Неужели я принял желаемое за действительное? — Всегда, — говорю, — завидовал тем, кто работает в сфере производства материальных благ. Армия, увы, лишь потребитель. — Война! — ответил он просто, о чем, мол, еще тут может быть разговор. Чувствуя, что спокойная обстановка мне ничего не дает, проигрываю единоборство, решил обострить ситуацию. — Говорят, ваш завод пострадал от последней бомбежки? Он пожал плечами: — Я две недели как из Таганрога. Во время разговора он перестал курить. Папироса погасла. Затянулся было: не горит. — Возможно, вы не застали… — согласился я с его доводом. — Налет был где-то в середине месяца. Младший лейтенант, — спрашиваю Князева, — когда вы ездили к больному отцу? — Тринадцатого вернулся, — четко ответил мой помощник, на лету уловив, что я от него хочу. — Говорили, док пострадал. Быстро, мгновенно переметнулся острый взгляд Родина с меня на Князева и впился в его лицо. Князев — само добродушие. Родин сильным тычком задавил о дно пепельницы негорящую папиросу. Извлек из кармана пачку. Помял новую папиросу. Достал зажигалку, сделанную из винтовочного патрона. Почиркал о кремний колесиком. Не горит. — Спиртом заправляю. Авиационного бензина нет. Я подал ему спички. — Пожалуйста. Он прикурил. — Благодарю вас. Странно… Я ничего о доке не знаю. У меня командировка с четырнадцатого, но я выехал тринадцатого, подвернулась машина до самого Харькова. Он явно просил о снисхождении, убеждая меня верить ему, а не младшему лейтенанту. И я сделал вид, что верю. Можно было сейчас спросить фамилии директора завода, главного инженера, парторга, председателя завкома, начальника цеха и еще кого-нибудь из тех, с кем должен работать инженер Родин. Но я решил этот козырь пока приберечь. «Вот получим из Таганрога сведения от НКВД…» Зазвонил телефон. Я снял трубку. Из Харькова. Майор Остапенко сообщил: «Оказывается, радиаторный заводик есть, бывшая полукустарная мастерская товарищества глухонемых. До войны они что-то паяли по меди, а сейчас набивают патроны». Спрашиваю так, чтобы Родин не догадался, с кем и о чем я говорю: — Могут они еще чем-нибудь похвастаться? Майор Остапенко не понял меня. Удивился. «Да у них там два гвоздешлепальных станка петровских времен и какой-то прессик: «эй, ухнем!» — Говорят, что они освобождают квартиру? Мне хотелось узнать, не собирается ли эта артель глухонемых в эвакуацию. Майор Остапенко понял, что я от него хочу. — Сидят на месте. Вагонов для тракторного не хватает. А бои в пятидесяти километрах от города. «Спасибо тебе, майор Остапенко! Ты меня вооружил важными фактами». Закончив разговор, я повольготнее расположился за столом. Внутреннее напряжение, вызванное сомнением в правильности своих действий, прошло, вновь почувствовал, что удача бродит где-то рядом. Еще несколько усилий, несколько шагов — и мы с нею найдем друг друга. Смотрю молча на Родина. Выдерживаю паузу. Он догадывался, что мой разговор по телефону имел какое-то отношение к его судьбе. Ждет решения. Поясняю: — Это из Харькова. Я просил уточнить, что с вашим багажом. Понимаю, как ждут котельную трубку на заводе. Вагон прицепили к составу, который без переформировки идет на Таганрог. — Не ожидал такой четкости работы от железнодорожников. Спасибо им. Беру со стола документы, протягиваю ему: — Вы свободны. А он не верит. Не хочет встать со стула, не смеет протянуть руки. — Пожалуйста, — подбадриваю его. В документах — главный сюрприз: в паспорт вложена фотокарточка Иванова. Как Родин прореагирует на ее появление? Накладная и квитанция липовые, причем для подделки использовано два подлинных документа. По одному из них каким-то безымянным радиаторным заводом отпущено Таганрогскому судоремонтному восемь тонн трубки. По квитанции из Харькова отправлен неизвестный груз: «Восемь тонн двести килограммов». Но на подлинниках с профессиональным умением исправлена дата. Два этих документа вместе с командировочным предписанием, а также паспортом и военным билетом должны были гарантировать инженеру Родину В. В. неприкосновенность личности. Когда поступят сведения из Таганрогского НКВД, окончательно выяснится, что человек, задержанный Князевым, совсем не Родин. Но какое отношение он имеет к десанту в Ивановском лесу, тем более к акции гитлеровской контрразведки «Сыск», являющейся частью операции «Есаул»? Пока — никакого. А мне крайне