– Волков говорил, кто эти люди? – спросил он после паузы, поняв, что сам Шерлок диалог не поддержит. – Два уволенных сотрудника музея и какой-то агрессивный активист из протестующих против перехода музея к РПЦ. На него упало подозрение, так как на одном из митингов он стоял с плакатом: «Лучше спалить, чем отдать попам!» Соответствующие службы сочли, что это достаточно веская причина для предъявления подозрения. Все трое крайне любопытны. Впрочем, сейчас ты в этом убедишься сам. – Сейчас? Мы же идем обедать. – Ошибаешься, мой друг, мы идем беседовать с подозреваемыми. Волков по моей просьбе назначил им три встречи в ресторане через каждые полчаса. Так что на первую лучше не опаздывать, чтобы они не столкнулись нос к носу. У двух из них неважные отношения. – Волков тоже участвует в расследовании? – За бравым тоном Ватсон попытался скрыть разочарование: от того, что Волков выполнил функцию ассистента сыщика и от того, что, кажется, остается без обеда. – Курирует от своего ведомства. Он и согласовал наше участие в качестве консультантов. Следствие возглавляет его хороший знакомый. Первым в «Стейк-Хаус» пришел высокий бородач. Он неуверенно и неуклюже пробрался к столику, где поджидали его Холмс с Ватсоном, и грузно опустился на жалобно скрипнувший под ним деревянный стул. – Вы Александр Травкин. Верно? – спросил Холмс, сверившись с планшетом. – Верно, – пробасил Травкин. При своем исполинском росте статностью Травкин не отличался и выглядел рыхлым, дебелым. Непонятно было, как на его лице умещалось столько растительности: брови плавно переходили в бакенбарды, а те, в свою очередь, – в свалявшуюся бороду. – Что-нибудь закажете? – любезно предложил Шерлок. – Пиво бы. В горле пересохло. – Ок. – Холмс подозвал официанта и сделал заказ. – Итак, что вы думаете о случившимся? – Диверсия. Истинно говорю вам. Я тут совершенно ни при чем. А то, что Генка на меня настучал, так это он специально все и подстроил! – Кто же устроил эту диверсию? И кто такой Генка? – поинтересовался Холмс. Официант принес большой бокал пива. Травкин сделал мощный глоток, и жидкости в бокале осталось на донышке. – Знамо кто! – вторым глотком покончив с пивом, грозно ответил Травкин. – Генка Белов, чтоб ему пусто было, паразиту. Он сам картину и поджег, чтобы тень на меня бросить. Кругом зависть и чернота в душах! – И он неожиданно с размаху стукнул себя кулачищем в грудь с глухим звуком. Ватсон вздрогнул. – Так, понятно, Генка – это Геннадий Белов. – Холмс заглянул в блокнот и удостоверился, что это имя второго подозреваемого. – Может, вы знаете, зачем он это сделал? – Вот бестолковый ты! Говорю же, – при этих словах глаза Ватсона расширились от удивления, но Холмс остался хладнокровен, – чтоб меня подставить! – Травкин оглянулся и перешел на шепот. – Да и блаженный он, Генка-то. Истинно говорю, кукушка у него слетела. Как узнал, что собор передают церкви, сам не свой стал. Тогда и тронулся, ага. – Бородач одновременно моргнул, шмыгнул и почесался. – Блаженный, но не дурак. Понимает, что, если собор перейдет церкви, меня обратно на работу примут. И в роду у меня все священнослужители, и сам я истинно верующий, и в соборе все хозяйство знаю. Я ж заместитель директора по хозяйственной части. Ну в общем, завхоз. Был. Пока… кхм… ну ладно. Гаденыш он! – Так, значит, вы за переход собора к РПЦ, а Геннадий против? – Ага! Атеист хренов! Да мы с ним давно в контрах. Сколько лет работали, а все воевали. Он тихий-тихий, а чертей в нем – больше, чем китайских туристов в сезон! Дай ему волю – прибьет и глазом не моргнет. – Так уж и убить может? – Да легко! Вот хожу теперь и оглядываюсь. – А скажите-ка, любезный, что вы делали вчера после восьми вечера? – Спал я! Спал! Один! – Травкин снова хотел шибануть себя в грудь, но, посмотрев на свой кулак, передумал. – И последний вопрос. Вас ведь за пьянство уволили? – зачем-то уточнил Холмс, и верзила удивленно замолчал, хлопая глазами. – Да что вы понимаете в русском человеке! – На заросшем лице яростно блеснули глаза, и Травкин, грозно скрипя половицами, которые продавливались под весом его исполинского тела, двинулся к выходу. Следующий приглашенный – худое лицо с глубокими морщинами, аккуратная русая бородка с проседью – робко вошел в кафе и, близоруко осмотревшись, направился к нужному столику. Чуть отодвинул стул, сел на краешек. Светлые глаза цвета питерского неба – то ли серые, то ли голубые, увеличенные очками, – выглядели по-детски наивными. – Белов Геннадий Иванович, – первым представился он. – Я, как только услышал про пожар, сразу понял, что допросов не миновать, ведь первыми опрашивают тех, у кого имеется мотив. – А у вас он имелся? – с интересом взглянул на него Холмс. – Конечно, я был недоволен, что собор хотят передать под управление церкви. Даже попытался устроить небольшой… м-м-м… бунт. Да только понял, что бессмысленно. – За что вас уволили? – Тон Холмса резко стал деловым. – Всё из-за этой заметки в интернете. – Он слабо улыбнулся, чуть скривив губы. – Я разместил ее в Живом Журнале и на внутреннем сайте