– Брэм, это правда? – рявкает Джексон, когда мы собираемся в коридоре. – Насчет Коннора? Я отмалчиваюсь. – Ай, да ладно. Ты не можешь скрывать это от нас. Негоже пользоваться особыми привилегиями и не делиться с товарищами пикантными подробностями. Вся команда лопается от смеха, когда мы шагаем по металлическому коридору к комнате совещаний. Джексон вечно достает меня. Подкалывает насчет того, что я – сынок босса. – Я уверен, мы узнаем, что произошло, в ближайшие минуты, – спокойно парирую я. Им наверняка известно, что я был в галерее и наблюдал. Пилотов туда не допускают, но служба безопасности закрывает глаза, когда речь идет о сыне доктора Уэллса. – Ладно, все понятно. Старая песня про папенькиного сыночка? – поддразнивает Джексон, прибавляя шагу, чтобы поравняться со мной. – Оставляешь весь инсайд для себя. Не хочешь, чтобы кто-нибудь из нас приблизился к твоей драгоценной Еве. – Он подмигивает. Отряд смеется. Говнюк он, этот Джексон. – Ума не приложу, почему бы им не послать этих претендентов куда подальше, открыть Купол и позволить всем нам попытать счастья с ней. Один из нас наверняка сможет… Мой кулак врезается ему в челюсть, и Джексон падает на пол. Жестко. Черт. Это я погорячился. Но вышло автоматически. Отряд останавливается, и я не успеваю глазом моргнуть, как Джексон хватает меня за горло своей медвежьей лапищей и впечатывает лицом в стальную панель стены. Ни фига себе. Кажется, мне нечем дышать. Что ж, недурно. Я больше не чувствую пола под ногами, когда он поднимает меня в воздух. Кровь бушует, с трудом пробиваясь по венам шеи, сдавленной его хваткой. Я инстинктивно пытаюсь сбросить его руку, но толстые пальцы на ощупь словно бицепсы, и мои конечности повисают бесполезными плетьми, краски меркнут перед глазами. Не падай в обморок, Брэм. Держись. – Джексон. – Спокойный голос прорезает всеобщий гвалт. – Соблаговоли убить моего сына быстрее, чтобы мы могли приступить к более важной задаче спасения человечества, я был бы тебе очень признателен, – говорит мой отец, доктор Айзек Уэллс, после чего поворачивается к нам спиной и проходит в комнату для совещаний. Джексон в последний раз сдавливает мне шею, а потом бросает, как кучу тряпья, на пол. Никогда еще я не испытывал такой благодарности за глоток кислорода. – Это было глупо, – шепчет Хартман, хватая меня за локоть и помогая подняться. – Да, – соглашаюсь я, и мы следуем за остальными в темную комнату. Спасибо, отец. Мы усаживаемся в заднем левом ряду. Вот уже много лет мы занимаем одни и те же места на небольшом возвышении, откуда можно смотреть поверх голов наших коллег. Я стараюсь не думать о боли в шее и краем глаза замечаю, как Джексон водит языком по внутренней поверхности щеки, заросшей щетиной. По крайней мере, я здорово ему врезал. – Добрый вечер, джентльмены – или не совсем джентльмены, судя по вашему поведению. – Отец бросает на меня взгляд поверх очков без оправы, вставая за кафедру перед пилотами отряда «Х». Я чувствую себя ребенком. – Уверен, все вы слышали новость о том, как разочаровал нас претендент номер один – Коннор Доббс. Он делает жест рукой, и на мониторе у него за спиной появляется видео. Пилоты смотрят на уже знакомые мне кадры: Коннор нервно ерзает, сидя в холодном, бездушном зале. Шепот и смешки носятся по комнате, пока идет фильм. Мы как будто снова в школе за партами. Мой отец даже бровью не повел. На экране видно, как эскорт Евы проходит в дверь, а затем появляется она, практически вплывая в комнату в своем белом платье. Я никогда прежде не видел ее в чем-то подобном. Все замолкают. В том-то и проблема. Даже мы, пилоты, лицезреющие Еву каждый день, теряем дар речи при виде такой красоты. Эти волосы. Платье. Глаза. Ева. Она завораживает. Мы смотрим, как Коннор борется с волнением перед наступлением решающего момента, но никто из моих коллег уже не смеется. Думаю, мы все переживаем за Еву. Новый природный инстинкт. Джексон – отдельная история. Он все равно говнюк. Мой отец взмахивает рукой, и запись останавливается. – Как видите, у нас проблема, – говорит он. – Эти претенденты не такие, как мы с вами. Мы постоянно видим Еву и взаимодействуем с ней, поэтому относительно невосприимчивы к эффекту женского присутствия, но большинство молодых людей никогда не видели женщину живьем. – Его карие глаза скользят по комнате, наблюдая за лицами, обращенными к нему. Седеющие волосы, откинутые назад, словно колышутся на невидимых волнах, когда он поворачивает голову, окидывая взглядом свою команду. Нас шестеро: Локк, Джексон, Крамер, Уоттс, Хартман и я, все готовые беспрекословно выполнять его приказы. – Можете себе представить, каково это, когда вам говорят, что у вас есть шанс стать партнером спасительницы человечества? Все эти эмоции, фантазии и нервное напряжение? А теперь подумайте, как вы будете себя чувствовать, когда впервые встретитесь лицом к лицу с ней. – Он показывает на экран, где появляется фотография Евы. Ее фарфоровая кожа светится, мелькая в разных ракурсах. – Неудивительно, что у кого-то это может вызвать физиологическую реакцию, и нам следовало предвидеть такой поворот. – Ну, а мы-то как можем на это повлиять? – выкрикивает с первого ряда Локк, произнося вслух то, о чем думает каждый из нас. – Мы всего лишь контролируем