Лицо Менгерхаузена приобрело свекольный оттенок. — Чего… чего вы хотите? — Ты вычеркнешь Брангбо из своего списка и забудешь Минну фон Хассель. — Повторяю, ваш отец… Отпустив его одной рукой, Франц дал ему в нос и снова впечатал в книжный шкаф скромного нотариуса. — Я сейчас говорю не о своем отце. Я говорю обо всех пациентах Брангбо. Ты просто переключишься на другое учреждение. У Менгерхаузена из носа шла кровь. Ее цвет напомнил Францу Минну и ее алые губы. «То ли кровь, то ли вишня», — подумал он, потом швырнул Менгерхаузена на его пишущую машинку и папки, которые рассыпались под его головой. Бивен подобрал несколько листков — без сомнения, списки будущих постояльцев замка Графенек — и вытер ими руки. Менгерхаузен скорчился в углу кабинета. — И не забудь вернуть в Брангбо его пациентов! Бивен вышел, не обернувшись. В коридоре столкнулся с бежавшими на шум чиновниками, сразу расступившимися, стоило ему появиться. Его действия были чистым безумием. Хуже, чем безумием, — смертным приговором. Черный орден не сможет помешать ему свести счеты? Ха-ха! Хорошая шутка! Завтра его арестуют и расстреляют. Оказавшись снаружи, он глубоко вдохнул темно-красный воздух. Жизнь, настоящая жизнь по-прежнему царила здесь, безразличная к нацистской Германии, сменяя времена года над этим нагромождением нечистот. Единственным шансом заслужить прощение было арестовать убийцу Адлонских Дам и вручить его шкуру фюреру. На улице мотоцикл с коляской стоял на месте. Верхом на машине сидел мужчина и курил сигарету. Громила вроде самого Бивена, но с лицом интеллектуала, смотревшимся довольно странно. Квадратные черты, маленькие очки в тонкой золотой оправе, светлая, словно намасленная, прядь, прилипшая к черепу, и обезоруживающе мягкая улыбка. Улыбка безмятежной мощи, убийственного безразличия. Бивен узнал его, хотя видел впервые. Ганс Вирт, бывший полицейский из Крипо, телохранитель родом из Штутгарта. Франц уловил послание. Если он задумает убить Менгерхаузена, сначала придется пройти через Вирта. И хотя Бивен мог придушить гинеколога одной левой, ему будет куда сложнее с этим громилой с золотыми ободочками очков. Они приветствовали друг друга, и Бивен, направляясь к вокзалу, чувствовал, как тот провожает его взглядом, словно прицелом маузера. Он подумал о завтрашнем марше ветеранов. Арест Йозефа Краппа. Или смерть. 72 Около десяти вечера в ее дверь снова позвонили. «Снова», потому что двумя часами ранее к ней уже ввалился Франц Бивен. В бриджах и твидовой куртке — не хватало только глиняной трубки и легавой собаки для долгой прогулки по Шварцвальду. — Можешь больше не беспокоиться о Менгерхаузене, — заявил он. — То есть? — Он больше близко не подойдет к Брангбо. — Но… а другие заведения? Ведь программа эвтаназии осталась? — Да. — Надо это остановить, надо… — Ты меня достала. Они выпили шнапса. Он, в высоких гетрах и в упадническом настроении, она, уже немного пьяная, — после того как она нагрянула в гестапо, у нее не хватило духу отправиться обратно в Брангбо. Бивен очень скоро заснул на диване. Она укрыла его одеялом (клетчатым, под стать его твидовой куртке) и, потягивая свой шнапс, смотрела, как он спит. И вот теперь на пороге возник в свой черед Симон Краус, сияя, как новенькая монета. — Как ты нашел мой адрес? — спросила она. — Всем известно, что коммунистическая ветвь семейства фон Хассель живет на вилле «Баухаус» в Далеме. — Заходи. — Я помешал? — спросил он, заметив на диване Бивена. — Кончай шутить. Чего тебе надо? — Может, того же, что и ему, — подмигнув, бросил он. Минна предпочла промолчать. — У тебя есть что-нибудь выпить? — Всегда. Она плеснула в бокал жидкость бледного янтарного цвета. — Бивен весь день пытался с тобой связаться. — Я был на прогулке. — Мы, возможно, нашли способ поймать Йозефа Краппа. Она вкратце пересказала события после полудня. Марш ветеранов. Киршенбаум. Возможность заполучить лицо Краппа вовремя, чтобы опознать его. Симон восхищенно присвистнул. Правда, восхищение было щедро приправлено иронией. — Это что? — поинтересовалась она, заметив картонную тубу у него под мышкой. Симон сделал новый глоток и потряс головой, как фыркающая лошадь. Он был восхитителен. Она всегда запрещала себе слишком заглядываться на его физическую красоту — она, святая Минна-всех-Чокнутых. И все же это лицо… Изысканная пропорциональность черт, глаза, мягко пылающие в тени загнутых ресниц, как завитки японской каллиграфии… Ни слова не говоря, он открыл тубу и развернул цветную афишу научно-фантастического фильма тридцатых годов. «Der Geist des Weltraums». Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять. На первом плане — идеальный профиль Курта Штайнхоффа, величайшей звезды современного немецкого кинематографа, а за ним высился зеленоватый инопланетянин, словно грозя всему миру молниями своей планеты. Мраморный человек. Совершенно та же маска, наискось закрывающая верхнюю часть лица, с белыми и черными прожилками. Как у того, кто напал на нее в Вестхафене. — Господи… — Я был уверен! — воскликнул Симон, громко хлопая в ладоши. Минна сделала ему знак не шуметь: она не хотела будить Бивена. Во-первых, чтобы дать ему отдохнуть. А во-вторых, чтобы он не вмешался в объяснения Симона, обещавшие быть непростыми. И действительно: он пересказал весь день, проведенный с Гретой, потом обрисовал, как он обнаружил афишу, и изложил свою гипотезу, согласно которой каждая жертва видела эту зловещую голову, а затем воспроизвела ее в своих снах… — А убийца? — Он наверняка тоже видел эту рекламу. — В торговой галерее? — Или еще где-нибудь. Под влиянием фильма он и придумал себе внешность. — А ты не горячишься? — Заметь, это не на меня напала каменная морда. — Значит, сновидение жертв никак не связано с убийцей? — Никак, кроме маски, конечно, а она может быть чистым совпадением. История Симона не выдерживала критики, но, как всегда, его ум, красноречие и живость делали ее вполне удобоваримой и даже убедительной. — А как же тогда Йозеф Крапп?