Вступил ансамбль — две гитары, две флейты, электронные клавиши и дробь на ударных. Том не участвовал. Обычно он был на сцене и на чем-то играл, но сегодня был не готов. Он встал далеко в сторонке. — Аллилуйя! А-а-аминь! Пастор поднял руки в воздух. Том закрыл глаза, и они снова начали петь: петь, размахивать руками и раскачиваться, ряд за рядом. Он чувствовал, как женщина рядом наваливается на него, раскачиваясь. — О, Иисус, славный Господь, — стонала она. Он открыл глаза. В ряду перед ним сидела женщина с двумя маленькими мальчиками, но там, где были спины мальчиков — одного в красной флисовой куртке и другого в синей, — он видел только лицо своей матери, светящееся от счастья; ее, и еще лицо Лиззи. Лиззи, с улыбкой от уха до уха, которая смотрела на него. Он около часа гулял по улицам, забредал в тупики, выходил на проспекты с кучей домов. Машина на подъездной дорожке, свет в окне. Машина на подъездной дорожке, свет в окне. И так без конца. Он вышел недалеко от холма и думал подняться на него, но тьма была кромешная, а фонарика у него не было. Он пошел обратно, петляя, потому что возвращаться домой не хотелось, немного углубился в центр города, но потом передумал и пошел обратно. Ему не хотелось ни с кем встречаться, он не смог бы поддержать разговор. Чего ему хотелось, так это плакать. Он не злился на мать, хотя не понимал ее, но, может быть, это был шок после аварии — может быть, она не понимала, что делает? Может такое быть? Его мучили грусть и разочарование. Фил Расселл. Хорошо, допустим, он, Том, уедет в Штаты, оставит дом, и ему особо не придется иметь с ним дело, но одна мысль о том, что Фил Расселл станет его отчимом, женится на его матери и будет вливать в ее сердце и сознание атеистический яд, глумиться над Библией, настраивать против нее с помощью умных разговоров, заставлять ее чувствовать себя дурой, возможно, даже препятствовать ее походам в церковный хор… В глубине души он знал, что Бог требует от него остановить это, что Иисус рассчитывает, что он приведет свою мать к спасению, и Том хотел этого, но это казалось невозможно сделать одному. — Ты не один, — сказал голос в его сердце. — Внемли, я с тобой навеки, до самого конца времен. Он улыбнулся. Куртки двух мальчишек засияли. — Для меня, — продолжал голос, — больше радости об одной пропавшей овце, которая вновь вернулась… — Да, господь, — сказал Том, — будь благословенно имя твое. Я знаю, о чем ты просишь меня, знаю, чего ты от меня хочешь. Просто… — Для Бога нет ничего слишком сложного. Проси, и воздастся. Постучись, и тебе откроют. Женщина, сидящая рядом с ним, вцепилась в его руку, и комната вокруг наполнилась бормотанием людей в трансе. Она тоже была в трансе. Ее глаза вращались. Том попытался мягко высвободить руку, но ее хватка оказалась слишком сильной. — Амма джамбагрисаламораламма форнамо джаммаи джаммаи канфалабедеи. Том тоже открыл рот и попытался вспомнить то, чему его учил пастор после обряда крещения. Расслабься, сделай глубокий вдох, медленно выдохни и сфокусируй свое сознание на Боге и Господе, чья любовь к тебе неизмерима. Поблагодари их за то, что наполнили тебя Святым Духом, еще раз вдохни и позволь этому вырваться — продолжай произносить слова восхваления, благодарности и служения. И именно их ты и будешь говорить. И будь СМЕЛ — слова, которые ты произносишь, это доказательство того, что Иисус жив и благоденствует — и то же будет с тобой — во веки веков! Он заплатил жизнью за то, чтобы дать тебе возможность восславлять его и служить ему таким невероятным способом, так что погрузись в это! Он снова закрыл глаза, но пастор уже опять встал на ноги, размахивал Библией и взывал к ним, чтобы они услышали слова Иисуса. — «Придите ко Мне, все