Он потратил неделю на то, чтобы все спланировать. Она прервала с ним всякое общение — ни слова, ни письма, ничего. И она, и все члены ее семьи. Он чувствовал себя так, будто в их глазах он больше не существовал, они как будто вымели его из своей жизни и из своей памяти. Он не готов был с этим мириться. Но он никуда не торопился. Его ярость была как пылающий огонь, но он подождал до тех пор, пока он утих и превратился в маленький, дрожащий, раскаленный добела уголек, который, как он знал, он мог контролировать. Ведь контроль необходим. Он начал бегать, отправлялся в целые походы до Болот, гулял по лесам у Старли и стрелял в голубей, а после голубей он собрал шесть пустых консервных банок, поставил их в ряд и стал стрелять по ним до тех пор, пока не смог попасть в шесть подряд без единого промаха. Когда одна из них падала, это был один из них. Ее отец. Мать. Сестра. Бабушка. Маленький брат. Потом она. Она каждый раз была последней. Когда он укладывал их всех, он устанавливал их снова в том же порядке и снова начинал стрелять. Неделю. Он дождался времени, когда она пила чай, — после шести, уже вернувшись домой с работы. Он знал, что она будет дома. Она всегда приходила к этому часу. Был прекрасный вечер — теплый, безветренный, наполненный сладкими ароматами даже посреди города. Он припарковал машину выше по улице и зашагал вниз. Пара детишек показывали друг другу трюки на велосипеде рядом с ее домом. Он немного подождал, но в конце концов сказал им проваливать. Он не хотел, чтобы тут были дети, даже если он просто собирался напугать ее. Испугать их всех. Детей не надо было впутывать. Теперь он мог положиться на свою ярость. Она была под контролем. Он попугает ее, но ничего больше. Он хотел увидеть ее лицо, как она посмотрит на него, что она попытается сказать. А потом увидеть страх. Подходя к дому, он задумался, зачем это делает, ведь, несмотря на случившееся, он любил ее. Он никогда не думал, что испытает такое чувство, какое он испытывал к Элисон, до сих пор испытывал: и этот плотный комок ярости был частью этого чувства. Он прошелся по одной стороне улицы, глядя на ее дом, а потом — в обратную сторону — по другой. Калитка была покрашена в голубой цвет, довольно яркий. Он как будто видел, как эта голубизна глазеет на него. Он стал идти медленнее, потом еще и еще медленнее, пока не начал едва передвигать ноги, подходя все ближе к голубой калитке. Машины на подъездной дорожке не было. Он встал, положил руку на ручку калитки, сглотнул комок ярости. Потом увидел движение в окне, за занавеской. Он толкнул голубую калитку и открыл ее. Она, видимо, сбежала по лестнице и уже ждала его у двери, потому что, когда он поднял руку, чтобы постучать, она широко распахнула ее перед ним. Джорджина. Он почувствовал ее страх. Она прятала его за своим вызывающим видом, но ее глаза бегали с места на место, то останавливаясь на нем, то отворачиваясь, то глядя за его плечо. — Ее здесь нет. — Я тебе не верю. Я хочу поговорить с ней, Джорджи. Скажи ей. — Я же сказала. Ее нет. — Я хочу зайти и посмотреть сам. — Ну, этого не будет. Она все равно не хочет тебя видеть, она не хочет иметь с тобой никаких отношений, она уже сказала тебе это. Он попытался отодвинуть ее с дороги, но тут за ее спиной возник еще один человек, мужчина, которого он никогда раньше не видел. — Это мой дядя Гордон, — сказала она. — Скажи ему, что Элли здесь нет. Мужчина был невысоким, но коренастым и мускулистым, как маленький крепкий бочонок, со сложенными на груди руками. Он легко мог бы справиться с ним, но он пришел не за этим. — Элисон, — сказал