музея. Видимо, несколько перестарался с обличительным тоном. Настолько, что в один день попал под сокращение. Даже до пенсии не дали доработать. – Как называлась заметка? – заинтересовался Ватсон с некоторой долей уважения. – «Горящие кресты». Можете найти в интернете. В музее была вся моя жизнь, это мой второй дом, если хотите. Я здесь почти тридцать лет проработал. Водил экскурсии еще в советское время. И это, кстати, было самое хорошее время для музея и для нас, экскурсоводов. Школьники с любопытными горящими глазами, организованные группы туристов из разных уголков страны… – Что вы думаете о случившемся? – Что я думаю? Ничего хорошего. Какие бы ни были мотивы у преступника, пусть даже самые благородные, но уничтожать произведения искусства – это в высшей степени безнравственно. Только необразованные люди на такое способны! – Да, но что же тут может быть благородного? – спросил Холмс. – Полагаю, что это сделал тот, кто, как и я, не согласен с грядущими переменами. Впрочем… – Что? – Я тут подумал…. А если этот поджог – просто способ скрыть другое преступление? Например, подлинник кто-то мог подменить, а копию попытался сжечь… Знаю я одного такого… Зарплата мизерная, зато на алкоголь всегда денег хватало. – Вы намекаете на Травкина? – Может быть. Не хочу быть голословным, но на мелких кражах Травкин уже попадался. Бесчестный человек. На предметы искусства, правда, не посягал, а вот камер наблюдения при установке мы недосчитались, и еще кое-что по мелочи пропадало. Мне кажется, не обошлось и тут без него. Организовать что-то крупное ему явно не под силу, но продать информацию за деньги или помочь проникнуть в собор – это он запросто. Доказательств у меня нет, но есть идеи, как их получить. – И какие же? – Не могу пока сказать. Но вы оставьте свой телефон. Если что-то появится – непременно сообщу. А вот со следователем мне бы не хотелось еще раз встречаться. – Хорошо, телефон я оставлю, но лучше бы вы без самодеятельности. Впрочем, как знаете. А подлинность картины, точнее того, что от нее осталось, конечно, проверят. Но ведь вы хотите сказать что-то еще? – Нет, но… – замялся он. – Знаете, я после увольнения много времени провожу в интернете. На определенных сайтах весьма неспокойно. Есть много недовольных сложившийся ситуацией и с Исаакиевским собором, и вообще в городе. Ходят слухи, что Троицкий собор горел не просто так и что возможны еще поджоги памятников архитектуры и старины. Вот, например, Спас на Крови снова в лесах. Не случилось бы чего… Я, как вы поняли, не поклонник РПЦ, но как человек культуры за памятники живописи и архитектуры переживаю всей душой вне зависимости от того, кому они принадлежат. – Понятно. Последний вопрос: что вы делали вчера вечером? – Был дома. Сидел в интернете. Искал работу, – без запинки ответил Белов. – Это можно проверить по моему компьютеру. Хотя… У меня же ноутбук, я мог делать это откуда угодно. Так что железного алиби, к сожалению, не имею. Следующий посетитель вошел в кафе уверенно, словно к себе домой. Несмотря на прохладную погоду, он был одет в шорты и майку. Видимое отсутствие шеи компенсировалось несколькими жирными складками на затылке. На руках красовались обильные татуировки. Не спеша, вразвалочку подойдя к столику и усевшись на свободный стул, Владимир Харитонов по кличке Харя исподлобья не моргая уставился на сыщиков. Взгляд у него был внимательный, сверлящий. – Ну? Пришел вот! – вместо приветствия буркнул он. – Спрашивайте! Ватсон поморщился. Холмс с невозмутимым видом рассматривал татуировки Хари. – Так-так, что тут у нас, – бормотал он себе под нос. – Совершеннолетие встретил в колонии. Как это говорят, загремел по малолетке. Сидел четыре года. Позиционирует себя как бывший вор-карманник, судя по изображению жука. И все это, конечно, откровенное вранье. – В смысле? – Харя агрессивно рванулся вперед, словно намереваясь устроить драку. – Татуировки-то не тюремные. Цвет темный, линии слишком тонкие, аккуратные, сделаны профессионалом. Вы же утверждаете, что сидели в начале девяностых? Кольщики тогда так не работали. Да, Джон, не смотри на меня так удивленно, перед поездкой в Россию я изучил и татуировки. Здесь это такая же часть культуры, как Исаакиевский собор. – То есть вы, типа, всё про меня знаете? Ну правильно, я белый и пушистый, а татуировки – фуфло, – съехидничал Харя. – Ну не такой уж белый… Про подвиги вашей юности я читал: в составе малолетней банды грабили и поджигали ларьки в девяносто втором году. А вот срок получили условный. Ваша насыщенная биография – всего лишь фейк. – И че? – вскинулся Харя. – А то, что вы умеете и нормально разговаривать. – Как скажете, – неожиданно покладисто произнес Харя. – Можем и нормально поговорить. – Хорошо. Что вы думаете о поджоге картины? – Думаю, в борьбе все средства хороши. – То есть хотите сказать, что имеете к этому отношение? – Этого я не говорил. Но, может, и имею. – Понятно. На допросах бывали. Как там у вас говорят. Тертый кулич? Харя хохотнул коротким и неожиданно высоким смехом. – Калач, – поправил Ватсон.