Вера уселась за свой столик, который действительно открывал прекрасный обзор, позволявший наблюдать за всеми и при этом никому не мешать. Кафе к полудню было забито целыми семьями всех мастей — папы с мамами приводили с собой детишек от мала до велика, некоторые пришли вместе с родственниками и их отпрысками. Также были и матери-одиночки, и отцы-одиночки, были молодые семьи с новорожденными, бабушки-дедушки с подростками, кого здесь только не было. Жизнь кипела. Шум, гам, ребятня носится, только пятки сверкают, благо пространство позволяет. И Вера почувствовала, что сейчас по правилам игры она обязана наблюдать и анализировать. Ставки повышались. Глава 10 Детский сад отдыхал по сравнению с тем, что творилось в кафе. Ни веселая новогодняя музыка на полную громкость не могла перекрыть перевозбужденного гомона толпы, ни охранник. После очередной попытки утихомирить пару-тройку самых активных ребятишек он перекрестился на всякий пожарный и встал в сторонку, за дверь. Через какое-то время охранник переместился поближе к елке, чтобы защитить ту от возможного бестактнейшего вмешательства со стороны потенциальных нарушителей порядка. Вере стало жалко охранника, ведь он выглядел таким затюканным, изнеможденным, будто не спал месяц. Елка стала его убежищем. Раньше его еще можно было разглядеть среди ветвей, хорошо присмотревшись, но теперь он с легкостью становился невидим за ней. Хвойное дерево видоизменилось в очередной раз — подросло и сделалось шире, чем раньше, мощнее. Елка была наряжена в серебро, с искусственным снегом на густых ветвях, вся залитая крохотными огоньками гирлянды в виде вертикальных нитей с белым свечением. У Веры дыхание сперло от такой внеземной красоты. Охранник выскочил сбоку и растопырил руки, когда очередной хулиган подбежал, чтобы попытаться сдернуть украшение с веточки. Но пропустил одного тинейджера, захотевшего повесить на елку свой шарик. Хоть охранник особо и не вмешивался в процесс, но и далеко не уходил. На всякий случай. А в такой вакханалии случаи бывают разные. Дети — создания по натуре непредсказуемые. Кто знает, на что шальные мысли, закравшиеся в их прекрасные головки, могут подтолкнуть. Специальный уголок был выделен для этих бестий, но детвора заполонила собой все пространство. Они носились по холлу и по залу, сбивая с ног друг друга. Они вопили. Они визжали. Они спорили. Они смеялись во весь голос. Напрасно некоторые взрослые пытались их урезонить и успокоить. Кафе разом превратилось в мекку веселья и оживленности. Тяжелая массивная входная дверь беспрерывно открывалась и закрывалась. Счастливая ребятня — с санками, лыжами, ватрушками, «корытами» для катания с горки — вваливалась в кафе гурьбой, пытаясь друг другу что-то рассказать, доказать, донести истину в последней инстанции. Чем громче говорил один, тем больше переходил на крик другой. У одного мальчика шапка была набекрень, а варежки повисли на резинке, торчащей из рукавов. Друг его весь запыхался, и ему стало жарко, пока играл на улице. Из-за этого он стянул с себя вязаный свитер, оставшись в одной распахнутой куртке поверх белой маечки. Прекрасная половина ничем не уступала сорванцам-завоевателям, а где-то по энергичности и превосходила многих пацанов. Видно было, что мамы с папами много труда вложили в наряды девочек. Но после непрерывных игр и активной беготни хвостики и косички их были растрепанными, а платьица помятыми. Девчонки танцевали, толкали и дразнили мальчишек, визжали. Только услышав слово «десерт», они могли на время немного угомониться. Поспокойнее вели себя самые маленькие детки — они рисовали в уголке на маленьких стульчиках, высунув язык. Парочка карапузов игралась с новогодними игрушками, которые они специально притащили с собой, и их ручки были измазаны блестками. Вера мысленно разделила семьи на три с