— Он знает, — сказала Кэт. — Он знает расклад не хуже, чем мы. — Он знает, какие есть варианты, но всегда сложнее объективно судить о самом себе. Дверь комнаты с аппаратом МРТ открылась. Как она могла посылать сюда стольких пациентов и даже не задумываться о том, с каким чувством они заходили внутрь и каково их семьям было ждать их здесь, ждать новостей, ждать человека в белом халате, который начнет говорить с ними на неизвестном им языке о непонятных результатах? Пока неизвестном. Еще непонятных. Она поднялась. Регистратором оказалась молодая девушка. — Мы можем поговорить здесь, или вы хотели бы пройти в кабинет? — Мой муж… — Он останется в отделении. Мне нужно понаблюдать его по крайней мере до завтрашнего утра, а завтра его осмотрит доктор Линг, если вас это устраивает. Кристина Линг. Врач-невролог. — Я могу посмотреть снимки? — Да, конечно. Доктор Серрэйлер? — Я не специалист по расшифровке снимков МРТ, — сказал Ричард. — Все равно, пойдем со мной, — сказала Кэт. Отец нужен был ей не для моральной поддержки, она не рассчитывала поплакаться ему в жилетку, но она хотела найти опору в его хладнокровии, его профессионализме, его способности оставаться рациональным, даже когда дело касалось его семьи. В этом была его сила. Снимок светился неоновым синим цветом: странное безликое изображение, совсем как иллюстрация в учебнике. Кэт вгляделась. Поперечное сечение — этот срез нескольких разнородных слоев внутри костной полости — показывало, что находится внутри мозга ее мужа, Криса, отца ее детей, доктора Криса, мужчины, которого она любила и с которым была вместе четырнадцать лет. Крис. Мозг Криса. «Доктор Луиза Паркер» — было написано на бледно-голубом пластиковом бейджике большими черными буквами. — «Старший регистратор Отделения неврологии». Она наклонилась к экрану и показала курсором место на снимке. Ричард прочистил горло. — Да, — сказала Кэт. — Я вижу. Так происходит всегда. Ты знаешь, но притворяешься, что нет; ты боишься худшего не потому, что ты пессимист, а потому, что тебе известны медицинские факты. Это твоя работа. И она знала. — Поражение локализовано здесь, — сказала доктор Паркер, выделяя затемненную область. — Оно уже довольно обширное. У него должны были возникнуть симптомы, но они развиваются достаточно быстро, как вы знаете. Сейчас давление просто достигло такого уровня, что спровоцировало электрическую активность, которая и стала причиной удара. Это объясняет и изменения настроения. Изменения личности. — Да, — сказала Кэт. — Он жаловался на головные боли? — Да, но он не говорил, насколько они были сильными — я списала это на стресс из-за сборов и перелета. Джетлаг. Он был очень уставшим — я должна была понять. Я должна была догадаться, что это не просто затянувшийся джетлаг. — Такое просто не заметить. Он сказал, что его пару раз тошнило за последние несколько дней. — Он не говорил мне. Почему он ничего мне не рассказывал? — Она посмотрела на своего отца, но не смогла разгадать выражение на его лице, потому что его просто не было. Он как будто и не слышал их разговор. Мозг Криса. Она посмотрела на затемненную долю, пытаясь определить, где именно расположена опухоль относительно других частей мозга, чтобы составить прогноз. Пытаясь вести себя как врач, который смотрит на снимок своего пациента. Вести себя как отец. — Выглядит не очень хорошо, — наконец сказала она. — Не очень. Доктор Линг завтра первым делом его посмотрит и поговорит с вами о возможных вариантах. — Могу я увидеть Криса? «Теперь я беспомощный и бесправный родственник, — подумала она. — Все изменилось». — Конечно. Я отведу вас. Доктор Серрэйлер? — Я подожду в машине. Нечего толпиться вокруг него. Крис лежал в боковой палате. Горел приглушенный свет. Тут стояли еще три койки — на одной кто-то вытянулся во весь рост, а на другой — наоборот, свернулся калачиком. Третья оставалась за задернутыми шторками. Оттуда звучали тихие голоса. Стояли капельницы. Кэт почувствовала приступ страха. Он полусидел, откинувшись на подушку. В больничном халате. — Пойду посмотрю, смогу ли я найти для вас пижаму, — сказала регистратор. Больничную пижаму. Но это был Крис. Он совсем не выглядел иначе. Почему-то она ожидала, что он изменится. Он посмотрел на нее. Отвернулся. — Почему ты не сказал мне? — спросила она, хотя не собиралась упрекать его. — Ты должен был понять, что это не просто джетлаг. — У меня были мигрени — в подростковом возрасте. Я думал, они вернулись. Она взяла его за руку. — Ты видела снимки? — Да. Но диагноз по ним пусть ставят специалисты. Невролог встретится с тобой завтра утром. — Где дети? — С Джудит. — Кто такая Джудит? — Папина подруга. Тебе дали седативные, не волнуйся. Крис замолчал. Задремал? Задумался? Она начала вставать, но он резко дернул рукой, удержав ее. Кэт наклонилась к нему и погладила по голове. — Я приду завтра пораньше. — Если это четвертая стадия, я хочу, чтобы ты дала мне смертельную дозу морфина. Обещай мне. — Не пытайся сам себе ставить диагноз. — Обещай мне, Кэт. Она молчала. Она не могла пообещать. Она не могла даже подумать о том, что это будет для них значить, если он прав. Но он был не прав. — Глиома. Все после второй стадии. Пожалуйста. — Попытайся заснуть. Ты же знаешь, что существует еще много других опухолей мозга. Не надо сразу рассчитывать на худшее. Не думай больше сегодня об этом. — «Господи, — подумала она, — какая глупость. Какая глупость, глупость, глупость». Не думай больше об этом. Если бы. Она наклонилась, чтобы поцеловать его. Крис отвернулся. — Странно, — произнес Ричард Серрэйлер, когда они выезжали с больничной парковки. — Симптомы противоречивые. Эпилептический приступ и сонливость говорят об опухоли ствола головного мозга, но смены настроения, как правило, связаны с поражением лобной доли. Может, глиома, как ты думаешь? У него были проблемы со зрением? Атаксии, насколько я видел, не было. Кэт было сложно что-то ответить. Машина как будто неслась по воздуху, стремительно двигаясь в сторону съезда. Ее отец всегда водил аккуратно, осторожно, но очень быстро. В ее мозгу вихрем носились образы и мысли, и она не могла ни за что уцепиться. — Что тебе сказал Крис? Она хотела ответить, что ему дали седативные и он был не очень разговорчив. — Он заставил меня пообещать, что если это четвертая стадия, я дам ему смертельную дозу морфина. — О. Интересно. — Интересно? Он не ответил.