– Это как? – удивленно уставились на парня Холмс и Ватсон. – Ширококостная, мужиковатая, – пожал плечами Клим. Выйдя из кабинета, Ватсон растерянно бросил вслед Холмсу: – Что же получается? Кто-то сознательно хочет подставить Регину Липскую? – И я даже знаю кто. Тихо постучав, охранник чуть приоткрыл дверь. – Пелагея Эдуардовна, к вам Дина Григорьевна. Пустить? Не дожидаясь ответа, Дина оттеснила плечом парня и вошла. Просторная палата с окнами, выходящими в парк, была обставлена так, чтобы больные чувствовали себя как дома. Светлые стены, высокие потолки, успокаивающая бежевая обивка мягкого уголка и расставленные там и тут игрушки. Единственное, что не вписывалось в общий интерьер, – это штатив для капельницы рядом с прикроватной тумбочкой. Бухнувшись с размаху на кровать, Дина положила ноги в кроссовках на одеяло и швырнула на тумбочку пакет с парой апельсинов. – Мамахен моя передала, – раздраженно бросила она. – Как ты? Стеклянная пилочка для ногтей плавно скользила, спиливая идеальный маникюр. Не глядя на подругу, Пэгги кивнула. Дина расстроенно вздохнула: больница, даже VIP-палата еще никому на пользу не пошла. Пожалуй, впервые она увидела Пэгги в подобном виде. Нечесаные волосы лежали на голове светлым вороньим гнездом, на фоне воспаленных кругов под глазами сами глаза казались жуткими серыми пятнами. Кажется, разговаривать Пэгги тоже была не настроена. – Ты давай тут не залеживайся. Твоя мамахен фигней занимается. Вчера звонила моему папахену. Я как раз мимо его кабинета проходила. Так она что-то про убийство несла. Что она кого-то выведет на чистую воду. Я так поняла, что просила папахена прийти к ней завтра с Шерлоком Холмсом. В общем, будет сенсацию года разоблачать. Кажется, пора уже на нее смирительную рубашку надевать. Пэгги медленно подняла голову, и Дина испуганно дернулась. Белое лицо подруги приобрело жуткий сероватый оттенок. С трудом протолкнув вставший в горле комок, Дина прокашлялась и тихо спросила: – У тебя все в порядке? – Голова болит, – снова опустила глаза Пэгги. – Хотела парацетамол выпить, а горло сжимается, не могу проглотить. – О, точно, как у моей мамахен, – облегченно вздохнула Дина, освобождаясь от тяжелого взгляда подруги. – Тоже не может пить таблетки. Попроси у медсестер парацетамол в ампулах. – Фиг у них допросишься, – сквозь зубы процедила Пэгги. – Принеси мне ампулу. – Хорошо, завтра принесу. – У меня голова сегодня болит. – Пэгги снова подняла глаза, гипнотизируя подругу. – Ладно. Попрошу Славика завезти тебе сегодня пару ампул. Сидящий на стуле у входа в палату охранник всхрапнул. Девушка вздрогнула. Поднявшись на носочки, она осторожно обошла стража, открыла дверь и вошла в палату. Тусклый круг луны размытым пятном проглядывал сквозь белые жалюзи. В тишине нервное дыхание спящей женщины казалось зловещим. Девушка приблизилась вплотную к кровати. В лунном свете блеснул выскочивший из иголки шприца фонтанчик. Наклонившись над спящей, она дрожащей рукой ввела иглу. Свет включился так резко, что девушка автоматически подняла руку, защищая глаза. Не соображая, что делает, незваная гостья бросилась к двери. Вбежавший навстречу полицейский, повалил девушку на пол и застегнул на ее запястьях наручники. Подняв задержанную, он попытался вывести ее, но девушка бросилась к кровати и вцепилась двумя руками в деревянную спинку. – Почему она не дохнет? – прошипела девушка, сверля побелевшими от злости глазами испуганно сжавшуюся на кровати женщину. – Она же уже должна сдохнуть. С силой дернув, полицейский наконец оторвал девушку от кровати. Затем, схватив в охапку, вытащил в коридор и толкнул в соседнюю палату. Холмс сидел на стуле, безразлично наблюдая за яростно рычащей Пэгги. Девушка брыкалась, изворачивалась, пыталась укусить державшего ее мужчину. Врач со шприцем наготове не сводил глаза с Холмса, готовый по первому знаку сделать ей успокоительный укол. Но Холмс не торопился. – Чего ж тебе не хватало? – раздраженно рявкнул полицейский, потирая ушибленное колено. – Ведь как сыр в масле каталась. – Да что ты о моей жизни знаешь, – с ненавистью прошептала та, вытирая рукавом кровь из носа. Несколько минут она восстанавливала дыхание, затем, ни на кого не глядя, заговорила. Голос ее звучал тускло и устало. Время от времени Пэгги