— Я себя вижу каждый божий день. — Глазами, а не душой и сердцем. — Мне нужно время. — У тебя его было вдоволь. — Отвлеки меня, — взмолилась Вера и упала в его объятия. — Красивый шарик с перламутровыми бусинками и пайетками, — быстро сориентировался мужчина со щетиной. — Сама смастерила? Вера покачала головой. — Тогда откуда он? — Маленькая девочка подарила. Не знаю, правда, как зовут. Я так и не смогла выпытать ее имя. Всем так сложно представиться здесь, — подстебнула она его. — Разве это так важно? — Имя определяет человека. — Вера сузила глаза и корпусом отклонилась от него. Мужчина явно затронул больную тему. Он, похоже, на это и рассчитывал. — Допустим, меня зовут Сергей, а я скажу, что Евгений. Ты станешь по-другому меня воспринимать? — Не знаю. Нет… наверное. Ты так и не сказал, как тебя зовут. — Ты болезненно воспринимаешь это. Почему? Вера замялась. Ее папа всегда говорил: чем больше раскроешь душу, чем проще в нее будет плюнуть. А мама вторила ему: не показывай, где болит, именно туда впоследствии бить будут. Урок свой Вера выучила наизусть. Поэтому сейчас она была в полном замешательстве. Мужчина продолжал внимательно смотреть на нее, и она сдалась. — Мой бывший редко называл меня по имени, скорее даже никогда. Это унизительно и принижает достоинство человека. Так нельзя. — Ее лицо покраснело, проступили капельки пота на лбу. Ее задели за живое. Вера была на грани бегства. — В чем причина такого поведения? — Не знаю. Не хочу знать. — Вера села на свое место и стиснула ручки кресла до боли в пальцах. — Ты это знаешь. — Мужчина сел напротив. Его изнеможденное лицо вторило эмоциональному состоянию Веры. — Нет. Нет. Я не готова. — Копни глубже. — Не могу. Чем глубже я погружаюсь в себя, тем… тем… тем более пугающе от одной мысли, что не выдержу, сорвусь, не справлюсь. — Иногда стоит погрузиться в самый эпицентр своей боли, разобраться, что к чему, чтобы продолжить жить. Ты еще пока не там, около, но не там. Осталось совсем ничего. Спорим, ты хочешь убежать. — Очень. — Что мешает? — Нога еще болит, — нахохлилась Вера. — Так почему это тебя так задело? — Да потому что… — все еще избегая зрительного контакта с мужчиной, она судорожно сглотнула подступивший к горлу комок, — это обесценивание тебя как личности, непризнание тебя. Обидно осознавать, что родной тебе человек не в силах произнести твое имя. Я… я… столько раз прокручивала это у себя в голове впоследствии. Нет, не хочу, прости, я не готова говорить об этом. — Тебе придется вникнуть в суть проблемы, — устало отстранился он от нее. — Почему это так важно? — Как ты можешь впустить нового человека к себе в душу, не разобравшись со старыми демонами? Веру огорошило такое заявление. — Я никого не заставляю с собой встречаться, если уж на то пошло. — Она лютовала и негодовала от, как ей казалось, напыщенности и наглости того, к кому ее манило. — Кому какое дело? — чуть ли не срываясь на крик, яростно процедила Вера. — Сама разберусь. Надоели. Я знаю лучше. — Своевольность до добра не доведет. — Ты хотел, чтобы я была сама собой. Вот она я во всей красе. Любуйся. — Это не ты. — О! Еще как я! Скажи мне, что я не соответствую твоим представлениям, что мой характер какой-то не такой. Ну же. — Никогда. Ты знаешь, что это не так. — Пусть бы и так. — Вера понимала, что неправа, но остановиться не могла. Она расплакалась. — Я задел за живое, не так ли? — Скорее ударил туда, где болит, — произнесла Вера, захлебываясь горькими слезами. — Вылечи то, что болит, чтобы бить туда было бессмысленно, — он отступил и ушел в подсобку. — Ты все испортила. Поганый характер. Родители были правы, — ударила себя Вера ладонью по лбу. — Меня никто такую не полюбит. Мое мнение ничего не стоит. Вера была на грани. Внезапно за ее спиной послышался шум. Она резко обернулась. Тот самый тинейджер с наушниками сидел и спорил со своими родителями. Разговор получался с каждым словом омерзительнее и невыносимее. Отец был ведущим в этом разбирательстве. — Ну что за характер? Никого не слушаешь, кроме себя. — А мне хочется… — Плевать, что тебе хочется. Ты себя в зеркале видел? — Отец постучал по столу кулаком. — Что это за свитер? Мешок, а не свитер. — Сейчас так модно. — Да срать мне хотелось с большой колокольни, что модно, а что нет. Или ты прячешь свое растолстевшее тело? Это я еще понять могу. — У меня обычное тело. — Спортом пора тебе заняться, — подключилась его мама. — Тебя такого никто не полюбит никогда. — Да с его характером у него и друзей-то нет. — У меня есть друзья. — Ну да, а у меня есть миллион долларов и особняк в Майами. — Что вы меня оскорбляете? За что? — покраснел от обиды мальчик. — Сдался ты, тебя оскорблять. Все бы тебя так оскорбляли, — мама перешла на повышенный тон. — Я всего лишь хотел разрядить обстановку, сделать вам приятное, чтобы вы не ссорились. Вот и переключил ваше внимание на… — Твое какое собачье дело — ссоримся мы или нет? Не лезь в нашу жизнь. — Разве я — не часть семьи? За окном разыгралась вьюга. Она сметала все на своем пути. Снег бился о стекла окон. — Ты всего лишь наш сын — знай свое место. А мы уж без тебя разберемся как-нибудь, — отец кинул салфетку на стол. — Ты можешь потише, ты нас позоришь. Люди вон смотрят, — омрачилась мама. — Я всего лишь хочу сказать, что… — мальчик начал заикаться, — в-вы в-всегда перебиваете. — Мы — взрослые. А ты — всего лишь несмышленое дитя. «Зачем вы так? Не надо», — Вера мысленно послала сигнал к их столику. На ее глазах выступили слезы, и она прикрыла рот кончиками пальцев. — Но у меня тоже есть свое мнение. Имею право высказывать его, — орал мальчик. Люди начали оборачиваться. — Потише, сукин ты сын. Я сейчас от позора сквозь землю провалюсь, — шипела его мама от стыда. — Мое мнение… Вера схватилась обеими руками за голову, так как не хотела слушать, что произойдет дальше. Но голоса тем не менее были настолько громкими, что ничто не смогло бы их заглушить в Вериной голове. — Твое мнение — туалетная бумага. Иди и подотрись ей, — перешел всякие границы отец. Он выпалил эти слова и сам пожалел, но было поздно.