— Но вы правы, расследование теперь усложняется, потому что вы так глупо лишили нас эффекта неожиданности. Вот почему я решил подсоединить к вам другую команду. И руководить ею будет гауптштурмфюрер Грюнвальд. Бивен чуть не завопил. Из всех возможных плохих новостей эта была наихудшей. — Я знаю ваше мнение о Грюнвальде, — продолжил Пернинкен почти насмешливо. За его спесью проглядывала улыбочка ребенка, который развлекается тем, что машет красной тряпкой перед носом быка — стоя по другую сторону ограды, разумеется. — Однако он ответственный и добросовестный офицер. Он внесет в расследование четкость, которой вам недостает. — Так точно, обергруппенфюрер! — Пока мы с вами беседуем, он изучает досье. Я жду вас обоих здесь в полдень, чтобы подвести итоги и принять решение о дальнейших действиях. — Так точно, обергруппенфюрер. Бивен постарался отвечать как можно энергичнее. На самом деле он чувствовал, как по спине ползут струйки холодного пота. В досье не было ничего, абсолютно ничего, указывающего на причины, по которым подозрения пали на Йозефа Краппа. И пяти минут не пройдет, как Грюнвальду станет ясно: существует и другое расследование — скрытое, проводимое вместе со штатскими, к тому же психиатрами. — Я даю вам еще сорок восемь часов, — заключил Пернинкен. — Возьмите столько людей, сколько вам нужно, передайте информацию во все наши инстанции, расспросите блокляйтеров, а главное, будьте совершенно откровенны с Грюнвальдом. Я хочу, чтобы обе команды работали в духе солидарности. — Обергруппенфюрер, значит ли это, что каждый будет в курсе… Пернинкен ударил кулаком по столешнице — вообще-то, он всегда был так спокоен и холоден, что казался куском розоватого льда, но всем было известно, что он способен на взрывы гнева, граничащие с трансом. — Вы не понимаете, что уже слишком поздно, гауптштурмфюрер? Если Грюнвальд подтвердит серьезность ваших доводов, тогда мы начнем большую игру. Перед глазами Бивена вновь встала фигура в мундире с занавешенным черной вуалью лицом. Тень, призрак. — Вы пересекли черту, — добил его Пернинкен. — Если дело получит огласку, то по вашей вине. Будем надеяться, что нам удастся удержать скандал в наших стенах. Возьмите людей, задействуйте своих информаторов, переверните весь Берлин, но доставьте этого монстра сюда, в мой кабинет. И не забудьте: он мне нужен живым. — А… «Вильгельм-клуб», обергруппенфюрер? Тот непонимающе на него посмотрел. — Вы знаете, эти женщины организовали клуб, в отеле «Адлон». Убийца вроде бы выбирает своих жертв среди них и… — Не говорите им ничего. Мужья жертв в курсе, и уже это слишком. Не хватало еще паники в дамском курятнике! Бивен подумал о Грете Филиц. Он уже велел Хёлму организовать ей личную охрану. Новая жертва стала бы худшим, что может случиться. К Пернинкену вернулось обычное спокойствие. — Сосредоточьтесь на Краппе, mein Gott! Охота на человека в Берлине — вам же это должно быть по вкусу! 62 Франц Бивен не стал ждать, пока Грюнвальд закончит «изучать» досье и явится задавать ему ядовитые вопросы. Он объяснил ситуацию Динамо и велел разыгрывать из себя идиота до его возвращения. Потом сбежал по одной из служебных лестниц — незаметной, пыльной и темной, ровно то, что требовалось, — быстрым шагом пересек двор, даже не бросая своих обычных «Хайль Гитлер!». Забрался в свой «мерседес» — за неимением выбора он решил, что шоферу можно доверять, — и дал адрес казармы унтерштурмфюрера СС Йозефа Краппа, в квартале Фридрихсхайн. Он велел принести его дело из архива и теперь с головой погрузился в досье. Ему следовало сделать это намного раньше: проверить подноготную субъекта, выяснить, что тот эсэсовец, а значит, вооружен, получше узнать его прошлое и так далее. Крапп, настоящий, родился в 1895 году в Лейпциге. Из семьи чиновников. Женился в 1914-м. Мобилизован в 1915-м. Ранен в 1917-м. Весь его опыт