необходимо было доказать обратное. Вот я и решил применить прием, от которого в ином случае отказался бы, считая его грубоватым. Передо мной был неглупый человек, в общем-то умеющий владеть собою, но порою все же срывающийся. Я взвинтил его нервы… Это должно было создать «момент внезапности». Он взял документы, вознамерился, не глядя, сунуть их в карман. Если бы он это успел сделать, то при моем напоминании проверить документы, сразу бы сообразил, что за этим что-то скрывается. Я готов был к такому обороту дела и придержал командировочное удостоверение, которое Родин хранил в паспорте. Именно туда я и положил фотокарточку Иванова. Говорю: — Простите, вот ваше командировочное. Он взял его. В левой руке держит удостоверение, в правой — все остальные документы. — Могу быть свободным? В тоне, каким это было сказано, звучал упрек мне: «Занимаетесь тут ерундой от нечего делать». — Само собою. Прошу извинить за беспокойство. Он с тайным удивлением глянул на квитанцию. «Выручила!» Она сотворила чудо. Документы у него в руках. Вот сейчас он ступит за порог, а там — сво-бо-да! Он раскрыл паспорт, намереваясь положить на прежнее место командировочное удостоверение. И… остолбенел. Перехватило дыхание. Секунд тридцать стояла в кабинете начальника вокзала напряженная тишина. Мы с Родиным в упор смотрели друг на друга. Он выложил фотокарточку из паспорта ко мне на стол, а документ убрал во внутренний карман куртки. И этого мгновения было достаточно, чтобы он справился со своими чувствами. — Вы, видимо, по ошибке положили в мои документы чужую фотографию. — Да, да, — согласился я с ним, — чистейшая ошибка. Дело в том, что этот человек утверждает, что сегодня днем вы вместе с ним около часу дня посетили Светловскую больницу, справлялись о самочувствии Селиверстова. Вернее, в больницу заходил он, а вы только наблюдали, что же из этого получится. Наступил переломный момент. От разоблаченного немецкого десантника-офицера можно было ждать любой выходки. Князев уже стоял с пистолетом в руках в двух шагах от Родина. — Не делайте глупостей, — назидательно сказал я. — Взгляните на двери. Он обернулся. В одно мгновение я очутился возле него, рывком повернул к себе спиной и, вывернув руку за спину, поднял ее до предела вверх. Задержанный застонал от боли. Подоспел Князев. — Обыщите! Под пиджаком под левой рукой у задержанного оказалась кобура с пистолетом. Я прощупал кончики пиджака, рубашки и куртки, нет ли ампулы с ядом. Потерять такого свидетеля мне совсем не хотелось. Куртка снята. Старенький картуз у меня в руках. В ящике стола пистолет, запасная обойма и документы. Говорю Князеву: — На другой телефон. Найдите Копейку. Иванова надо брать, хватит за ним ходить. Я передал младшему лейтенанту фотокарточку Иванова. Князев ушел. Мы остались с задержанным с глазу на глаз. — Надеюсь, назовете свое имя? Он прохрипел: — Вы достаточно внимательно и долго изучали мой паспорт. И вдруг успокоился, будто одержал надо мною бесповоротную победу. Бледность с лица исчезла. Сидит на стуле, спину выпрямил. В глазах появилась мысль. Проиграв схватку нервов, он понял, что терять ему нечего, и успокоился. Я полностью раскрыл себя, так что никаких сюрпризов не мог уже ему поднести. И я с опаской подумал, что второй этап схватки может остаться за ним. На испуг разведчика не возьмешь. А что, если попытаться доказать ему бесполезность сопротивления, бессмысленность игры в молчанку? — Вы — разведчик, я — контрразведчик. Оба хорошо понимаем ситуацию. Взвесьте свои шансы, доктор фон Креслер. Он попытался улыбнуться. Улыбка ему не удалась. Бывает, после напряженной работы, после огромных физических и моральных нагрузок человеком овладевает апатия, этакое полнейшее безразличие ко всему, в том числе и к тому, что происходит с ним самим. Психологи говорят: защитная реакция организма. — Я не фон Креслер. — Возможно, — соглашаюсь с ним, — я в гадалки и не гожусь. Так помогите моему воображению, представьтесь. Он встал и отрапортовал: — Капитан Богач. — Не родственник начальника воздушной разведки германских сухопутных войск? — поинтересовался я. — Лишь однофамилец. — Все равно, рад встрече. Сложная ситуация не вытравила у провалившегося немецкого разведчика чувства юмора. С горьковатой иронией он ответил: — Если бы я сидел на вашем месте, а вы на моем, я был бы рад не менее вас.