половиной категории. Первая категория родителей встречалась чуть реже остальных — такие особо не цацкались со своими чадами. Приказной тон и наказание за непослушание, вот что следовало за любыми проказами. Напротив Веры два мальчика играли вместе в игровой зоне. Один лет пяти, другой чуть помладше. Тот, который помладше, начал баловаться и упал, мама его подбежала и, обхватив того за талию, взяла себе под мышку, как рулон обоев, и матерясь на чем свет стоял, пошла к своему столику. Малыш плакал, трясясь от страха, а брат шел рядом и гладил его руку, успокаивая. Вера покачала головой в знак несогласия с подобными методами. Но она не мать, что она может знать о воспитании. В противовес первой категории во второй состояли родители, которые игнорировали выходки своих отпрысков и просто восхищались ими, приговаривая: они же дети, пусть бесятся, учатся на своих собственных ошибках. Для таких детей не существовало авторитетов. Расхлябанность одних приводила к вседозволенности других. Один подросток ползал под столом, раз за разом опрокидывая напитки, грубил взрослым, а те с упоением смотрели на него и гладили по головке. Вера хмыкнула в гневе, но что она могла сделать — ребенок не ее. Третья категория — уставшие, но неравнодушные родители. Им просто некогда, они не могли все успеть, за всем уследить. В таких семьях дети выражали себя как умели. Одна девочка ощутила всю прелесть самовыражения, пока ее родители выбирали лучший столик и спорили о том, что им взять. В своем коротеньком белом платьице и рейтузиках на ее тоненьких ножках, одетых в глянцевые серебряные сапожки с редкими блесточками, кроха была похожа на маленькую невесту. Она задорно носилась вокруг елки, на фоне которой смотрелась настоящей Дюймовочкой-попрыгуньей. Чем быстрее маленькая девочка обегала дерево, тем больше была подобна огоньку с гирлянды, взбунтовавшемуся и решившему, что ему пора продемонстрировать своим товарищам, что такое смелость и независимость. Девочка летала, подскакивала. Ее совершенно не интересовала гравитация. Впрочем, та о себе все равно периодически напоминала — малютка падала и царапала коленки, то плача, то совсем не обращая ни на что внимание. Казалось, никакие законы физики не смогут ее обуздать. Она с легкостью пушинки вскакивала на ноги после каждого падения и продолжала — иногда все так же рыдая, пока еще было больно, — порхать и светить. Кроха просто выпала из реального мира. Вера любовалась этим сгустком энергии и вспоминала себя в том же возрасте. И вот беда — Дюймовочка шлепнулась возле ярко пылающего камина и долбанулась головой. У Веры перехватило дыхание — не рассекла ли себе затылок, не получила ли сотрясение мозга, не перепугалась ли? Охранник не шелохнулся. Вера приподнялась с кресла и была готова побежать на помощь, но мама девочки возникла буквально из ниоткуда и обняла ребенка, дав хурму в руки, попутно проверяя головку девочки. Та уверила маму, что было и не больно. Следом подоспел папа девочки, забрал на место и усадил ту на свои колени. Дюймовочка, довольная таким количеством внимания, откусывала десерт маленькими кусочками, смачно чавкая. Она прижималась всем своим крохотным телом к папе. Тот нежно обнимал и целовал дочку в то место, где она ударилась. Вера выдохнула. Она поймала на себе взгляд повара, следившего за ней из кухни. «Помню-помню. Наблюдать, но не участвовать». Вера не знала, как поступила бы сама, будь она на их месте, — как минимум сошла бы с ума. Все три категории имели право существовать под солнцем. Но Вера знала наверняка — никогда бы она не стала вести себя так, как те, кто состоял в последней недокатегории, самой уязвимой из всех. Там царило безразличие и хаос. Родители, которым просто плевать. Им все до лампочки. Большинство детей из таких семей сами по себе. Свобода в полной мере. Свобода, которую