— Это на его участке приблизительно неделю тому появилась землянка, а когда-то он был в банде Чухлая. Отец его репрессирован как кулак. Роман женат на дочери кулака. Вот ведь какая картина разворачивается. Сейчас его дома нет, но не исключено, что он укрывает парашютистов. Караулов всегда был сторонником решительных мер. — Сделаем обыск, и все прояснится. — А если ничего не найдем? — возразил капитан Копейка. — Извинимся, мол, произошла ошибка. А обыск проведем аккуратненько. И капитан Копейка, и Караулов были по-своему правы. Десант надо найти и обезвредить. Но каким путем? Сегельницкий, по объективным данным, личность крайне подозрительная, хотя прямых улик против него нет. А вдруг он к истории с землянкой непричастен? Простое совпадение обстоятельств. Займемся им, пойдем по ложному следу, а истинные враги тем временем получат свободу действий. Но с другой стороны, история с землянкой получила широкий резонанс, хозяин этого сооружения наверняка знает, что его ищут, и примет свои меры. Момент внезапности исчез — значит, надо действовать быстро и решительно. — Какими силами мы располагаем? — спросил я Караулова. — Всего у меня сто двадцать штыков, — ответил он. — Почти половина из них в секретах. Человек двадцать пять заняты на разных работах, одним словом — отсутствуют. А человек сорок с чем-то соберу. — Тогда надо это сделать побыстрее. Караулов вызвал своего адъютанта Лешу Соловья. — Наших, кто дома, по боевой тревоге — сюда. Кому положено — быть в седле. Полуторку тоже мобилизуй. Леша бросился выполнять распоряжение. Во мне еще теплилось сомнение в целесообразности намеченной операции. Может, Сегельницкий, предупрежденный через жену Крутым, уже в лесничестве? Побеседовать бы с ним предварительно. Капитан Копейка и Сомов меня поддержали. — Пока Иван Евдокимович собирает своих людей, мы съездим в лесничество. Но служба оповещения у Караулова была налажена отлично. Мы еще не закончили обсуждать план, а партизаны уже все были у колхозной конторы. Среди них двенадцать человек на конях. — Моя разведка, — не без гордости пояснил командир будущего партизанского отряда. Мы договорились, где встретимся на обратном пути. Иван Евдокимович решительно настаивал: — Возьмите сопровождение, хотя бы шестерых. Помня, сколь часто эмка застревала в песке, а богатырской Марфы Кушнир в этот раз с нами не было, я согласился, хотя понимал, что идти на рысях вслед за машиной и для всадника, и для лошади нелегко. Около двенадцати часов наш отряд был уже в лесничестве. Крутой оказался на месте. — Сегельницкий домой не возвращался, — сообщил он. — Посылал за ним человека. — А где этот человек? — поинтересовался я. — Могу пригласить. Ездил к Сегельницкому один из работников лесничества. Особого значения своему поручению он не придавал: — Ну, подъехал к дому… Вышла жена. Спрашиваю: «Где Роман?» Отвечает: «Еще вчера куда-то черти унесли». Исчез… Жена не волнуется, видимо, Сегельницкий частенько отлучался из дома на день-другой. А может, она только играет роль сердитой жены. Сегельницкий в это время выжидает, куда повернет история с землянкой. Одним словом, он приготовился сам и предупредил десантников, если, конечно, как-то связан с ними. Что же подсказывала ситуация? Немедленно произвести обыск. Или наоборот, сделать вид, что Сегельницкий никого ни с какой стороны не интересует. Но у него ночью был главный лесничий, днем за ним приходил посыльный. Этого вполне достаточно, чтобы всполошить насторожившегося. И потом работник лесничества, которого посылали к Сегельницкому, даже предупрежденный, что о разговоре со мной распространяться не стоит, может не умолчать. С женой поделиться, та с соседкой… Так что же? Делать обыск? Или выжидать? И Сомов, и Копейка настаивали на обыске. Им казалось все предельно простым: гитлеровцы выбросили десант, Сегельницкий может пролить свет на эти события — значит, надо