– Не стоит возвращаться к началу, – произнес он. – Расскажите то, что собирались. Все равно вам этого не избежать. – Не понимаю, о чем вы? – Синдеев уже взял себя в руки, и Гуров это видел. – О том, что эти девушки не должны были умереть. Я знаю, что их смерть не была вашей целью, и все же они мертвы. Как это случилось? – Почему вы спрашиваете об этом меня? Из нас двоих следователь – вы, – ровным голосом произнес Синдеев. – Полагаю, в вашей организации есть соответствующие специалисты, люди, занимающиеся установлением причин смерти. Разве они не смогли ответить на этот вопрос? – Не валяйте дурака, профессор. Мы оба знаем, что вы признались в том, что смерть этих девушек на вашей совести. Отрицать это теперь совершенно глупо. Гуров блефовал, он понимал, что, по большому счету, бессвязные фразы, произнесенные профессором, нельзя считать признанием, но ничего другого ему не оставалось. – Никаких признаний я не делал и не собираюсь делать, – чеканя каждое слово, проговорил Синдеев. – Я понятия не имею, зачем вы принесли в мой дом все эти снимки. Не представляю, в чем вы хотите меня обвинить. Но вот что я знаю точно, это то, что завтра ровно в восемь утра я буду стоять в кабинете вашего начальника и принимать от вас извинения. В устной и письменной форме. И когда их получу, я подумаю, стоит ли простить вам вашу наглость или дать делу официальный ход. А сейчас собирайте свои мерзкие фотографии и убирайтесь из моего дома ко всем чертям! Последнюю фразу Синдеев произнес на такой высокой ноте, что захлебнулся ею. Закашлявшись, он выпустил из рук кота. Тот недовольно мяукнул и поплелся обратно в кресло. «Чтоб ты провалился, жирный боров!» – в сердцах подумал Гуров. Он поднял с пола снимки, сложил их в карман и, не прощаясь, вышел. Несмотря на неудачу, наблюдательный пост Лев не покинул, а вместо этого вызвал Крячко. Тот примчался к дому Синдеева в рекордно короткий срок. Гуров рассказал ему о том, что произошло в квартире профессора, и готовился выслушать от напарника шквал возмущенной ругани типа: «О чем ты только думал?» Но Стас ругаться не стал. Он лишь подосадовал, что план не сработал, и попытался успокоить его, заверяя, что до утра гнев Синдеева охладеет. Но наутро Синдеев воплотил свою угрозу в жизнь. Гуров сопроводил машину профессора до Управления, заехал на парковку и, дождавшись, пока тот войдет внутрь, последовал за ним. Войдя в дежурку, Синдеева он там не увидел. «Оперативно работает, – усмехнулся Лев. – За две минуты добился встречи с генералом. Плохой знак. Очень плохой». Он поднялся в кабинет и занялся привычными делами, ожидая вызова генерала. Прошло двадцать минут, когда селектор внутренней связи наконец сработал. Секретарша генерала Орлова официальным тоном сообщила, что тот ждет его в кабинете. Профессор Синдеев сидел в кресле напротив генерала, и вид у него был подобающий. Оскорбленная невинность, вот что выражало его лицо. Гуров мысленно даже невольно восхитился: «В выдержке ему не откажешь. Сидит тут, будто и правда ни в чем не виноват». – Входите, полковник, – сухо произнес Орлов. – Полагаю, вам известно, по какому вопросу я вас вызвал? – Так точно, товарищ генерал, – отчеканил Гуров. – Тогда не стану утомлять вас ненужными объяснениями. Вы знаете, зачем здесь профессор Синдеев. Если ваше поведение накануне вечером имеет хоть какое-то оправдание, я готов выслушать. Если же нет, приступайте к тому, что должны сделать. – Я бы предпочел обсудить инцидент наедине, – стараясь сдержать раздражение, проговорил Лев. – Меня не интересуют ваши предпочтения, – все тем же сухим тоном ответил Орлов. – Профессор Синдеев ждет извинений. Я тоже этого жду и надеюсь, они будут искренними. В противном случае… Генерал недоговорил. Синдеев развернулся лицом к Гурову и, язвительно улыбаясь, произнес: – Ну