трудящиеся и обремененные, и Я успокою вас»[15]. Сколькие из вас работают в поте лица, чтобы заплатить аренду, отдать долг по кредиту, накормить малышей, купить одежду, заправить машину? Сколькие из вас встают ни свет ни заря и бредут на работу, которая им не особо интересна, сидят на ней весь день, а потом бредут домой, выжатые как лимон? Сколькие из вас здесь? Думаю, все из вас, кто достиг того возраста, чтобы ходить на работу. А те из вас, кто слишком молод, — что же, полагаю, вы ходите в школу, не так ли, вы сидите на уроках, а потом делаете домашнее задание, день за днем. Вы обременены. Но что нам говорит Иисус Христос? Разве он говорит, что я дам вам кучу денег, чтобы вы перестали работать и полетели во Флориду и весь день валялись у бассейна? Разве он говорит: хорошо, я позволю вам бросить школу и веселиться целыми днями и больше никогда не заучивать правила правописания или химические формулы, аминь? НЕТ, не говорит. А говорит он: «Я успокою вас», но разве это означает безделье? НЕТ, не означает. Был ли Иисус бездельником? Были ли его ученики бездельниками? НЕТ, не были. Это слова Иисуса необходимо хорошенько обдумать. Успокою. Я успокою вас… Все начали шумно подниматься со стульев. Кто-то громко чихнул. Мальчик в синей флисовой куртке толкнул мальчика в красной. Женщина рядом с Томом прижалась к нему. Он отодвинулся, но она прижалась сильнее. От нее пахло рыбой. Когда все ушли, он остался сидеть в церкви, пока пастор не вышел из боковой комнаты, чтобы прибраться. — Том? Жаль, что сегодня вечером мы не смогли послушать, как ты играешь для нас, — все в порядке? Он подошел ближе, внимательно на него взглянул. Сел рядом. — Выглядишь ты нехорошо. Ты слышал слова Господа только что? «Придите ко Мне все обремененные»? В чем бы ни была проблема, мой мальчик, впусти эти слова в свое сердце. — Я пытаюсь. Это просто… тяжело. — Я здесь к твоим услугам, если хочешь поговорить, но если нет, попробуй Иисуса. Он к твоим услугам всегда и везде. — Да. Я знаю. — Тогда… Я, пожалуй, продолжу уборку, а ты сам решай, что делать, Том. И я, и он тут, неподалеку. — Спасибо. Он опустил голову. Пол был стерт и заляпан грязью. «Тысячи ног, — подумал он. — Тысячи ног». Он не знал, хочет ли он говорить с пастором, но с Богом говорить он не мог, да и в любом случае зачем это нужно, ведь ему и так ведомы глубины его души, он знает, что не так. Он должен был сделать что-то, чтобы это исправить, вот и все, должен был остановить происходящее. Ему не мог быть по душе этот брак: Хелен Криди с воинствующим самоуверенным атеистом, который насмехался над Иисусом и однажды нарисовал ему очки в одной из листовок Тома. Его мать еще не переродилась, но она была хорошим человеком, он знал, что это просто вопрос времени, она обязательно увидит свет и впустит Иисуса в свою жизнь, но для Фила Расселла надежды не было никакой, и если она выйдет за него… Нет, нельзя говорить, что нет никакой надежды. Для всех была надежда обратиться к Иисусу до того, как станет слишком поздно. Только в данный момент Том не понимал, каким образом это может произойти с Филом Расселлом. «Гордый и «жестоковыйный», — подумал Том. Это точно он. В Библии всегда находилось подходящее слово. Пастор хлопнул крышкой деревянного ящика со сборниками гимнов и несколько секунд помолчал. — Том, в десять мне надо идти. Том поднялся на ноги. — Нужно обсудить что-то — звони мне. Я возвращаюсь сюда, ты делаешь звонок, да? Не надо изводить себя, ладно? — Хорошо. Спасибо. — Ты на своем мотоцикле? Меня эти штуки пугают до смерти. Том рассмеялся и вышел вслед за ним. Мотоцикл был припаркован в школьном дворе, и после того, как он откатил его к воротам и натянул на голову шлем, он еще несколько минут сидел