действовать активно. А у меня из головы не выходила акция «Сыск», являвшаяся частью широкого плана германской контрразведки. Мог бы Роман Сегельницкий быть тем человеком, через которого вражеская контрразведка будет искать выход на советского разведчика Сергея Скрябина? Не исключено. Какую тактику я должен выбрать в этом случае? Допустим, гитлеровская контрразведка перестала доверять Сугонюку, десант принимал Сегельницкий. Но если мы произведем у него обыск, тем самым создадим «очаг опасности». А у Сугонюка — относительно спокойно, не вернут ли ему свою милость шефы? Неплохо бы их к этому подтолкнуть. Но чем? Особо важным сообщением Сугонюка. Его зашифрованная новость должна быть предельно правдивой, способной выдержать любую проверку. В моем распоряжении был всего лишь один из таких веских фактов — смерть Чухлая. «Умер. Жену привлекают к уголовной ответственности, начинается следствие. Считаю необходимым перейти на нелегальное положение. Что делать с багажом?» Одним словом, я окончательно решил, что обыск у Сегельницкого надо делать. Пригласил с собою Крутого. — Никифор Васильевич, ваша помощь будет необходимой. Вы знаете всех домочадцев Сегельницкого. Крутой неохотно помялся. — А удобно ли это? Мой подчиненный. Вы приехали и уехали, а мне с людьми работать. Сомов его пристыдил: — Никифор Васильевич, а где ваша принципиальность? — Я же не отказываюсь, Николай Лаврентьевич, просто спрашиваю: удобно ли? А если так надо, то о чем может быть речь? Вы меня хорошо знаете. — Знаю, поэтому и удивляюсь этой резиновой неопределенности, — отчитал его Сомов. Караулов поджидал нас в условленном, месте. Расставили людей редкой цепочкой и двинулись к дому лесника. Окружили его. Караулов с Крутым подъехали к крыльцу, спешились. Вышла хозяйка. Они спрашивали, она отвечала. Потом Караулов снял свою кубанку. Это было сигналом, что все спокойно, можно остальным подходить. У Сегельницкого, как и говорил Крутой, семейка была солидная. При нем жили двое сыновей (четырнадцати и двенадцати лет) и дочка-семиклассница. Родители в сентябре не пустили их в школу. Мать пояснила Сомову: «Работы много!» А мне почудилось в этом иное: «Скоро фашисты сюда придут». Приехали к родителям старшая дочь с двумя сыновьями-дошкольниками (муж на фронте), и невестка с трехмесячной девочкой, эвакуировавшаяся из Киева. Одиннадцатым был тесть. Когда-то раскулаченный и выселенный, он вновь вернулся в родные места. Старик еще крепкий. Сегельницкий держал двух коров и двух коз. («Козье молоко полезное деточкам. Вот у невестки совсем свое-то пропало. Ехали эшелоном, хвашист бомбу кинул, от страха и перегорело в грудях»). Выкармливалось два кабана, стая гусей, множество кур и кроликов, которые свободно бегали по двору. Работы в хозяйстве действительно было много, и все, кроме приболевшей невестки, трудились от зари до зари. Но настоящим хозяином здесь был не Сегельницкий, по натуре пьянчужка, а его жена, женщина властная, умевшая всех держать в руках. Я беседовал с домочадцами, меня интересовало, в каких случаях семья помогала отцу в его лесной работе, в чем эта помощь выражалась. Рассказывали, как мне показалось, без утайки, откровенно. Землянки, найденной Марфой, Сегельницкие не упомянули. Молодняк валили — вели санитарную порубку, подлесок прореживали, а вот рыть нигде ничего не рыли. Проверили, простучали, прощупали чердаки, подвалы, огороды. Переложили на иное место стожок сена. Может, под ним что-то спрятано? Однако обыск не дал результатов. И во мне начало зарождаться сомнение: а там ли я ищу, где следует? Явился бы Сегельницкий, и, может быть, подозрения против него рассеялись бы. Но он исчез. И это заставляло думать: «Неспроста он уклоняется от встречи с представителями власти». Обыск закончили в начале седьмого. Уже ложились на лес густые длинные тени. Мне надо было спешить в Александровку, готовить материал для