же, полковник. Вчера вы были гораздо красноречивее. – Профессор, я приношу свои извинения за позднее вторжение. Также приношу извинения за то, что дал волю эмоциям. Товарищ генерал спрашивал, есть ли оправдание моему поступку? Четыре невинные жертвы – вот мое оправдание. Горе, испытываемое родственниками и друзьями жертв, – вот мое оправдание. Желание найти виновного в их смерти – вот мое оправдание. Если вы считаете, что этого недостаточно, можете подавать жалобу в вышестоящие инстанции. Готов понести соответствующее наказание. С каждым произнесенным полковником словом лицо профессора Синдеева краснело все сильнее, пока не стало пунцовым. Генерал поднялся в полный рост и четко, с расстановкой произнес: – Вы свободны, товарищ полковник. Гуров демонстративно козырнул, развернулся на каблуках и вышел из кабинета. За спиной он услышал гневный голос профессора, выкрикивающего обещания дойти до «самого президента», и умиротворяющий голос генерала, заверяющий профессора, что провинившийся полковник будет наказан «по всей строгости». Секретарша Верочка проводила Гурова сочувствующим взглядом. Но ему на все это было наплевать. Он был уверен, что поступил правильно. Никто не заставит его пресмыкаться перед преступниками, даже генерал. А в том, что Синдеев преступник, Гуров не сомневался и собирался доказать это, даже если это будет стоить ему карьеры. Спустя полчаса генерал сам пришел в кабинет к Гурову. К тому времени туда же подтянулся и Крячко. Орлов добрый час песочил подчиненных, ругая их за беспечность и неосмотрительность. Все возражения и аргументы в свое оправдание, которые выдвигал Гуров, он разносил в пух и прах. Две жертвы связаны с больницей, в которой работает Синдеев? Чепуха. В этой больнице работает еще полторы сотни человек, так почему именно Синдеев? Светлана Волоцкая перестала выходить на работу, а профессор этого якобы даже не заметил? Отдел кадров тоже не обратился в полицию с заявлением о пропаже сотрудника, так почему Гуров не обвиняет кого-то из них? С его банковского счета пять раз за последние шесть недель снимались суммы, равные той, что Екатерина Митерева перевела престарелой бабке? А как обстоят дела со счетами остальных сотрудников больницы? Подверглись ли и они проверке? И так по каждому пункту. В конце концов, генерал в официальном порядке запретил Гурову заниматься этим делом, даже запретил приближаться к дому профессора, его лаборатории и к нему самому ближе, чем на пятьсот метров, особо отметив, что на полковника Крячко это требование распространяется в той же мере, что и на Гурова. О том, каково будет взыскание, наложенное на Гурова, генерал обещал сообщить дополнительно. А пока он имел право заниматься только текущими делами, преимущественно бумажными. Переубеждать генерала Лев не стал. Он знал, что сейчас все его попытки будут бесполезны. Генералу требовалось время для того, чтобы остыть. Когда Орлов покинул кабинет сыщиков, Крячко нервно заходил из угла в угол, размышляя вслух: – Мы не можем оставить Синдеева без надзора. Столько дней на него убили, и все коту под хвост? Теперь он уверен в том, что может делать все, что взбредет в голову, генерал не позволит тебе следить за ним. Как думаешь, он этим воспользуется? Гуров не отвечал. Он старательно строчил отчеты и делал вид, что не слушает Стаса. – Я бы на его месте сидел смирно и не рыпался. Что значит задержка в исследованиях по сравнению со сроком за преднамеренное убийство? Это же несопоставимые вещи. Но если бы у него с головой проблем не было, он бы и после смерти первой жертвы все прекратил бы, верно? И снова Лев не прореагировал. Крячко надоело бегать по кабинету. Он остановился напротив него, хлопнул ладонью по столу и сердито произнес: – Прекрати сейчас же! – Что прекратить? – Игнорировать меня, – пояснил Стас. – Позволь тебе