека церковь должна стоять на первом месте не только по части вопросов религии, но и во всех прочих. Это, конечно, не означает, что вся власть у церкви, а гражданское право не в счет, но ее власть – главная. Когда начались прения, Нора толкнула Мориса, так как знала, что он не согласен с мнением теолога, – как, разумеется, и она. Но Морис никогда бы не стал затевать прилюдный богословский спор. Ей не забыть выражения его лица – озадаченного, беспомощного, почти испуганного, как на том приеме у доктора Райана в Делгани. Джим тепло отзывался о перспективах Хоги, однако Нора знала, что в действительности он не одобрял его, как не жаловал большинство молодых министров. Ей самой Хоги нравился – или нравилось то, что она о нем знала, – ее восхищали его амбициозность и тяга к переменам. Сейчас же она еще более прониклась к нему симпатией – после того, как прочла речь, посвященную бюджету, в которой он отдельно упомянул вдов. Он снова повысил пенсии, и опять задним числом. Будь у нее уверенность, что так и продолжится, то можно было бы и не продавать дом в Куше. Последнюю сумму, пришедшую после перерасчета пенсии, Нора решила положить в банк, добавить к деньгам, вырученным за дом, с которыми Нора не знала, как поступить. В очередной визит Джима и Маргарет она снова завела речь о Хоги. Джим интереса не выказал. – Популизм – вот и все, чем он сейчас занимается. Я недавно видел его фото – восседает на коне, точно лорд. – Да просто умора, – подхватила Маргарет. – Ничего хорошего от него ждать не приходится, – подытожил Джим. – Зато он единственный из политиков, кто печется о вдовах, – ответила Нора. – Джим слышал о его похождениях в Кортауне, – сказала Маргарет. – Шампанское пил, – пояснил Джим, – заказывал все новые марки, какие только имелись во “Флэш Хэррис”[35], а компанию ему составляли алчные подрядчики, адвокаты и такие же политиканы. И все смотрели ему в рот. Какой-то театр, право слово. – Не вижу ничего плохого в том, что он развлекается, – сказала Нора. Она подумала, что Морис наверняка заступился бы за Хоги. В отличие от Джима, он полагал, что старикам за семьдесят негоже занимать руководящие государственные посты, и ратовал за перемены. Джим барабанил пальцем по подлокотнику кресла и тихо насвистывал. Он не привык слышать от женщин возражения, и она улыбнулась при мысли, что ему, если он продолжит у них бывать, придется научиться терпению. * * * Однажды мартовским вечером Нора открыла на стук, на пороге стоял мужчина, она узнала водителя грузовика – того самого из компании Гибни, что завел с ней беседу о беспорядках в Дерри. Она пригласила его в переднюю комнату, испуганно подумав, что с кем-то из детей что-то стряслось. Она мысленно перебрала всех. Донал сейчас сидит в лаборатории Маргарет и печатает фотографии, Конор в дальней комнате. А Фиону и Айну этот человек вряд ли знает, и если на то пошло, то и Уну, Джима и Маргарет – тоже. Гость явно нервничал. – Простите, не знаю вашего имени, – сказала Нора. – Мик Синнотт. Мы были хорошо знакомы с вашим отцом. Жили рядом на Росс-роуд. Мистер Вебстер обучал меня, упокой Господь его душу. – Вы знали моего отца?