выхода в эфир Сугонюка. Исход поединка решают нервы В Александровке меня ждало несколько сообщений. Прежде всего я прочитал радиограмму Яковлева, надеясь найти в ней новости об Иванове. И не ошибся. Борис Евсеевич предупреждал меня: «Трое суток тому «дядя» выписал командировку в Таганрог. Но выехал, видимо, в другом направлении. Когда, куда и каким транспортом — установить не удалось». Сюрприз, ничего не скажешь! В такое время исчезает последний человек, способный дать выход на всю десантную группу «Есаул»! Конечно, Иванов опытен и хитер. Но и Яковлев в контрразведке не новичок. Непростительная промашка! Пока я читал, Истомин смотрел на меня совершенно невозмутимо. И мне показалось, что он молчит с каким-то умыслом. — Чем еще порадуете? — спрашиваю его. Он передал мне две депеши от Князева. Тот сообщал, что оперативный взвод контролирует вокзал, а также выход на шоссе протяженностью пятнадцать километров. Задержано шесть человек без документов и один с подозрительными документами, возможно, дезертир. В тот момент я не обратил внимания на эту деталь. Дезертир и есть дезертир. Потом разберемся. Все мое внимание заняла вторая новость Князева. Около часа дня в Светловскую больницу приходил полный, страдающий одышкой человек и наводил справки о Селиверстове. Ему, согласно нашей инструкции, показали журнал регистрации больных, а также выписку из акта: «Селиверстов Н. Н. умер на операционном столе, не приходя в сознание. Причина смерти — тяжелая травма черепа, нанесенная тупым предметом, вероятнее всего, тяжелой палкой. Родственники за телом не явились». За приходившим установлено наблюдение. Пока он находится на территории вокзала. Я спросил Истомина: — Полный, страдающий одышкой… А нет ли в этом портрете, лейтенант, для вас чего-либо знакомого? — Есть, — подтвердил он. — Похож на Иванова. Считаю, идет проверка Сугонюка. Ради этого Иванов так ловко исчез из Ростова. — Была у него для вояжа и другая, причина. По всей вероятности, он принимал в Ивановском лесу десант. И теперь ищет надежное место, чтобы перебазировать прибывших. Для этого нужен Сугонюк. Его проверяют, хотя появление в больнице сопряжено с риском угодить в наши руки. Теперь я мог с известной точностью назвать дату появления парашютов в Марфиной землянке: позавчера. Вчера наблюдательная сборщица лечебных трав обнаружила ее. Вчерашней ночью прочесывали лес. Находиться в районе десантирования стало опасно, и вот Иванов в поисках выхода из трудного положения решил вновь привлечь к активной работе Сугонюка, а с целью его проверки нанес визит в Светловскую больницу. Иванов явно намеревается переадресовать десант Сугонюку. И первой моей реакцией на такой вывод было желание немедленно вернуть оперативный взвод в Александровку, передав его функции по контролю за вокзалом и шоссе капитану Копейке и одному из партизанских отрядов. Я отправил Яковлеву успокоительную радиограмму: «Дядя», по всей вероятности, побывал в Светловской больнице. Перед тем, видимо, принял «гостей». Обнаружено десять парашютов. На подозрении лесник Сегельницкий Роман Иосифович». После этого мы с Истоминым сели за текст будущей шифровки в германский разведцентр. Сугонюку я сообщил, что Чухлай умер, и это знает Иванов, который проверял его, Прохора Демьяновича, сведения. Сугонюк не то чтобы удивился, а как-то весь оцепенел. Смотрит на меня, не моргая, маленькими глазками, ждет пояснений. И вдруг у него вырвалось: — Таки угробила его Надийка! — было в этом восклицании нечто от вздоха облегчения. — Я все думал: «А ну, как поднимется! Несдобровать ей». — С Сугонюка словно бы сняли путы, преобразился человек, заговорил громко, возбужденно. — Он мне всю жизнь перевел. Явился — петлю на шею надел, а конец натянул и держал в руках. — Сугонюк жалобно, с тоской и страхом спросил: — Надежду за него не потянут к ответу? — Не должно быть, — отвечаю. — Она оборонялась.