готов променять на объятия самых близких и родных. Полное безразличие тех, кому доверяешь, порождает отчужденность к себе и окружающим. В сторонке от игровой зоны, в одном из отдаленных уголков, сидела маленькая девочка, лет 4–5, худющая-худющая. Разрушительно потерянная. Она выделялась на общем фоне среди остальных своей замкнутостью. Бледная, молчаливая, стеснительная, с огромными широко распахнутыми глазами, всеми забытая. У Веры мороз по коже пробежал, как только она увидела эту девочку. Ей захотелось подбежать к ней, прижать к груди, но это был чужой ребенок, и она не посмела. Однако продолжила всматриваться в нее. Девочка уловила на себе взгляд Веры и внутренне содрогнулась, но моментально оклемавшись, ответила ей безразличным взглядом. В этом маленьком ребенке была природная осторожность, она не спешила подходить к незнакомой тете. Блики от елочных шаров играли на ее щеках и курносом носике, а губы были накрашены детским блеском. На правом виске была наклейка в форме единорога, а на руках ноготочки были выкрашены неровным слоем в зеленый цвет с золотыми звездочками. В одной руке она аккуратно держала стопку листов для рисования, а в другой она бережно перебирала несколько разноцветных карандашей, лежащих на детском столике перед ней. Маленький человечек. Однако ее грустные глаза и чувство беззащитности, запечатленное на ее бледном изнеможденном личике, выдавали в ней того, кто знал цену вещам, кто вкусил одиночество, кто повзрослел чересчур быстро. Как ни крути, а Веру тянуло к ней, и она не могла сопротивляться своему порыву подойти к ней поближе. С опаской Вера посмотрела в сторону кухни, но повара больше не было видно в окошке. «Неужели про эту девчушку забыли?» — крутилось у Веры в голове. Блестки на крохотных ладошках сверкали хрусталем и придавали ей пущей нарядности, но все же одета девочка была довольно скромно, даже бедно по нынешним меркам — простенькое ситцевое платьице до колен, на груди принт единорога на фоне ночного неба с созвездиями, плавно переходящего к светло-синей дымке книзу. В этой девочке таилась загадка. Вера должна была ее разгадать, так как всеми фибрами души чувствовала, что наступил этап, где она участвует, а не просто наблюдает. Эта девочка — кусочек пазла, который приблизит ее к завершению собирания общей картины кафе. — Привет. Как тебя зовут? Девочка посмотрела на незнакомую тетю в упор и затем натянуто улыбнулась. Глаза малышки переполнялись неприкрытым детским любопытством. Но и про осторожность она не забывала. — Меня зовут Вера, — смущенно пролепетала Вера. Девочка безмолвствовала. — Ты не разговариваешь с незнакомцами, так? Девочка быстро закивала головой, тем не менее чуть ближе придвинулась к Вере, чтобы рассмотреть ее колье. — Нравится? — Девочка кивнула в ответ. — Ты здесь одна? Ребенок отрицательно покачал головой. — С родителями? А где они? — Где-то тут. Мама много работала, а папа… много спал. Им надо покушать… — пожала девочка плечами, тяжело вздохнула и переключилась на свой рисунок. — А ты почему не с ними? Не голодна? — А где твои дети? Вера уловила скрытый укол. Малышка потупила взгляд в пол. Вера последовала ей. Было заметно, что в обеих происходит только им ведомая внутренняя борьба. Минуту спустя девочка притворилась, что забыла вопрос, и продолжила рисовать, высунув от усердия язык и покачивая скрещенными ножками под столом. Ситуация была предельно ясна. У Веры от досады ногти впились в ладони, и лицо ее омрачилось. — Ты сама по себе? — За мной присматривают. — А чем занимаются твои родители? — Мама ремонты делает, а папа телевизор смотрит. Девочка снова замкнулась. Вере надо было придумать, как ее растормошить. Одномоментно некогда такое далекое и поблекшее воспоминание детства приобрело яркий окрас, будто контурную картинку в один миг раскрасили