напомнить, что это ты втянул меня в это дело. Так что теперь даже не думай увиливать. – Что мы можем сделать? – пожал плечами Лев. – Нам запрещено приближаться к профессору Синдееву, к его жилью и работе. Предлагаешь послать генерала ко всем чертям? Ему и так теперь достанется. – Никуда он не пойдет, – уверенно произнес Крячко. – Он же не имбецил, в конце концов, должен понимать, что в его положении лучше не высовываться. – Я в этом не уверен. Послушай, Стас, сейчас мы на самом деле ничего не можем предпринять. Давай доживем до вечера. Орлов спустит пар, обдумает положение, взвесит все факты и сам поймет, что мы с тобой правы. Надо просто подождать. – Просто! – фыркнул Станислав. – Лично для меня это самое сложное. – Так займись делом, – посоветовал Гуров. – У тебя еще отчет по Стрижу не завершен. – Проклятье, еще этот Стриж, – простонал Крячко, но за стол уселся и даже компьютер включил. Спустя некоторое время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь клацаньем клавиш да жужжанием вентиляторов в системных блоках. До полудня полковники работали без передышки, к часу Крячко сбегал в близлежащее кафе и вернулся с пластиковым пакетом, набитым пирожками вперемешку с бананами. Ближе к двум, умяв полпакета принесенной снеди, он вернулся за компьютер, а спустя каких-то десять минут его сморил крепкий послеобеденный сон. Голова Крячко запрокинулась, тело обмякло, а нос начал издавать совсем неподобающие полковнику звуки. Время от времени Гуров бросал на друга сердитый взгляд, храп сильно раздражал, но не будить же его из-за этого? Сам он и не думал спать, хотя сытый желудок пытался свалить и его. В предыдущую ночь Гуров спал не более трех часов, и то в машине, поэтому не поддаться соблазну было достаточно трудно. Со срочными рапортами он справился, неотложные дела завершил и теперь всеми силами боролся с бездельем. Спас Гурова телефонный звонок старшего лейтенанта Гелашвили. Звонку Лев и удивился, и обрадовался одновременно, а новости, с которыми звонил Гелашвили, согнали остатки сна. Лейтенант сообщил, что появились новые данные относительно неопознанного трупа с Фрунзенской набережной. По телефону сообщать новости отказался, требуя личной встречи. Гуров растолкал Крячко, и они вместе поехали на Фрунзенскую набережную. Старший лейтенант ждал их на старом месте. Он был не один, рядом, верхом на парапете, сидел мужчина среднего роста и возраста. На шее у него висела фотокамера, по виду дорогущая, с кучей дополнительных возможностей. – Здравия желаю, товарищи полковники, – козырнул Гелашвили. – Простите, Лев Иванович, что пришлось снова тащить вас сюда, но мне показалось, так будет правильно. – Брось оправдываться, лейтенант, – отмахнулся Гуров. – Рассказывай, какие новости? – Позвольте представить, это Анатолий Числов, он профессиональный фотограф. – Гелашвили сдернул мужчину с парапета. – Позвольте вас поправить, – поспешно проговорил Числов. – Я не фотограф, я – фотохудожник, между этими профессиями колоссальная разница. Начнем с того, что фотограф всегда работает в угоду публике. Портреты, декорированные снимки и прочее, что доставляет удовольствие обывателю. Моя же профессия куда глубже. Я ищу в окружающем красоту и, когда нахожу, оформляю в соответствующую рамку. Говоря аллегорическим слогом, разумеется. Гелашвили дал высказаться фотографу, после чего заговорил сам: – Анатолия нашла моя агентура. Вчера вечером ребята-роллеры заметили его на левом берегу. Решили понаблюдать, а когда поняли, что Анатолий как одержимый снимает все подряд, помчались за мной. Мы с Анатолием пообщались и кое-что выяснили. – Позвольте, дальше я, – попросил Анатолий. Он оттеснил старшего лейтенанта в сторону, а Гурова панибратски подхватил под руку. – Дело в том, Лев Иванович, что у меня, как у каждого уважающего себя художника, есть