Драккайнен взошел по лестнице и толкнул окованные листьями, розами и горящими сердцами двери. Те оказались заперты. – С самой школы я не сталкивался с таким унижением, – проворчал он. – Чтоб тех братьев Гримм паралич разбил. Как там было? Рапунцель, Рапунцель, спусти свои косы? Я сейчас сбрендю нахрен. Ладно, – он поправил корону и наложил на нее еще и венок из тряпичных розочек. – Пассионария! – крикнул. – Я заберу тебя домой! Домой, Пассионария! Все тебя ждут! Возвращайся домой! Земля дрогнула, в лесу раздался страшный плач диких детей. Фавн взглянул удивленно, а потом снова принялся играть. Наверху треснуло стекло на одном из окон, вокруг скрученных корней дерева появились трещины. – Я забираю тебя домой, Пассионария! – заорал Вуко снова. – Я прибыл за тобой! Двери заскрипели и открылись. – Оставайтесь здесь, – приказал Вуко. Ударил концом факела в арку и вошел во тьму башни. Потом были бесконечные ступени, спиралью вьющиеся внутри. Вверх и вверх. Маленькие светящиеся эльфы шмыгали вокруг головы Драккайнена, а сердце его при их виде сжималось. Он остановился на миг, чтобы отереть лицо, но сразу поднял факел и пошел дальше, бормоча себе под нос: – Милая принцесса кукол, фея из листвы и грязи. Злится, рдеет, как куколь, в золотой постели княжон. Следующие ступени, следующий лестничный пролет, вверчивающийся в башню, как сон шизофреника. – Губы цвета спелой вишни, сердце – острая иголка: сны, как бабочки, повиснут у злой девочки на полке. Ступени закончились. Он стоял перед двустворчатыми воротами. Толкнул их и вошел в большой, будто собор, тронный зал. В пустой. Только по полу ветер гонял сухую листву, крутил ее в миниатюрных торнадо, словно печальные воспоминания о бале в замке королевы кукол. Он шел, слыша эхо собственных шагов и лязг жестяной брони. Шел, прекрасно понимая, что опоздал. Что все было зря. Потому что на полу лежало высохшее тело воина. С оскаленными зубами, с кожей бронзовой и сморщенной, покрытой следами черной, зигзагообразной татуировки. Рядом лежал сложный шишак с забралом в форме оскаленной морды тиранозавра. Чуть дальше, лицом к земле, еще один труп в ржавом доспехе. И следующий, как сломанная марионетка, вдавленная в угол. И скорчившийся в своем панцире краб, словно миниатюрный сожженный танк. И еще один, выпотрошенный, как съеденная креветка. А потом была только стена. И конец. – Я пришел забрать тебя домой, Пассионария! – крикнул Драккайнен во все горло. – Домой! Tu casa[14], Пассионария! Porque te vas! Что-то щелкнуло, зажегся слабый красноватый огонек – будто аварийные лампы. А потом сложные плитки стены вдруг покрылись серебром и сделались огромным зеркалом, в котором он увидел себя. Серебряного, сверкающего принца, выглядящего словно неудачный андроид, и слегка как персонаж школьного театра. Глупого принца в криво сидящей короне, достойной дня рождения в фастфуде. И тогда зеркало лопнуло со звоном, осыпалось, будто листва, тысячью блестящих осколков. Вуко отскочил, заслонившись рукой, а потом заглянул в нишу, где возносилась Пассионария Калло, вросши до пояса в платье из корней, с тучей кудрявых волос, плавающих вокруг головы. Она не была особенно красивой: с коротким, вздернутым носиком, угловатой челюстью и широким ртом, будто вырезанным под носом. Легко можно было представить себе ее в кабинете, ведущей сеанс семейной терапии. Драккайнен некоторое время смотрел, остолбенев, а потом вошел в нишу и встал подле нее. У нее было неподвижное, обвисшее лицо и закрытые глаза. – Никто не говорил, что будет легко, – проворчал разведчик. – Впрочем, откуда бы здесь яблочки, в эту-то пору года? Он покопался за пазухой, вынул небольшой пакетик и прижал его на миг к губам. А потом осторожно взобрался по пирамиде спутанных корней, что были ее платьем. – Я забираю тебя домой, Пассионария, – прошептал, стараясь не облизывать губ. – Это уже конец. Ты возвращаешься домой. Она шевельнулась сонно и издала какое-то мурлыканье. Драккайнен склонился и поцеловал ее узкие, стиснутые губы. Пассионария открыла глаза. Глаза, налитые кровью. Через миг водянистые, бледные радужки закатились, сбежали под веки. Дерево освободило ее с треском, и она рухнула прямо в объятия Вуко. И тогда все затряслось. Будто грянул беззвучный