За окном нашей квартиры в лесу бетонных небоскребов висят облака. Я еще мал, четырех или пяти лет от роду. – Где твоя сумка? – рявкает отец. В его волосах еще не пробивается седина, но морщины начинают бороздить лицо. – Прошу тебя! Не забирай его, он еще ребенок, – кричит мама, и слезы скапливаются в морщинках под нижними веками. – Возьми кого-нибудь другого, с улицы! Возьми любого из них, но только не моего мальчика. Не моего мальчика! Отец проходит мимо нее. Безучастный. – Он – мой сын. Он остается со мной. У тебя есть прямой приказ от ЭПО отдать его мне. Если хочешь попрощаться, делай это сейчас, – рычит он. Мать подбегает ко мне. Падает на колени. Она с трудом сглатывает, сдерживая слезы. – Никогда не забывай меня, сынок, – шепчет она, прижимаясь лбом к моему лбу. Ее темные вьющиеся волосы, словно занавес, скрывают наши лица, и она глубоко вдыхает, будто впитывая мой запах. Она снимает с шеи серебряную цепочку и надевает на меня. Внизу болтается маленький крестик. – Хватит! – Отец отпихивает маму в сторону и уводит меня. Когда за нами закрывается дверь, мамин плач эхом звучит в моей голове. – Брэм, Хартман, как вы себя чувствуете? – спрашивает отец. Хартман бросает на меня взгляд. – А? Простите! Я… задумался. Что вы сказали? – спохватываюсь я, стряхивая воспоминания. Должно быть, хронический недосып дает о себе знать. – Доктор Уэллс спросил, как мы себя чувствуем, – подсказывает Хартман, украдкой поглядывая в мою сторону. Отец никогда не задает вопросов личного характера, если только на это нет причины. Всегда и во всем должен быть мотив. Для моего отца разговор – это научный эксперимент с заранее поставленной целью: ему просто необходимо найти правильный метод достижения желаемого результата. Сейчас он экспериментирует с добротой. Ему она совсем не свойственна. – Я в порядке, сэр, – отвечает Хартман. Я киваю в знак согласия. – Значит, вы оба здоровы и полны сил? – зондирует он почву. Мы переглядываемся и киваем. – Тогда одевайтесь и шагом марш в студию. Ева проснулась и ждет Холли. – Он швыряет папку мне на колени и уходит. Я бросаю взгляд на Хартмана. – Посмотри, что там! – просит он, и я снимаю красную ленту, открывая коричневую папку. С десяток фотографий высыпается мне на колени. Фотографии Евы. Она все еще в белом платье, непослушные волосы выбиваются из-под ленты, украшающей ее косы, лицо покрыто красными пятнами. Черные полосы макияжа растекаются по щекам. В комнате вокруг нее настоящий погром, в воздухе кружат перья из подушки. – Должно быть, это после свидания. – Хартман подтверждает очевидное. Похоже, впереди у нас долгая ночь. 6 Брэм В раздевалке – никого. Больше никто не работает в столь поздний час. Мы с Хартманом одни, и это к лучшему. Я прохожу мимо шкафчиков коллег – Джексона, Локка, Крамера, Уоттса. Пилоты разошлись по комнатам, изучают новые инструкции, но наверняка гадают, что поручено нам с Хартманом. Нет ничего необычного в том, что нас с Хартманом вызывают на внеурочные встречи с Евой. Жизнь не всегда предсказуема. Иногда Ева нуждается в нас, и мы должны быть рядом. Сегодня вечером как раз такой случай. Холли не получает четкого задания. Она просто должна быть тем, кто нужен сейчас Еве – ее подругой. Нет никакого сценария. Нет ключевых сообщений. Предстоит чистая импровизация. Вот почему здесь я, а не Джексон или Крамер. Возможно, они опытнее меня, но не знают Еву так, как знаю я. Если Ева хочет поговорить о своем детстве, я поддержу этот разговор. Потому что был в ее детстве. Локку или Уоттсу пришлось бы загружать файл по истории и искать информацию, необходимую для успешной и убедительной беседы. Со мной этого не требуется. Мы открываем