страсть. Большая и неизбывная. Моей страстью являются городские пейзажи. Кто-то из художников выбирает для своей работы исключительно сельские пейзажи, кто-то любит андеграунд, кто-то предпочитает запечатлевать для потомков лица людей, а я работаю с городским материалом. И вот вчера меня осадили ребятишки, молодые, шумные, все как один на роликах. Поначалу я решил, что им хочется получить снимки. Ну знаете, фото в полете, и все такое. Я собирался им отказать, стыдно признаться, но это правда. Не люблю лица. Терпеть не могу групповые снимки и прочую ерунду. – Нельзя ли ближе к делу? – настойчиво попросил Гелашвили. – Да, да, я понимаю. Главная ценность вашей профессии – время, – кивнул Анатолий. – Так на чем я остановился, Лев Иванович? Ах да, на своем отказе. Я собирался отказать этим милым подросткам, но, на мое счастье, делать этого не пришлось. Один из подростков, по всей видимости, вожак группы, спросил, как часто я снимаю это место. Он имел в виду правый берег набережной. На этот вопрос ответить было очень просто. Дело в том, что на полную отработку района у меня уходит от семи до четырнадцати дней. На Фрунзенку я пришел на следующий день после празднования Дня защиты детей. Я уже упоминал о своей неприязни к людям на фото, поэтому вам должна быть понятна моя задержка. – Вы начали снимать набережную второго июня? И за этот период у вас сохранились все отснятые кадры? – До Гурова дошло, в чем заключается их с Крячко везение. Перед ними стоял человек, обладающий документальной информацией о передвижениях девушки из-под моста. – Все верно, – подтвердил Анатолий. – Все снимки, начиная с восьми утра второго июня. – Не пугайтесь, товарищ полковник, – вмешался Гелашвили. – Вам не придется отсматривать их все, мы с Анатолием уже сделали это. – И что? Вы нашли девушку? – Почти наверняка. Не так много кадров, и все они достаточно нечеткие, но думаю, это она, – подтвердил Гелашвили. – Снимки у вас? – У меня. – Анатолий полез в нагрудный карман. – Есть бумажный экземпляр, и еще в электронном формате. – В день смерти девушки? – Нет, накануне, – снова вмешался Гелашвили. – Зато на двух снимках она заснята в обществе мужчины гораздо старше ее. Надеюсь, это вам поможет. – Покажите те, на которых она не одна, – потребовал Гуров. Анатолий стащил с плеча аппарат, прокрутил имеющиеся снимки и, добравшись до нужного, повернул экран к Гурову. Полковник смотрел на снимок и не мог поверить удаче. Не дождавшись реакции, Крячко развернул экран к себе, бросил взгляд на снимок и громко выругался: – Твою ж колесницу! Лева, ты это видишь? Чтобы ему вчера отыскаться! – И не говори, Стас, – вторил ему Гуров. – Тогда и сцены можно было избежать. – В чем дело? Он вам знаком? – Вопросы Анатолия и лейтенанта слились в один. – Еще как знаком, – подтвердил Лев. – Перед вами главный подозреваемый, товарищ старший лейтенант. И благодаря вашему усердию нам удастся его прищучить. – А девушка точно та? – засомневался Анатолий. – Фокус никакой, изображение размыто. – С этим справятся наши спецы из экспертного отдела, – заверил Гуров. – Прогоним через программу, сопоставим снимок покойной со сделанным вами, получим совпадения и официальную экспертную оценку. – Неужели этот милый человек и есть преступник? – Анатолий был шокирован. – Когда лейтенант Гелашвили сказал мне, что на моих снимках может быть запечатлен момент убийства, я ему не поверил, но испугался. Я ужасно не хотел, чтобы это случилось, мне казалось, что этот снимок осквернит мой фотоаппарат. Когда, просмотрев все снимки, мы не увидели на них момента, как девушку бросали вниз с обрыва, я почувствовал облегчение. Но теперь… Даже не знаю, что хуже. – Не думайте об этом, – похлопал его по плечу Лев. – Лучше думайте о том, как помогли раскрыть преступление. Вы перешлете нам снимки?