взрыв, удар инфразвуком. Он почувствовал, как бегут вокруг дерева трещины, как за окнами шелестит листва и взметывается кольцо снега, как волна идет в долину и бьет в горы, закрывающие ее со всех сторон. Он услышал еще хоровой писк, стихший, как обрезанный ножом. Положил Пассионарию на землю и осторожно отлепил от губ восковые накладки. А потом взял ее на руки и снова зашагал по ступеням. – Милая принцесса кукол… – пробормотал. Когда он вышел из ворот, его люди поднимались с земли, тряся оглушенно головами. – Есть? Что это было? – спросила Сильфана. – Она освободила долину. Нет Скорбной Госпожи. Нет диких детей. Конец сказке. Фавн, который был уже не фавном, а худым мужчиной, бросил флейту и, вцепившись в волосы, закричал жутко: – Госпожа мертва! – Успокойте его кто-нибудь, – устало произнес Вуко. – Она жива, просто под наркозом. Получила воду онемения. Я не мог ее просто усыпить: она и так уже спала, и это нисколько не мешало ей чудить. Филар обнял друга и несколько раз встряхнул его, но бывший фавн продолжал поводить вокруг коровьим, непонимающим, взглядом. – Накройте ее чем-то, а то замерзнет, – приказал Вуко. – Она костистая, смотреть не на что. Ну и сделайте носилки. Что с ним? – Не узнает меня. Он все еще под властью долины, – ответил беспомощно Филар. – Ага, – сказал Драккайнен, а потом подошел к Бенкею и ударил его лбом в лицо, потеряв свою корону. – Тогда сделайте двое носилок. И его тоже накройте, а то он голым лазил. И уносим ноги, только дайте мне пять минут. А потом отошел в сторону, к краю леса. Сунул руку за пазуху, вытащил что-то и долго сидел, глядя на свои руки, на которых ничего не было. – Perkele pimppi… Почему? – прошептал. И тогда маленькая, неподвижная феечка, лежащая у него на руках со сложенными крылышками, открыла глаза. – Код доступа принят, – сказала слабо и шевельнула кончиками крыльев. А потом тяжело села у него на ладони. – Ты надо мной плакал, – заметила. – Твоя слеза упала мне на лицо. – Неправда. И никогда больше так не делай. – А почему? – спросила она, соблазнительно сплетая ножки. – Потому что ты – проекция моего сознания, perkele! Я подумал, что у меня был инсульт или что-то такое. Убираемся отсюда. За дело, малышка. Я разбрасываю емкости, а ты дренажируешь долину. Под ноль. Так, чтобы ван Дикен даже фокуса с монетами тут не сумел провернуть. Драккайнен вернулся к своим, когда Грюнальди как раз объяснял ассасинам: – То, что кто-то разговаривает со своими ладонями, вовсе не значит, что он безумен. Многие так делают. Например, мой дядька… – Двигаемся, – сказал Драккайнен. – Я раздавил еще флаконы, как тот, в пещере. Они втягивают в себя песни богов. Едва только закроются, забирайте их, и смываемся. Мы должны положить ее в ящик, прежде чем она проснется, потому что тогда все начнется снова. И еще одно: на этот раз добрая новость. Кажется, я снова могу деять. Дальше был только поспешный марш с грузом. Двое носилок, три яйцеобразных емкости, тяжелые от песни богов, заснеженный лес и пещера. И слоняющиеся долиной, ошалевшие, ободранные и голодные люди, глядящие вокруг бессмысленным взором, словно пациенты из разбомбленного сумасшедшего дома. В большой пещере не было и следа туши змея, утихли шепоты и стоны, никакие тени не шмыгали по углам. Драккайнен скользнул на дно пещеры, манипулируя контейнером, тот зашипел, выпустив клубы пара, и открылся, показав желеобразное, покрытое слизью нутро. – Сюда ее! Пассионарию вынули из плаща, после чего Вуко схватил ее за щиколотки, а Варфнир под мышки, и вдвоем положили в емкость, как в огромную раковину. Ткань, окружающая женщину, задвигалась, гибкий отросток пролез ей в рот, другие оплели ее тело, и крышка опустилась. – Мерзость, – сказал Спалле. – Оно ее будто пожрало. Не задохнется там, внутри? – Нет, – неуверенно сказал Вуко. – Это как в лоне матери. Питает ее, поит, дает дыхание и укачивает. Но если не получится, то первым я закрою сюда Фьольсфинна. – Мерзость, – повторил Кокорыш. – Я предпочитал это нести, пока были там только песни богов. – У каждого есть, что нести, – философски произнес Драккайнен. Потом они снова протискивались узкими коридорами к выходу. Филар вылез первым. За ним шел Вуко, потом Хвощ и Кокорыш, тянущие емкость со Скорбной Госпожой.