взрослой жизни сводился к окопам. Затем эстафета перешла к Хоффману. Он выжил, и шрамы зарубцевались еще до «Studio Gesicht» и маски Рут Сенестье… Несколько лет Крапп/Хоффман провел в дрезденском госпитале, в отделении для инвалидов. Потом он вернулся в Берлин и поступил на сверхсрочную службу в SS-Verfügungstruppe[109]. Боевого духа парню было не занимать: чтобы пойти в СС после всего, что ему пришлось пережить в семнадцатом году, нужно иметь железные яйца. Стоит начаться войне, и его первым отправят на фронт, с изуродованной мордой или без. И не посмотрят, что он ветеран. Будь он Крапп или Хоффман, ему так и так перевалило за сорок, а значит, по эсэсовским меркам он был стариком. — Подъезжаем, герр гауптштурмфюрер. Будучи унтерштурмфюрером, Крапп должен был жить в казарме, но из-за его увечья для него, очевидно, сделали исключение. Со своей пенсией по инвалидности и солдатским жалованьем он мог оплатить то жалкое жилье, где они и побывали сегодня. Бивен рассчитывал допросить непосредственного командира Краппа, гауптштурмфюрера Германа Фукса, и вытрясти из него все подробности. Нет сомнений, тот должен был хорошо знать своего лейтенанта. Бивен закрыл папку: среди содержащихся в ней страниц не имелось ни единой фотографии. Это было не по уставу, но опять-таки, по всей вероятности, к Краппу, несчастному изувеченному солдату, решили проявить сочувствие. В таком «мерседесе», как у него, их беспрепятственно пропустили на территорию казармы. Строения, подковообразно окружавшие большой плац, были сплошь черными. Несмотря на все усилия нацизма, здания Берлина несли на себе отпечаток двух предыдущих десятилетий. Годы нищеты, голода, когда в перенаселенных квартирах жгли дрянной уголь и все подыхали от недоедания и холода. Казармы не были исключением. Черные, как терриконы, с фасадами, испещренными бесчисленными окнами, они, казалось, были выстроены из вулканических скал. Что было лучше — жить в Mietskaserne вроде той, которую они посетили утром, или в таком траурном гарнизоне? Бивен свой выбор давно уже сделал. Он и помыслить не мог присоединиться к солдатам Schutzstaffel, обязанным жить сообща. Для него мир СС не был ни корпорацией, ни армией. Скорее уж скотным двором. Генрих Гиммлер, начинавший с разведения кур, таким этот мир и задумал: его овец полагалось кормить, обучать и воспроизводить, строго следуя одной и той же неизменной модели, которую он сам же придумал. Целью было воспроизводство не людей, а сверхлюдей. Способ их формирования был отработан как по нотам: для самых младших гитлерюгенд, для тех, кто постарше, — строевая подготовка, тренировки, семинары. Курсы, которые претендовали на универсальное образование, а на самом деле лишь мусолили расистский бред «Майн кампф». Основой основ были физические тренировки. Гестапо, конечно же, проповедовало спорт и следовало пословице «В здоровом теле здоровый дух». Одна незадача: нацистские идеи сами по себе были нездоровыми и большинство этих бравых вояк уже сидело на амфетаминах. Не будем об этом говорить громко. Еда была еще одной проблемой. Никакого кофе по утрам, в казармах вернулись к старым добрым германским завтракам — молоко и каша из зерновых. Меню обедов и ужинов составляли специалисты по евгенике[110], и самое малое, что можно о них сказать: они не были экспертами в гастрономии. И последняя препона — женщины. Мэтр Гиммлер желал также контролировать брачные союзы своих подопечных. Никаких свадеб без одобрения Hauptamt, то есть главного управления. Будущая супруга должна подтвердить свое арийское происхождение и пройти медицинское обследование, доказывающее, что она спортивна и в прекрасной физической форме — с прицелом на будущих маленьких арийцев, которых она принесет эсэсовцу-мужу. И наконец, она обязана была получить «философскую» подготовку, основанную на расизме и мании величия, а с другой