- Эй, парень,- обратился к нему толстяк.- Знаешь «Красотку с улицы Верлен»? «Парень» не ответил, но, кажется, эту песню он знал, поскольку тут же зажужжали механизмы под потертым фраком, и металлические пальцы коснулись клавиш. Бом-ти-ди-ди-бом… ти-ди-ди-бом-ба-бом,- зазвучала грустная мелодия. Зал смолк, а Бёрджес даже сжал кулаки от нетерпения. Жаль, что сейчас в этом зале не было парней из Дома-с-синей-крышей – вот это был бы смех! Но ничего, он лично всем и каждому расскажет о невероятном и масштабном провале этого толстого болвана. Но тут произошло кое-что странное… Мо затянул низким бархатным голосом, и зал замер. Я не вернусь в твои объятья никогда. Я не женюсь – сожги все платья – не беда. Я взял билет в один конец, Нет, не пойду я под венец, Оставлю за спиной моря и города… Казалось, на сцене в луче прожектора стоял вовсе не ворчливый констебль Грубберт Бэнкс, а настоящий Монтгомери Мо, все хвалебные оды о котором правдивы. Бёрджес прежде не слышал этот романс. И он вдруг поймал себя на том, что заслушался. Если бы он не знал этого напыщенного толстяка, страдающего одышкой и манией величия, то ни за что бы не поверил, что тот способен на подобное. Мо меж тем затянул припев: Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем, Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен. Кто бы ни была эта Красотка с улицы Верлен, кажется, она была неравнодушна к герою песни. Более того – казалось, она была неравнодушна и к самому Бёрджесу. Ко всем, кто был в зале кабаре «Три Чулка». Каждый здесь сейчас ощутил именно себя главным героем романса. Любви искал и теплоты, Теперь я знаю все ходы, Улыбка пляшет томно на губе! Не мог тогда я знать, что ты Меня поймаешь за усы, И прикуешь потом к трубе. Попался я на красоту, На шепот губ и наготу, Такой, я думал, не найду нигде! Но вот в подвале, я в бреду, И от тебя я не уйду, Держала ты меня на хлебе и воде! История изменила свой оттенок. В ее лиричный тон вдруг вклинись весьма мрачные подробности. Что ж, где бы ни находилась эта улица Верлен, она определенно была где-то в Габене, поскольку где же еще могли бы произойти подобные неприятные вещи? Припев обрел несколько иной смысл, и развеселый удалой беглец из-под венца, которому сопереживал буквально каждый посетитель «Трех Чулок», вдруг стал невинной жертвой коварной женщины. Но все должно закончиться хорошо, верно? Ведь припев именно об этом: Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем, Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен. Что ж, все было не так очевидно: Ты все твердила: «Вместе мы, До самой смерти влюблены!» А я не мог заснуть из-за укусов крыс. Но вот сбежал я из тюрьмы, Я выбрался на свет из тьмы, Зубами я веревку перегрыз! Необитаем остров мой, Меня заждался мой покой, Сбылись у океана все мои мечты! Песок горячий под рукой, Но тень нависла надо мной, Подумал, обезьяна с пальмы слезла… Но э-э-э-то… Сно-о-ва… Ты-ы-ы. Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем, Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен. Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем, Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен. Мо закончил петь. Автоматон оторвал руки от клавиш пианино. Зал взорвался аплодисментами. Кажется, сейчас здесь все забыли, зачем на самом деле они сюда явились. Никто и дума в эти мгновения о каких-то полуобнаженных девушках в пестрых нарядах, с обилием пудры на лицах. Более того, впечатленные танцовщицы и певицы сейчас сами выглядывали из-за кулис и во все свои (по большей части) прекрасные глаза глядели на толстяка, топчущегося на авансцене. Какой-нибудь ворчун, вроде доктора Доу, мог бы заявить, что публика под этой крышей не слишком притязательна и очень уж легко впечатляема, но подобных занудных личностей здесь никогда не бывает. Потеряв контроль над собственными руками, Бёрджес горячо хлопал напарнику и не понимал, отчего Мо стоит с недовольным видом, хмурится и морщится. Но если бы он стоял рядом, то непременно услышал бы, как тот ворчит: «Просто ненавижу петь». И вдруг случилось нечто еще более неожиданное, чем тщательно скрываемый ото всех талант толстяка. Он вдруг приставил руку козырьком над глазами, вонзил взгляд в кого-то в зале и ткнул в него пальцем.