свои шкафчики, и я достаю тонкий черный кинетический костюм. Он служит мне много лет, но до сих пор как новенький. Миллионы микроскопических датчиков прошивают гибкую ткань, готовые улавливать каждое мое движение. Я раздеваюсь догола и надеваю костюм. Он облегает мышцы, как вторая кожа. Пилот должен обладать высоким уровнем физической подготовки, и сама работа держит меня в форме. Она требует большого мастерства. Я хватаю шлем с визором, компрессионные перчатки и поворачиваюсь к Хартману. Сжимая пухлыми губами красную лакричную палочку, он сидит на соседней скамейке с раскрытым на коленях ноутбуком, программируя сегодняшнее задание. Его работа требует больше умственного, чем физического напряжения. Для управления Холли нужны двое: программист и пилот. Хартман – мой программист, мой второй пилот. Если Холли выходит на Каплю и Ева берет с собой куртку, Хартман программирует куртку и для меня, и она тотчас появляется в руках Холли. Если Ева хочет посплетничать за поздним чаепитием, Хартман готовит мне виртуальную кружку чая. Он контролирует каждую мелочь в облике Холли и всю информацию для общения с Евой. Хорошо ли у него получается? Может, и не очень. Он будет первым, кто это признает. Но Хартман восполняет то, чего ему не хватает, находя пути обхода системы. Всегда ли они легальны? Черт возьми, нет. Но, если они обеспечивают блестящее выполнение задания, ЭПО, как правило, с радостью закрывает глаза на его хакерские штучки. Им важен результат. И плевать, каким способом он получен. В чем заключается моя работа? Я – Холли. Мои движения, мои манеры, моя физическая оболочка: все это улавливают гиперчувствительные датчики давления, вшитые в кинетический костюм. Выражения моего лица анализируются, адаптируются и отражаются на лице Холли в реальном времени, как и мой голос. В костюме, я – Холли. Когда я вхожу в студию, расположенную пятью этажами ниже Купола, Брэм остается за дверью. Это мой долг, моя роль в будущем человечества. Я – Холли. – Я загрузил ночную программу, которую мы использовали несколько месяцев назад. Она не идеальна, но это лучшее, что я могу сделать в столь сжатые сроки, – говорит Хартман, поворачивая ко мне экран, чтобы показать внешность Холли. Такой меня увидит Ева. – Сойдет, – говорю я, перенастраивая мысли. Я отключаю эмоции Брэма, чувства Брэма. Стираю из памяти образ отца, игнорирую боль в шее от хватки Джексона. Это не проблемы Холли, это проблемы Брэма. Я – Холли. Мы заходим в затемненную студию, и я слышу электрический гул разогрева сканнеров. Голубые искорки статического электричества, разлитого в воздухе, отскакивают от моего шлема, когда я натягиваю его на коротко стриженную голову. Комната просторная. При желании здесь даже можно пробежаться. Студия моделирует любые события или среду, с которыми Холли может столкнуться, находясь в Куполе с Евой. Я опускаю визор и готовлюсь к подключению. Все, что Холли видит там, наверху, я вижу здесь, внизу. Все, что я делаю здесь, внизу, Холли делает наверху. Мы связаны. Мы – одно целое. Я – Холли. – Порядок. Холли загружена для подключения. – В моих наушниках звучит голос Хартмана. – Готов, Брэм? Я не отвечаю. – Извини… готова, Холли? – поправляет он себя. Четыре года вместе, а он все никак не усвоит основы. – Готова. Идиот. – Я стреляю в него взглядом через визор, когда он садится за пульт управления в углу студии, окруженный приглушенным красным сиянием. – Удачи. Вывожу Холли. Подключение через три… два… один, – говорит он мне в ухо, и передо мной появляется Купол. Я оглядываю темные заросли оранжереи. Находясь в верхней зоне сада, неподалеку от апартаментов Евы, я вспоминаю ночную программу, которую