стороны, пройти множество курсов по уходу за младенцами, кухне и ведению хозяйства. Хорошая жена вяжет, готовит и раздвигает ноги — точка. Эсэсовцы были подопытными свинками в человеческом обличье, а самое невероятное — они этим гордились. По всем вышеизложенным причинам Бивен, более всего мечтавший оказаться на фронте, предпочел Allgemeine SS[111], а не SS-Verfügungstruppe, хотя непосредственным предназначением последних и была война на передовой. Он не хотел быть фермерским петухом на зерновом откорме. А еще меньше — петухом, которому навязывают его курочек. — Герр гауптштурмфюрер, герр гауптштурмфюрер ждет вас. Мир военных не боится повторов… Бивен двинулся вслед за солдатом по узкой лестнице — тоже черной — на второй этаж. Знакомая обстановка: он оказался в той же безликой и вычурной атмосфере, что и в гестапо. Скрипучий паркет, тесные кабинеты, столешницы в пятнах, маленькие тусклые лампы. В тени величественных орлов и гигантских свастик скрывался все тот же мелочный расклад, та же дешевая мебель, тот же злотворный дух чинуш, которые только и делают, что подписывают и штампуют. Наконец он добрался до кабинета Германа Фукса. Они представились друг другу и жизнерадостно щелкнули каблуками. Зато гитлеровского приветствия Бивен так и не дождался: у гауптштурмфюрера была только одна рука. 63 Фукс ему сразу понравился. Лет пятидесяти, выглядит не как эсэсовец, а скорее как воин. Квадратный череп, пепельные короткие волосы, похожие на металлический скребок, под ними полно морщин и изогнутые тонкие губы, напоминающие перевернутую улыбку. По непонятной причине от Фукса несло уксусом. — Я хорошо знаю Краппа, — начал он, не задав ни единого вопроса о расследовании, которое привело сюда Бивена (по всей видимости, он еще не был в курсе утреннего переполоха в Мейерс-Хофе). — Он из тех, у кого любой день если не паршивый, то невезучий. Фукс предложил гестаповцу стул: закончат они явно не скоро. Франц уселся и решил забыть про Грюнвальда, Пернинкена и их совместное совещание в полдень. Пусть обойдутся без него. — Крапп был ранен при Аррасе. Он получил минимум четыре осколка прямо в лицо. Вы слишком молоды и не знали той войны. Не так уж и молод, подумал Бивен. — Санитары не стали его подбирать, потому что решили, что ему оторвало голову. Ее не было видно в месиве. Фукс подождал несколько секунд, чтобы его слова произвели должное впечатление. Но Бивена было не удивить такой жутью, он и сам по этой части мог дать фору. — Кричать Крапп не мог. Со ртом, набитым грязью, с оторванным носом и лицом в лоскутах он нашел в себе силы доползти до траншей, придерживая окровавленные ошметки. И украсть номерной жетон у соседа, чуть не добавил Бивен. Фукс продолжил рассказ, но Бивен едва его слушал. Его заворожил другой факт: без сомнения, офицер потерял руку в бою и теперь описывал историю солдата, оставившего там свое лицо, но ничто не меняло дела. Чувствовалось, что Фукс все равно любит войну. Он говорил о ней как о мощной силе, требующей уважения и преклонения. В его светлых глазах, словно отлитых из того же металла, что и волосы, отражался ужас, но и неодолимая притягательность боя, разрушения, злоупотребления жизнью, которые и есть война. Инстинктивно Бивен догадался, что Альберт Хоффман, он же Йозеф Крапп, был того же розлива. Ему не терпелось вернуться на фронт — а в ожидании он кромсал Адлонских Дам. — Я читал, что Крапп в тысяча девятьсот четырнадцатом женился… — Когда жена приехала навестить его в госпитале, она убежала. На следующий год они развелись. После войны была куча подобных случаев. Женщины и слышать больше не хотели о монстрах, в которых превратились их мужья. Бивен продолжал считывать субтитры: для Хоффмана это растерзанное лицо стало лучшей из маскировок. Ему действительно выпал шанс начать жизнь с чистого листа. — А какие у него здесь обязанности?