замолкала, чтобы опять вытереть выступающую кровь. – Знаете, как я жила? Отец всю жизнь рубил бабло, а мать любила только себя. Деньги мне на карточку перекинут, на этом воспитание и закончилось. Лет пять назад отец привел меня в Мариинку, слушать «Евгения Онегина». Главную партию исполнял Тимур Абдуллаев. Когда мы вышли, папа неожиданно поцеловал меня в макушку и сказал: «Много лет назад этот парень был влюблен в твою мать. И я даже боялся, что у меня родится потомок Чингисхана». Я тогда не обратила внимания на его слова. И сразу забыла. Но около года назад я возвращалась из школы. Наш водитель Саша попросил заехать по одному адресу, отвезти лекарства своей матери. Я разрешила. Мы приехали в какой-то жуткий, запущенный район. Пока Саша выходил, я рассматривала окрестности. И вдруг увидела маму. Она стояла у дерева и смотрела на учеников, выходивших из ворот школы. В ее взгляде было… обожание, что ли. Не знаю, как объяснить. Я даже не предполагала, что моя мать может так смотреть. Найдя объект ее внимания, я едва сдержалась. Оказалось, что «потомок Чингисхана» существует. На следующий день я снова приехала в тот район и познакомилась с Наташей. Через пару дней она пригласила меня к себе домой. Переступив порог ее берлоги, я чуть в обморок не упала. С портрета, висевшего на стене, на меня смотрела… я. Заросшая, неухоженная, но как две капли воды похожая на меня девушка… Это оказалась ее мама в молодости. Постепенно я сложила два и два. Мы с ней родились в один день, в одном роддоме… Я поняла, что это она – дочь моей мамы. Я поняла, куда уходили деньги нашей семьи. Отец никогда не считал мелочь. Но это была та «мелочь», на которую Наташина семья смогла купить квартиру, сносно жить, ни в чем не нуждаться. Когда отец умер, мать вообще слетела с катушек. Через день бегала в консерваторию, в Мариинку, уже открыто встречалась с Тимуром. И тогда я поняла еще одну вещь: как только закончится траур, она расскажет Наташе, кто она на самом деле, перепишет все что можно на нее. Но это фигня. Главное, все узнают, кто я. Она всей тусне растреплет, что я не Пелагея Липская, а Палажка Паламарь. Деревенская безотцовщина. Представляете? Я не могла этого допустить. Несколько минут Григорий Мелехов топтался у двери комнаты дочери. Прислушивался, расстроенно кусал губы и наконец постучал. Зайдя, он быстро прошел к лежавшей на кровати Дине и похлопал ее по щеке. – Да живая я, живая, – прошептала девушка, поднимаясь. – Папуль, как она так могла? Она же реально хотела убить Регину. Она же знала, что та аллергик. Если бы Шерлок не подменил ампулу парацетамола на безобидный физраствор, у Регины мгновенно развился бы отек Квинке и ее бы не спасли. Когда Холмс предложил мне поучаствовать в этой авантюре, я согласилась только затем, чтобы доказать, что он неправ. Пэгги не такая. – Мы не можем знать человека до конца. В той или иной ситуации он открывается по-новому. Вот я, например, последние десять лет был папахеном, а за два дня превратился в папулю. Да и ты… Кто бы мог подумать, что ты так прекрасно справишься с ролью провокатора. – Фу, какое слово неприятное. – Согласен. Но именно благодаря тебе мы доказали, кто убил Наташу. И покушался на жизнь Регины. Интересно, как Наташа попала в ресторан? – Папуль, ты в логике такой же лузер, как и в инете? Даже я поняла, что Пэгги свистнула пригласительный, когда помогала мне с организацией праздника. – Умные все стали, – тяжело вздохнул Мелехов. – Кстати, Холмс просил передать тебе большое спасибо. И сказал, что ты замечательная актриса. – Даже Холмс это заметил. И только родной папуля… Мелехов поднялся и прошел к дверям. Взявшись за ручку, он остановился. – Я поговорил с руководством театрального вуза. Тебя прослушают вне конкурса. – Папуляшечка! – восторженно подскочила с кровати Дина. – Не перегибай, – насупился Мелехов и вышел из комнаты. Изображая жертву. Татьяна Уварова Десять лет назад, Германия, поместье Штольцев – Натали, как же меня достали твои истерики! – выкрикивал мужчина на ломаном русском в спину уходящей женщине. – Если бы не дочь… – Если бы не дочь, меня бы вообще тут не было! – Не дойдя до двери, женщина вдруг остановилась, обернулась и, вытирая слезы, махая руками, завопила: – Посмотри на себя, тебе же никто не нужен! Мы для тебя – трофей, который ты забрал себе, привез сюда и поставил на полку! Ненавижу! – Истеричка! – Мне надо было остаться в России, и оба моих ребенка были бы со мной! Если бы не дочь… За всей этой сценой наблюдала маленькая девочка, которая съежилась и притаилась за креслами, между старинным шкафом из красного дерева и стеной. Притаилась и даже дышать боялась, прикрывая рот рукой, чтобы ни единым шорохом не выдать себя. Она не вышла из своего укромного места, даже когда Штольцы, устав скандалить, ушли. Девочка сидела в углу долго, пока в комнате не стало совсем темно. Она даже задремала, прислонившись к стене, и открыла глаза, только когда услышала шум. Выглянула из-за кресла и первое, что увидела, – силуэт женщины, висящей в воздухе на фоне окна, освещенный холодным лунным светом. Этот силуэт еще долго будет сниться ей – в ночных кошмарах. Наши дни, 20 сентября, Санкт-Петербург, по дороге к особняку Шевченко – Шерлок, нам обязательно ехать к этой Марине Шевченко? – спросил Ватсон и недовольно отвернулся к окну. На улице шел ливень, а машина то и дело попадала колесом в ямы. – Чем же творчество этой художницы так тебя заинтересовало? – Мой друг! На этот раз не просто картины – целый перформанс! Она собирается провести занятный эксперимент, позволив посетителям делать с ней то, что они хотят. С удовольствием на это посмотрю. – По-моему, что-то такое уже было, – вздохнул Ватсон. – Помнишь, мы как-то читали статью, что в семидесятых некая Марина Абрамович уже устраивала нечто подобное. Ей тогда раскромсали одежду, раздели, изрезали и вообще чуть не убили. А теперь, когда у всех телефоны, я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь захочет быть снятым на видео и стать объектом осуждения. – Ну, для чистоты эксперимента всех зрителей попросят сдать телефоны, – ответил Холмс. – Кстати, у художницы есть еще цель. С ней два года как живет младшая сестра Анна. Девушка, урожденная Штольц, всю жизнь прожила в Германии, пока были живы ее родители. С Мариной Шевченко они сестры по матери. Так вот, в детстве она, по мнению Марины, испытала сильный стресс, когда нашла мать повешенной. И теперь Марина пытается ее реабилитировать. Даже задумала сегодняшний перформанс. Предполагается, что, если Анна побывает в жуткой атмосфере ее перформанса, это поможет ей избавиться от детских страхов. – Или только усугубит ее состояние, – поморщился Ватсон. Ровно в 16 часов Холмс и Ватсон высаживались у нужных ворот. – Впечатляет, – отметил Ватсон, рассматривая открывшуюся перед ним усадьбу. – Трехэтажный особняк в окружении вековых сосен выглядел очень внушительно. Наверняка особая гордость его хозяина. – Хозяином был известный в Санкт-Петербурге бизнесмен Никита Шевченко, отец Марины. Он умер пять лет назад, говорят, спился. После того как лет пятнадцать назад мать Марины ушла от него к Штольцу и уехала в Германию, дела Шевченко шли неважно. Этот дом – единственное напоминание о некогда роскошной жизни, – сообщил Холмс. – Здесь теперь хозяйничает Марина и ее престарелая бабушка по материнской линии. Анна Штольц приехала по приглашению сестры два года назад, Марина оформила над ней опеку, пока той не исполнится восемнадцать лет. – А ты неплохо проинформирован. – Я подготовился, – улыбнулся Холмс. – Кстати, нам – вот в это помещение, пристроенное к особняку справа. Судя по внешнему виду, когда-то это был амбар. Перед входом стояла молодая блондинка лет двадцати пяти, в строгом светло-сером костюме, с аккуратным пучком на голове. Она встречала гостей, регистрировала их и просила оставлять телефоны, складывала их в бархатный мешок. – Шерлок Холмс и доктор Ватсон! – разглядывала сыщиков блондинка, слегка смутившись. – Я куратор сегодняшнего вечера – Вера. Помогаю Марине. А вы проходите. – Изнутри оно не такое огромное, как выглядит снаружи, – войдя в здание, отметил Ватсон. – Взгляни-ка наверх, – указал рукой Холмс. – Держу пари, там, между балками и крышей еще куча пространства. Возможно, там находится какая-нибудь рабочая зона, крепления для кулис, например. В помещении площадью около двухсот квадратных метров собралось человек сорок. В приглушенном освещении они бродили по залу, рассматривая развешенные повсюду картины в мрачных тонах и такие же мрачные инсталляции, все посвященные теме смерти.