дядя, — здесь нет. Что тебе непонятно? — Я хочу увидеть ее, вот и все. Я имею право объясниться. — Вы уже объяснились. — Если ее здесь нет, то где она? — Не твое… — Нет, все нормально, дядя Гордон, я скажу ему. Думаю, ему стоит знать. — Знать что? Она вышла за дверь и сделала несколько шагов по дорожке, так что он последовал за ней. — Слушай, ее здесь нет, и это истинная правда. Ее нет уже несколько дней. Она уехала, и она не одна. Она со Стюартом. Так что тебе лучше уйти. — Где она? Где? Где? — Он чувствовал, как начинает дрожать, как его ярость вырывается из четко очерченных границ. — Я имею право знать. — Нет, — сказала Джорджина, — нет, не имеешь. Я больше ничего тебе не скажу, и не приходи сюда снова. Она отвернулась от него. Он схватил ее за руку. — Если я напишу ей письмо, ты его передашь? — Не знаю. Он не знал, что делать. Он не хотел делать больно Джорджине. Он не хотел делать больно Элисон. Но другие будут страдать. Другие. Другие никогда не испытают вкус счастья. Он выпрямился. — Спасибо, — с трудом проговорил он. — Спасибо, Джорджи. Он дошел до конца дорожки, закрыл за собой ярко-голубую калитку и быстро пошел по дороге, и теперь его по-настоящему трясло, он чуть не потерял голову, чуть не набросился на пожилую женщину, которая шла ему навстречу, чуть не опрокинул ее на землю. Он был зол на себя. Ему нельзя было об этом думать. Он должен был взять себя в руки. Он прошел мимо своей машины и зашагал дальше, быстрым и твердым шагом прошел пару миль, сворачивая на случайные улицы, разговаривая сам с собой и медленно возвращая себе контроль. Это было как успокаивать взбесившуюся лошадь, но в конце концов он почувствовал, что у него получается. Он шел, пока не наткнулся на паб на углу, и зашел внутрь. Какая-то его часть хотела напиться до потери сознания. Он взял пинту «Гиннесса» и сел. Он пил медленно, растягивая. У него тряслись руки, но с этим он тоже справился. Когда он выпил уже полбокала, он начал размышлять — взвешенно, рационально, поэтапно, стараясь составить в голове четкий план. Его очертания начали вырисовываться, когда его бокал опустел. Второй он уже себе не позволил. Сорок семь Собиралась гроза. Узкую дорогу, которая круто сворачивала в сторону крематория, размыло от дождя, что заставляло автомобили двигаться еще медленнее. Три автомобиля. Джейн Фитцрой ждала, спрятавшись под навесом от косого дождя, бьющего по газону. Катафалк. Еще одна похоронная машина за ним. И темное зеленое «Пежо» Кэт Дирбон. А за ними, далеко позади, в воротах возник маленький побитый фургон. Катафалк медленно подъехал к ней, хрустя гравием. Остановился рядом. На гробе из светлого дерева лежал маленький белый букет, венок с золотыми и красными лентами, а за ними — огромная композиция из лилий и темно-зеленого плюща, затмевающая все остальное своей экстравагантностью. Джейн посмотрела на карточку, пока гроб выкатывали из машины. «Дорогая Карин, любим и благодарим тебя за все потрясающие вещи, что ты для нас создала, и за твою теплую и преданную дружбу. Ты покинула нас слишком рано. Какс и Лючия». Из машины, ехавшей за катафалком, вышла пожилая пара. Потом Кэт. А потом из фургона появился молодой парень, которому явно было некомфортно в костюме. Джейн не двинулась с места. Присутствие огромной толпы на похоронах не всегда означало, что это толпа любящих друзей, далеко не всегда, но эта группа людей выглядела удручающе немногочисленной. Карин оставила указания для своих похорон. Три музыкальные композиции. Гимн. Отрывок из записок садовода Кристофера Ллойда. «Если ты будешь вести службу, Джейн, я