– Нет, нет, я готова, – поспешила заверить девушка. – Правда, готова. – Хорошо, – кивнул Лев и попросил санитара: – Открывайте. Дверь холодильной камеры медленно поползла в сторону. Внезапно Катерина схватила руку Гурова и что есть силы сжала. – Все будет хорошо, – подбодрил он ее. Санитар выдвинул полку и после минутной паузы откинул простынь, покрывающую голову неопознанного трупа. Катерина смотрела во все глаза и не могла поверить, что то, что она видит, когда-то было человеком. «Это даже не лицо, это какое-то месиво. Просто жестокий шутник взял глину и вылепил это уродство. Нет, не может быть, чтобы это была она. – Мысли в голове Катерины проносились со скоростью урагана. – Точно. Это не она, я же говорила. Говорила». – Катерина, откройте глаза, – услышала она мягкий голос Гурова, который вернул ее в реальность. – Что? Я? Простите, я не заметила, что закрыла их, – растерянно заморгала девушка. – Я готова ответить, и это не она! Правда, это не моя Катя. Моя подруга совсем другая. Она веселая и умная, а волосы у нее всегда гладкие и струятся по плечам. И цвет у них другой, и у нее совершенно необыкновенные глаза. Не эта кровавая каша. Вы же и сами понимаете, что это не она, ведь правда? Правда? – Я знаю, как это тяжело. – Гуров постарался максимально смягчить тон. – Мы предупреждали вас, что лицо девушки обезображено. Поэтому вам нужно попытаться вспомнить особые приметы. Что-то, что есть только у Екатерины Митеревой. Родимое пятно особой формы, татуировки, шрамы. Хоть что-то. – Но я не знаю. Не могу вспомнить. – Катерина повернулась к санитару и прошептала: – Послушайте, не могли бы вы вернуть простынь на место? Я не могу сосредоточиться, пока это… Пока она… Пока… Санитар, привычный к подобным сценам, молча выполнил просьбу девушки. Когда простыня вновь закрыла то, что осталось от лица несчастной, Катерина немного расслабилась. – Простите, я правда думала, что смогу помочь вам, – не глядя на Гурова, сказала она. – Просто я не ожидала такого. – Не торопитесь. Сосредоточьтесь на том, чтобы вспомнить, – попросил Лев. – Время у нас есть. – Но я не могу. Ничего на ум не идет. Это лицо… То, что от него осталось… Наверное, оно будет преследовать меня до конца дней. Я больше никогда не смогу закрыть глаза. – Вы давно ее знаете? – внезапно вмешался санитар. – Вашу подругу? – Пять лет, – машинально ответила Катерина. – Большой срок, – продолжил санитар. – Наверное, в кино вместе ходили, на танцы бегали. – Кино она любила. Мелодрамы про любовь. Ну знаете, богатый бизнесмен встречает бедную провинциалку, влюбляется в нее, а она сперва не отвечает ему взаимностью, потому что боится поверить своему счастью. А потом вдруг понимает, что жить без него не может. А он старается изо всех сил. Цветы, дорогие подарки, прогулки под луной, и все такое. – Хорошие истории. Моя сестра тоже увлекается мелодрамами, особенно теми, в которых главный герой признается в любви где-нибудь на пляже. У реки или на фоне морских волн. Ваша подруга любила пляж? Санитар говорил неторопливо, его голос действовал на Катерину успокаивающе. Гуров не вмешивался, он понимал, что весь этот разговор санитар завел не ради светской беседы, он хочет подвести девушку к каким-то определенным воспоминаниям, и был за это ему благодарен. – Пляж? О да! Пляж она любила, – не замечая, что говорит о подруге в прошедшем времени, ответила Катерина. – Она вообще была неравнодушна к воде. И плавала как рыба. Или как русалка, так она сама говорила. – Наверное, и купальник у нее был соответствующий, – продолжал санитар. – Что-то яркое, облегающее и совершенно откровенное, верно? – Красный с цветастыми вставками. Очень милый купальник. – Воспоминания заставили Катерину улыбнуться. – Однажды она проплыла пять километров кряду, а когда вернулась на пляж, даже не запыхалась. Только жаловалась, что бретельки слишком тонкие и натирают в подмышках. И тут Катерина широко распахнула глаза, рот ее непроизвольно открылся, на лице появилось удивление. Она во все глаза смотрела на санитара. – Что-то вспомнили? – спокойно спросил санитар. – Да, вспомнила, – медленно произнесла девушка. – Родинка. У нее на плече, нет, не на плече, а чуть ниже, была родинка. Несколько штук сразу, они располагались ровным треугольником. Я помню, как она потягивалась тогда, и я заметила их. – На какой руке? – спросил санитар. – Правая или левая? – Погодите, дайте вспомнить. – Катерина закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти картину того заплыва, а потом