загрузил Хартман несколько недель назад. – Извини, забыл сменить локацию, – потрескивает в наушниках его голос. В тот раз, поздним вечером, мы с Евой прогуливались по саду. Она все переживала из-за встречи с претендентами, и ей не спалось. Холли получила задание помочь ей расслабиться. Я прохожу мимо деревьев и цветов, отсвечивающих голубым под невероятно большой полной луной, нависающей с другой стороны шестиугольного навеса. Она не имеет ничего общего с настоящей луной и больше похожа на ту, что можно увидеть во сне – идеальное светило, легко и свободно плывущее над миром. Это луна Евы. Я вижу свет в ее комнате на вершине маленькой витой лестницы и поднимаюсь к ней. Студийный пол у меня под ногами реагирует на то, что я делаю, и чуть колышется, имитируя подъем по ступенькам. Я поднимаюсь и останавливаюсь перед стеклянной дверью. Замирая на мгновение, вглядываюсь в свое отражение. Бледно-розовая пижама. Натуральные светлые волосы, ниспадающие легкими волнами. Пронзительные зеленые глаза. Тонкие губы и острые скулы придают Холли миловидность эльфа. Наконец я отвлекаюсь от самосозерцания и переключаюсь на природную красоту Евы. Я встречаю ее грустный взгляд, устремленный на меня. Она прячет лицо в потрепанной подушке. Я прижимаю большой палец к мизинцу, переводя Холли в режим ожидания и отключая мой голос от Купола, что позволяет мне перекинуться парой слов с Хартманом втайне от Евы. – Не открывай дверь, – говорю я, упреждая его следующее действие. – Она сама впустит меня. Я отпускаю пальцы и постукиваю по стеклу. Мои кинетические перчатки вибрируют. Ощущение вполне реальное. Я слышу, как мой имитационный стук эхом разносится по маленькой спальне Евы. – Не сегодня, Холс. – Голос Евы приглушен подушкой. Я не отвечаю. Оставляю ей минутку на раздумья. Она поворачивает голову и снова смотрит на меня: – Я просто хочу… побыть одна. – Она всхлипывает, слезы бегут по ее щекам. – Да ладно, Ева. Впусти меня, – прошу я. Она не двигается с места. – Я не хочу… – Совсем необязательно разговаривать. Давай просто… посидим, – предлагаю я. Она смотрит на меня. Раздумывает. Она знает, что я могу зайти и без ее разрешения, если поступит такая команда. Двери можно разблокировать одним нажатием кнопки. В Куполе все контролируется дистанционно. Но мне нравится, когда она чувствует себя хозяйкой положения. Это ее дом, не мой или чей-то еще. – Ева, ты можешь мне доверять. Это же я. Через полупрозрачный визор я ловлю обращенный на меня взгляд Хартмана. Возможно, мое «я» прозвучало слишком настойчиво. На этот раз Ева присматривается внимательнее. Через стекло двери она заглядывает в глаза Холли. Как будто смотрит сквозь визор прямо мне в глаза. Ева знает. Она тотчас спускается с кровати и, пробираясь через кавардак, который сама же устроила, распахивает стеклянную дверь. Рыдая, она бросается ко мне, обвиваю мою шею руками. Она не может меня чувствовать. Во всяком случае, по-настоящему. Прикосновение к Холли равносильно прикосновению к шару статического электричества. Мы не раз практиковали это на занятиях в академии. Контакт теплый, пушистый, но не настоящий. Нам не положено прикасаться к Еве физически. Вивиан полагает, что это разрушает иллюзию реальности, но сегодняшний вечер – исключение. Сегодня вечером это нужно Еве. Она держит руки на весу, кладет щеку на мое плечо и подставляет лицо новому ощущению. Мой костюм реагирует и позволяет мне почувствовать тяжесть ее тела и мягкую дрожь в груди, когда она плачет. Во мне что-то переворачивается от этих виртуальных объятий. Держать ее в руках – мало кому выпадает такое счастье. Я жду, пока она выплачет все слезы, и мы так и стоим под ее луной.