уверена, что ты сможешь выбрать правильные молитвы». Она надеялась, что ей это удалось. Она развернулась и вошла внутрь под первые ноты кантаты «Иисус, Радость Алчущего». Как только она это сделала, она услышала за своей спиной звук машины, быстро приближающейся к церкви. Она понадеялась, что это бывший муж Карин пересмотрел свое решение не присутствовать здесь в этот день, но прошла дальше в маленькую, невыразительную часовню не оборачиваясь. Она прочла открывающую молитву, но, когда встала Кэт, чтобы прочитать отрывок из «Хорошо настроенного сада», выбранный Карин, Джейн подняла глаза и прямо перед собой увидела Саймона Серрэйлера. Он пристально смотрел на нее. Она быстро отвела взгляд, глядя на Кэт, на цветы у гроба, на пол. Она скользнула на сиденье во втором ряду. Кэт читала хорошо, не торопясь и прочувствованно. Джейн не отрывала от нее взгляда, когда она заканчивала, остро, с яростным отчаянием понимая, что ее лицо залила краска. Но она совладала со своим голосом, и он остался твердым. — Карин хотела, чтобы прозвучал гимн «Мой Пастырь Владыка Любви». Не очень просто петь, когда звучит так мало голосов, так что мы выбрали запись конгрегационной версии, к которой можно присоединиться. Надеюсь, это будет не слишком похоже на караоке. Как ни странно, похоже не было. Голоса на записи начали петь, а реальные голоса присутствующих зазвучали чисто и перекрыли их. Это было компромиссом, но, по мнению Джейн, лучше, чем слабое, нитевидное исполнение, которое смутило бы всех. Дождь стучал по крыше церкви, и гимн заканчивался. Ей не удавалось сосредоточиться, и от этого было стыдно; злило то, что ее так взволновало появление Саймона, она хотела, чтобы он вообще не приходил; ей нужно было вспоминать Карин. Что бы она сказала? В голове у Джейн возникла картинка: Карин с увлеченным выражением лица. Да, ей бы показалось все это увлекательным, она бы смогла сказать что-нибудь необычное. Но если Карин улыбалась, то Джейн не могла. — Господь, наш создатель и избавитель, твоей волей Христос победил смерть и принял славу. Веруя в его победу и провозглашая его заветы, мы вверяем рабу твою Карин твоей милости именем Христа, нашего Владыки, который умер и жив, и правит с тобой, сейчас и во веки веков. Она ненавидела кремации, ненавидела безликость этих под копирку выстроенных часовенок, ненавидела эти ужасные шторки и звук, с которым уезжал гроб. Для нее погребение обладало неким благородством, хотя она знала массу своих коллег-священников, которые не разделяли ее мнения. Она еще раз посмотрела на гроб Карин Мак-Кафферти, на белые цветы, на его отсвечивающие медные ручки по бокам в сумраке часовни. Затем склонила голову и начала читать панихиду. Кэт закрыла глаза, но даже не попыталась вытереть слезы с лица. Энди Гантон стоял прямой как палка и тяжело сглатывал. Он работал с Карин, проводил с ней по несколько часов почти каждый день в саду Шато Во, имения Какстона Филипса, учился у нее, смеялся вместе с ней и понятия не имел, что нужно делать и говорить, когда ее болезнь вышла на последний смертельный виток; отдалился от нее и теперь чувствовал стыд из-за этого, презирал себя за то, что оказался тем человеком, который переходит на другую сторону дороги, чтобы избежать неудобной встречи. — Аминь. Саймон услышал, как его собственный громкий голос преодолевает короткое расстояние между ним и Джейн Фитцрой, перекидывая мост от него к ней. Он не знал, как отреагирует, когда увидит ее снова, и это его немного обескуражило. Гроб начал двигаться, и у Кэт перехватило дыхание. «Крис, — прошептала она, — о боже».