уверенно проговорила: – Правая. Точно, правая. – Хорошо. Сейчас я переверну тело и открою правое плечо, – произнес санитар. – Если родинки нет, все отлично. Если есть… Недоговорив, он повернулся к холодильным камерам и осторожно перевернул мертвое тело. Освободив плечо, приподнял руку трупа. На границе плеча и подмышечной впадины располагался ровный треугольник из родинок. Санитар посторонился, давая Катерине возможность взглянуть на родинки. Девушка, приблизившись, заставила себя вновь взглянуть на тело. – Это она, – выдохнула Катерина и лишилась чувств. Глава 9 В московскую городскую клиническую больницу, где при жизни работала Екатерина Митерева, Гуров и Крячко решили поехать вместе. Накануне они разошлись уже заполночь. Сначала приводили в чувство подругу Митеревой, она тяжело перенесла процедуру опознания. Полковникам пришлось обратиться к специалистам-медикам, так как, придя в сознание, девушка закатила настоящую истерику, а затем впала в совершеннейший ступор, и опера просто не знали, что с ней делать. Пришлось вызывать «неотложку». Врачи вкололи девушке успокоительное, но порекомендовали не оставлять ее в таком состоянии без присмотра. Гуров надеялся, что, вернув девушку домой, они сдадут ее на попечение родственников, но из дееспособной родни у Катерины имелся только отец, который, узнав о случившемся, сам добрый час не мог соображать адекватно. В итоге сиделку для нее они все же нашли, сердобольная соседка, женщина лет шестидесяти, заверила полковников, что сумеет позаботиться и о девушке, и об ее отце. Только тогда Гуров и Крячко смогли вернуться в отдел. Там они в очередной раз подбили данные, которые успели собрать по трем жертвам, пытаясь вычислить все совпадения и определить, в каком направлении работать дальше. Все три опознанные жертвы были приезжими, все три перед смертью получили некое предложение, которое должно было улучшить их материальное положение, имели минимальные контакты с родственниками, но для продолжения расследования это мало что давало. Все, за что можно было зацепиться, – это городская больница. Екатерина Митерева в ней работала, а Наталья Рыкова проходила обучение в качестве интерна. Могло ли это быть простым совпадением? Сомнительно. Опыт работы Гурова и Крячко говорил, что подобные совпадения как раз и приводят следствие к личности преступника. А в том, что преступник имеется, они уже не сомневались. Вот почему утро следующего дня они начали с посещения больницы, благо на медицинские учреждения государственные праздники не распространялись. Клиническая больница работала двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, а студенты-медики торчали там практически безвылазно. Попав в больницу, полковники снова разделились. Крячко отправился обрабатывать сокурсников Натальи Рыковой, а Гуров взял на себя администрацию. Узнав о цели визита, глава отделения общей хирургии перенаправил Гурова к профессору Синдееву, под началом которого работала Митерева. Профессора Лев нашел в отдельно стоящем здании, отведенном для научных исследований. Большая часть лабораторий находилась именно там, и вход в это здание осуществлялся исключительно по пропускам. Этот нюанс глава хирургического отделения в разговоре как-то упустил, так что Гурову пришлось приложить максимум усилий для того, чтобы попасть туда. В конце концов, после долгих споров с администратором, заведующим всеми лабораториями, ему удалось убедить того вызвать профессора Синдеева на беседу с полковником полиции. Лев готовился увидеть мужчину преклонных лет, с седыми волосами и рассеянным взглядом, но профессор Синдеев оказался совершенно не похож на типичного профессора. Он был высок, подтянут, с внешностью киноактера, только что покинувшего съемочную площадку. – Кто меня вызывал? – громко произнес он, выйдя в вестибюль. – Профессор Синдеев? – вежливо осведомился Лев и, дождавшись скупого кивка головы, представился сам: – Полковник Гуров, Московский уголовный розыск. Где мы можем поговорить? – Уголовный розыск? – Брови Синдеева слегка приподнялись. – Хотите получить консультацию? Боюсь, на это у меня совершенно нет времени. – Придется найти, – сухо отозвался Гуров, высокомерная манера общения профессора ему не понравилась. – Речь пойдет о вашем сотруднике. – Еще лучше, – проворчал Синдеев. – Если кто-то из моих помощников провинился перед законом, меня это не касается. Разбирайтесь с ними. – Меня интересует Екатерина Митерева. – Лев уже понял, что спокойной беседы не получится и обсуждать личную и