нужными цветами. Вера не особо гордилась своим поведением в тот день. Но она была готова проработать его, если это помогло бы расположить к себе этого ребенка. — Однажды, когда я была года на три старше, чем ты сейчас, к нам пришла мама с маленькой девочкой как раз твоего возраста. Она делала у нас ремонт в квартире… А папа, как позже выяснилось, у них был безработным… — Ах! — Воскликнула девочка. — У меня тоже. — Не сомневаюсь. Понимаешь, я любила один сериал в детстве, где в главной роли играла девочка, моя одногодка на тот момент. Ее никто не понимал, и она порой позволяла себе больше, чем положено ребенку. Могла нагрубить, могла проигнорировать, показать, что она взрослая и все знает лучше, чем взрослые. Она была обижена на судьбу и вела себя так, как не полагается детям. Девочка слушала вполуха. — Но мне она казалась сильной, волевой, лидером. Я мечтала хотя бы на минуточку стать ей. — Получилось? — К сожалению, да. Почему-то меня дернуло именно в тот день попробовать себя в роли непонятого ребенка с большим самомнением. — А при чем здесь ребенок не из фильма? — От тебя не ускользает ни одна деталь, верно? — Вера дотронулась до кончика ее курносого носика. — Моя мама попросила меня взять на прогулку ту маленькую девочку, пока ее мама клеила нам обои, и я нехотя пошла навстречу. Мы прогуливались возле дома. Там недалеко стоял ларек с выпечкой. Мы подошли к нему. Я долго выбирала. Девочка эта всю дорогу молчала. В конечном итоге я купила шоколадное пирожное. Только себе. По дороге домой, держа девочку за руку, я лопала пирожное, а она голодным взглядом смотрела на лакомство в моих руках. Мне казалось, что я показываю всему миру свой характер, свое становление как сильного человека такой выходкой. А на самом деле… — Свое большое самомнение. — Правильно. По-другому еще гонор. — Надо уметь делиться. А потом? — Ее наконец-то заинтересовала история. Забросив свой рисунок, девочка с придыханием слушала рассказ как сказку на ночь. — Что случилось потом? У Веры навернулись слезы на глазах, и она притихла. — Потом я узнала от моей мамы, что отец этой девочки часто покупал сладости себе, садился перед своей дочерью и пожирал все, ни разу не делясь с ней. — А ты? — А я? — Да. Что почувствовала ты, когда узнала? — Щемящую боль и отвращение к себе от осознания того, как низко я пала в стремлении быстро повзрослеть. Урок на всю жизнь. — А сейчас? — До сих пор корю себя. — Что такое «корю»? — «Корить» — значит винить себя за проступки, плохое поведение. — А-а-а… Меня папа часто корит за плохое поведение. И тоже не дает сладостей. Я поплачу, а потом улыбнусь. Тогда не так обидно и все вокруг становится ярче, как эти карандаши. Ты рисуешь? — Нет. Уже нет. — Почему? Тебе не нравится? — Боюсь ошибиться в своем рисунке, тогда придется все заново рисовать. — Не совершая ошибок, мы не живем, — не задумываясь ни на секунду, маленькая девочка поделилась своей мудростью. Вера поперхнулась воздухом от неожиданности. — Откуда… где ты это услышала? — От тех, кто за мной присматривает. — Малышка пожала плечами. — А что у тебя за спиной? — Елочный шарик. Он из пенопласта. Я его сама раскрасила для здешней ели. И украсила. — Покажешь? Девочка с таким энтузиазмом протянула ей шарик, что тот чуть не выпал из ее рук. — Красота неописуемая. Ты, оказывается, кудесница. — Это тебе. — Но ты сказала, что… — Только что я поняла, что я сделала его для тебя. Чтобы ТЫ повесила его на елку. — Почему я? — Не знаю. Вчера мне так сильно захотелось разукрасить этот шарик, и я не знала почему. Теперь знаю. Бери! — Хорошо, — смутилась Вера. — Тогда давай произведем бартер. — Бар… чего? — вылупила глаза девочка. — Прости. Я нечасто общаюсь с детьми. Вернее, совсем не общаюсь… Бартер — обмен. Ты мне, я тебе. — А что ты мне предложишь? — хитро прищурилась девочка.