— Кажется, за пригорком — шахтерский поселок Горовое. — Есть у вас там свои? — Когда-то были… Теперь не знаю. — Зайдем в первую попавшуюся хату. Старые ваши квартиры-явки могут быть под наблюдением. Но Сомов опять сел. И в этот раз уже никакая сила не могла поднять его. — Все… Извините, Ярослав Игнатьевич… Видимо, такая моя судьба. — Я не оставлю вас тут! Поднимайтесь! — Никитин вдруг хлестнул Николая Лаврентьевича по щеке. Еще раз, еще. — Поднимайтесь! Поднимайтесь! Николай Лаврентьевич не обиделся. Только вдруг заныли перебитые и распухшие пальцы на руках, опалило огнем истерзанную спину. Он заплакал. Навзрыд. Взрослый мужчина, мужественно перенесший столько пыток, рыдал. Никитин перекинул трофейный автомат за спину, заставил Сомова привстать и ловко взвалил себе на плечо. Поднатужился, крякнул, поднялся. Постоял, потом пошел вверх по косогору. За бугром действительно был поселок. Его домики — будто черные мазки по белому полю. Ни огонька. Кажется, здесь уже век никто не живет. Никитин отыскал кучу кукурузных стеблей, раскидал верхний слой и положил Николая Лаврентьевича. Неожиданно из тьмы появились люди. Их было много. Подходили и подходили. А может быть, так показалось отчаявшемуся Сомову. Все вооружены: винтовки, немецкие автоматы. «Автоматами немцы полицию не снабжают, — мелькнула у Николая Лаврентьевича догадка. — Да и одеты… Есть в русских шинелях». — Кто такие? — спросил один из подошедших, держа автомат наготове. — А вы кто? — вместо ответа спросил Никитин, тоже вскинувший автомат. Один из подошедших с облегчением произнес: — А-а, русские, свои. Это было сигналом. Готовые к бою автоматы и винтовки опустились. — Товарищи, откуда вы? — Из-под расстрела бежали, — ответил Никитин. — А мы тут партизаним. Бывшие окруженцы. Нас четырнадцать человек. Пытались за Миус пробиться — не получилось. «Товарищи… Свои…» Разве есть на свете более теплые и нужные слова! — Это руководитель местного подполья, — показал Ярослав Игнатьевич на Сомова. — Он в тяжелом состоянии. Где его можно укрыть? Минутное замешательство. — Нет у нас постоянного пристанища. — Так куда же его? — Выберем хату почище… Ночью мы здесь хозяева. — Как вас звать? — спросил Никитин старшего. — Был начхимом полка. Капитан. Анатолий Анатольевич Щепкин. Сомова подхватили на руки и понесли. Хата на отшибе. Белые стены, фундамент сажей подведен. Никитин долго стучал в окно. В ответ — ни звука. Капитан крикнул: — Тетка, открывай — свои! И только после этого загремел засов на добротной наружной двери. Вышла женщина в пальто, накинутом на нижнее белье. — Ну, чего уставилась, приглашай в хату! — Заходите, заходите. — Как у вас в поселке? — спросил Ярослав Игнатьевич хозяйку. — Что говорят о партизанах? — Разное. Листовки появлялись про то, как карателей под Ивановкой расколотили. И о молодежи писали, дескать, в Германии для нее коврыжек не напекли. Недели две тому одного полицая, из местных, в шурф сбросили. Зверь зверем был. — Ваша работа? — спросил Никитин у капитана Щепкина. — Есть и наша. Но как-то это все… не серьезно, что ли. Случайное. Подвернулся полицай под руку — мы его в шурф. Угадали — зверь зверем был, как свидетельствует хозяйка. Могли и ошибиться. А фрица надо давить планомерностью. Он должен бояться нас днем и ночью в лесу, в селе, в городе… Никитин задумался. — Чтобы планово и на страх врагам… надо объединить под общим началом и одиночек, и стихийно действующие группы, вроде вашей. Они есть! Их надо поискать. Николай Лаврентьевич, ваше мнение? Вы в подобных вопросах опытнее нас с капитаном Щепкиным. — Если наших не найдем, придется начинать все с самого начала. Но так он ответил скорее в силу какой-то инерции. Мысли его были заняты иным. С отчаянием взирал на свои распухшие, начинавшие синеть пальцы. «Неужели гангрена?» Но и эта догадка не расшевелила его. Гнили перебитые руки, гнила исполосованная спина, что- то внутри отбито, несносно болит поясница. «Может ли это все когда-нибудь кончиться!» Хозяйка поставила на стол две миски с горячей картошкой. — Умоетесь? Есть горячая вода, — предложила она и вызвалась помочь Николаю Лаврентьевичу раздеться. Он с трудом поднялся с лавки, снял рваный ватник. А рубашку не смог: прилипла. Хозяйка намочила тряпку в теплой воде, приложила к спине Сомова. Николай Лаврентьевич сидел у печки. Никитин, продолжая размышлять над создавшимся положением, ходил по комнате. — Подполье должно действовать! Николай Лаврентьевич, вас знают, вам верят, за вами пойдут. Люди капитана Щепкина — первые. Сомов промолчал. Хозяйка сняла с него рубаху. От страха у нее затряслись руки. Николай Лаврентьевич это сразу почувствовал. — Что, разукрасили? И жена при встрече не узнает, — горько пошутил он. — У меня где-то марганец был, — сквозь слезы проговорила женщина. После смерти Петра Даниловича Марфа явилась к его парализованной жене и заявила: — Собирайся-ка, Луша, перевезу к себе. И тебе сподручнее, и мне — утеха. Нету Петра Даниловича, нечего нам с тобою делить. Она прикатила тачку, набила ее соломой, поверх кинула тюфяк, уложила на него Лушу. Прикрыла периной и повезла к себе на окраину Ивановки. В хате поместила Лушу у окна, как та хотела: «Мой мир — что увижу, сидя на кровати». Хата Марфы возле Разбойной балки. Никто-то сюда в ночное время не ходит, поэтому Марфа и не остерегалась, даже окна толком не завешивала. Может, на свет и пожаловали незваные гости? Громко и настойчиво застучали в дверь. — Эй, хозяюшка, открывай! Луша задула было светильник, но Марфа сказала: — Зачем? Все равно уже заявились. Она вновь зажгла коптилочку и, взяв ее в руки, отправилась встречать пришельцев. — Здравствуй, тетка! Или своих не узнаешь? — поприветствовал ее скуластый мужик лет сорока — подчиненные называли его капитаном. — Накорми-ка нас поплотнее. Марфа поспешила на кухню, начала чистить картошку. Потом решила, что это дело затянется, и предложила: — Пока готовлю, может, по стакану молока? Вечернее в погребе стоит. Марфина коровенка неделю перед этим отелилась, и молока было вволю. — Давай! И к молоку чего-нибудь погуще, — согласился капитан. Пока пришельцы пили молоко, Марфа хлопотала на кухне. Начистила чугунок картошки, положила с килограмм свинины (еще от мирных дней осталась), луком приправила, сушеного укропа и петрушки добавила. Поплыл по хате аромат. Опорожнили ночные гости всю кастрюлю. Собрались уходить. — Ну-ка, тетка, собери нам в дорогу! — потребовал старший. Марфа растерялась: «Что им дать? Кусок сала и сырой картошки?»