рабочую жизнь погибшей девушки придется прямо в вестибюле. – Скажите, когда вы видели ее последний раз? – Понятия не имею, – нахмурился профессор. – Давно, полагаю. Может, месяц назад, может, больше. – И вас не насторожило, что девушка не выходит на работу больше месяца? – Почему это должно меня удивлять? Она работала по договору подряда, и я решил, что срок договора истек, вот и все. – Разве сотрудники не должны уведомлять свое начальство о подобных вещах? – Как правило, да. Но Екатерина из той категории сотрудников, которые не стремятся к тесному общению. Полагаю, отдел кадров она уведомила. – Отсутствие лаборанта не сказалось на вашей деятельности? – Нисколько. Когда я понял, что Митерева больше не выйдет на работу, я просто подал заявку на выделение нового сотрудника, вот и все, – заявил Синдеев. – А в чем, собственно, дело? Она кого-то ограбила? – Она мертва. Предположительно, убита. – О боже! Убита? Жаль, способная была девочка, – без тени эмоций произнес Синдеев. – Но чем же я могу помочь? – Вы можете ответить на мои вопросы, – внутренне кипя, ответил Гуров. – Хорошо, я сверюсь со своим графиком и назначу встречу, – невозмутимо проговорил профессор. – Исключено! Мы побеседуем здесь и сейчас. Или предпочитаете получить повестку и побеседовать у нас на Петровке? – Пройдемте, – после минутной паузы произнес Синдеев. Он указал рукой в сторону узкого коридора и первым направился к двери с надписью «Приемная». В этой комнате Гуров провел следующие три часа. Сначала беседовал с самим профессором, затем, невзирая на возражения Синдеева, заставил его пригласить каждого сотрудника лаборатории клинических испытаний. Любого, кто так или иначе контактировал с покойной. И за все эти три часа ни на шаг не продвинулся к решению задачи. Слова, сказанные Синдеевым в начале разговора, подтвердились. Екатерина Митерева была на редкость замкнутым человеком. Она не общалась с другими лаборантами, не ходила с ними в соседнее кафе, не принимала участия в общих праздниках, не посещала их тусовки и никогда не приглашала к себе. Удивительно, но после пяти лет работы ни один из ее коллег не проявил беспокойства, когда девушка перестала приходить в лабораторию. Гуров предполагал, что отчасти в этом была вина Синдеева. Один из лаборантов в открытую заявил, что думал, будто Синдеев просто выгнал Митереву. Такое уже случалось. У «чокнутого профессора», как за глаза подчиненные называли Синдеева, бывали «плохие дни». В эти дни лучше было с ним не сталкиваться, потому что выместить свое раздражение он мог на любом. Однажды он выгнал лаборанта только за то, что тот расставил папки с результатами лабораторных исследований не в том порядке – по возрастающей нумерации, а профессор хотел видеть их в порядке убывания. И все же лаборанты за свою работу держались. Почему? Да потому что оплачивалась она гораздо лучше, чем в других подобных местах. Попасть в проект профессора Синдеева считалось удачей, потому лаборанты и мирились со странностями работодателя. Чем конкретно занималась лаборатория Синдеева, Гурову выяснить так и не удалось. Даже болтливый лаборант, что назвал Синдеева «чокнутым профессором», и тот, как только речь зашла о теме исследования, прикусил язык и лишь твердил о подписанной бумаге о неразглашении. Не пожелал сообщить это и профессор. Спустя три часа, совершенно измотанный бесплодными попытками отыскать зацепку, Гуров покинул здание лабораторий и отправился на поиски Крячко. Нашел он его на центральной аллее. Крячко сидел на скамейке, блаженно подставив лицо солнцу. Заслышав шаги, он приоткрыл один глаз и лениво проговорил: – Такой день пропадает. Сейчас бы на Москву-реку с удочкой или хорошей книгой. – Вижу, у тебя тоже глухо. – Гуров присел рядом с Крячко. – Ага, сплошное «динамо». Переговорил с целой кучей народа, а зацепиться по-прежнему не за что. Эта Рыкова, доложу я тебе, не девушка, а Зорро. Вроде бы и видели ее многие, а ничего конкретного сказать никто не может. Приходила в больничку, выполняла поручения, вела пациентов, заполняла карты, а чем жила, неизвестно. – И у меня все то же, – поделился Лев. – Правда, профессор этот – личность неоднозначная. – Все профессора такие, – авторитетно заявил Крячко. – Не от мира сего. – Может, и так, но этот явно что-то скрывает. – Брось, зачем профессору убивать девушек? Он ведь уважаемый человек, занят серьезной работой, а если ты думаешь, что он делал это на почве интимных разногласий, то, по словам интернов, ни одна студентка не отказала бы ему.