Холли. Нам даже нельзя находиться в помещении, где проходят свидания. Что мы можем сделать? Мой отец улыбается и снимает очки. Время для историй. – Знаете, как я изобрел Холли? – спрашивает он, и я тотчас догадываюсь, куда он клонит. Он снова обводит взглядом аудиторию. – Брэм, почему бы тебе не рассказать своим коллегам-пилотам? Еще раз спасибо, папочка. – Холли была создана как модель социального взаимодействия с Евой… – Отец останавливает меня жестом, как один из экранов у него за спиной. – С самого начала, Брэм. Как я изобрел технологию или, лучше сказать, зачем? Я вздыхаю. Не могу поверить, что он заставляет меня произносить такое: – Чтобы удовлетворять желания мужчин. – Я стараюсь говорить как можно более профессионально. Все смеются. – Ну, отчасти это правильно. В прошлом моя технология продавалась для использования в утилитарных целях. Ну, а как еще я мог финансировать свои исследования? – усмехается отец. Отряд «Х» аплодирует, одобряя его шутку. – Все правильно. Мой папа – цифровой сутенер, – добавляю я, и ребята прыскают от смеха. – Я разработал технологию голограммы настолько живой, настолько реалистичной, что она способна убедить даже самого внимательного наблюдателя в ее подлинности. В комнате повисает тишина. Все обращаются в слух. – Представьте себе самого высококвалифицированного хирурга в мире, способного оперировать человека, находящегося на другом конце планеты, взаимодействуя лишь с голограммой пациента. Вот чего позволяет добиться моя технология. Но для этого голограмма должна быть настолько точной, настолько аутентичной, что отличить ее от реального человека можно было бы лишь тронув рукой. Именно на основе этой технологии я и создал Программу Проекционов. – Программу Проекционов? – переспрашивает Локк. Я удивлен, что он ничего об этом не знает. Ведь все они работают здесь очень давно. Отец снимает очки и одним движением протирает линзы, раздумывая, стоит ли углубляться в суть программы, которую он был вынужден забросить. – Проекционы. – Он вздыхает, блуждая мыслями в загадочных мирах. – Не управляемые компьютером голограммы, но проекции реальной личности с использованием реальных мыслей реальных людей. Отряд внимательно слушает. В свое время эти идеи воспринимались как бредовая научная фантастика, и люди считали моего отца сумасшедшим, но его Проекционы действительно работали. – Задолго до появления большинства из вас на свет мои Проекционы серьезно рассматривались в свете того, что ЭПО называет «продлением человеческого существования». Идея заключается в том, что наш разум может существовать бесконечно без потребности в физическом теле, и это означает, что человеческая раса в той или иной форме никогда не исчезнет. Женскому полу не грозит вымирание, если женский разум будет жить вечно. У всех отвисают челюсти. – Но все это было до рождения Евы, – говорит он, мысленно возвращаясь в настоящее. – И до рождения всех вас. – У него вырывается смешок. – Постойте… так что же произошло? – допытывается Локк, жаждущий узнать побольше. – Что стало с Проекционами? – Как только на свет появилась Ева, проект был свернут. Все внимание было сосредоточено на том, как защитить и вырастить ее. – Но, доктор Уэллс… – не унимается Локк. – Возможно, мы обсудим Программу Проекционов в другой раз, – перебивает его мой отец, очевидно, желая вернуться к теме. – Холли. Вивиан полагает, что остальным претендентам было бы полезно провести немного времени с Холли. Это как своего рода шаг на пути к Еве. – Он замолкает, оглядывая аудиторию. Молчание. – Вы хотите, чтобы мы использовали Холли для флирта с этими парнями? – подает голос Джексон, явно растерянный. – Цифровой сутенер возвращается, – шутит Крамер. – Я не стану заниматься этим дерьмом, – фыркает Джексон, прирожденный альфа-самец. – Чувак, ты сделал карьеру, притворяясь девушкой, так что справишься и с этим, – выкрикивает Хартман, откидываясь на спинку стула. Я закатываю глаза, призывая его заткнуться. – Когда мы закончим, вы найдете у себя в комнатах новые инструкции с изложением пересмотренной процедуры общения с претендентом номер два. Как обычно, никаких вопросов или обсуждений не предусмотрено. Большое спасибо, все свободны, кроме Брэма и Хартмана. Вы двое, останьтесь на своих местах, пожалуйста. – Отец заканчивает экстренный инструктаж, и отряд «Х» покидает помещение. Для меня и Хартмана нет ничего необычного в том, что нас оставляют, а вот Джексона это бесит. Я уверен, что не только его. Может, я и не главный в команде, но моя долгая история общения с Евой делает нашу связь более естественной. Я знаю ее, а она знает меня. Или, по крайней мере, знает мою Холли. Вот почему нам с Хартманом иногда поручают особые задания. Отец подходит к нам и опирается на спинку стоящего перед нами стула. Я вижу себя в его лице. За глубокими морщинами на бледной обвисшей коже, под клоками седины в его волосах прячусь я. Это почти неслыханно в наши дни – знать, кто твой настоящий отец, не говоря уже о том, чтобы иметь с ним какие-то отношения. Мне повезло. Во всяком случае, так мне положено думать. И я действительно чувствовал себя счастливчиком, когда мы жили в Сентрале и я бродил по улицам вместе с отцом, держась чуть позади, наблюдая, как бездомные мальчишки-сироты выпрашивают объедки.