и глядел на улицу перед собой. Он не мог рассказать это пастору, но, когда он сидел в одиночестве в церкви и последний раз спрашивал в молитве о том, что он должен делать, ответ возник в его голове в один момент, шокировав его и заставив содрогнуться. Но голос был ясным. Слова звучали отчетливо. Он не понимал, почему он должен это сделать, ведь это было совершенным безумием, он ничего подобного не ожидал. Но чем больше он думал об этом, сидя верхом на машине в вечернем сумраке, тем более правильным это казалось, более ясным. Если ничто другое, то это точно пробудит ее, заставит ее понять, наставит на правильный путь, совершенно точно. Именно поэтому он обязан это сделать. Это было не ради него, а ради нее. Может быть, она не осознает это сразу, но осознает довольно быстро, потому что таков был ответ, который он получил, а Бог не дает неверных ответов. Он с ревом завел мотоцикл и свернул за ворота. Пастор, стоявший позади и запиравший дверь, покачал головой и вознес молитву, чтобы мальчик не ехал слишком быстро и не попал в аварию. Шестьдесят пять — Вас тут все устраивает, я правильно понимаю? — еще раз спросил Питер Уэйклин. — Кажется, все в порядке. — Боюсь, я не очень хорошо умею делегировать. Джейн рассмеялась. — Это я уже заметила. Честно, Питер, когда вы вернетесь, это место по-прежнему будет здесь. — Она встала и собрала бумаги на столе в свою папку. Это было погожее утро, и сквозь неизбежный кембриджский туман пробивались широкие лучи солнца. Она задумалась, сколько еще раз настоятель захочет пройтись по перестановкам и расписаниям, касающимся всего, что будет происходить во время его отсутствия. Сейчас ей надо было увидеться со своим научным руководителем, а потом навестить молодую студентку в отделении острых психических расстройств, но, когда она подошла к двери, Питер Уэйклин произнес: — Джейн, а сегодня попозже вы будете свободны? — Когда попозже? Боюсь, до конца дня я буду занята. — Я имею в виду, сегодня вечером. Я хотел спросить, не поужинаете ли вы со мной? Она задумалась. У нее в планах был недолгий ужин в столовой и вечер за работой. И ей не особенно хотелось их менять. Но когда она взглянула на него, она передумала. «Этот человек был одинок, — подумала она, — и он не был готов ни к коллективной трапезе в компании всего колледжа, ни к ужину в одиночестве». Она знала это чувство. Ей нравилось уединение, но в последние пару лет иногда бывали моменты, когда ее могло устроить все что угодно, кроме него. — Было бы замечательно, — сказала она. Ей показалось, что нечто похожее на облегчение сгладило его черты. — Встретимся у главных ворот? В семь тридцать? Я приеду на машине. — А мы не можем пройтись? — Не туда, куда мы собираемся. — Хорошо. Тогда до встречи. Она вышла и направилась в кабинет директора, чтобы забрать свою почту. Она чувствовала себя так, будто ее застали врасплох и она что-то не до конца поняла, но не могла ответить себе на вопрос, что именно и почему. Этот вопрос продолжал ее мучить по дороге в больницу, где она должна была встретиться со студенткой на принудительном лечении. Джейн, насколько она помнила, не была знакома с Полли Уотсон, но почему-то эта девушка, студентка второго курса, попросила увидеться с ней. Оценки у нее были идеальные, проблем со здоровьем до этого момента у нее тоже не наблюдалось, и в целом она была как будто невидимой. У Джейн было мало опыта посещений психических больных. Она рассчитывала увидеть охрану в этом крыле, но девушка на ресепшен лишь краем глаза на нее взглянула и попросила присесть. «Почему, — задумалась она, — почему они постоянно расставляют их вдоль стен, и в больницах, и в других комнатах ожидания, строго в одну линию, довольно гнетуще? Стулья, произвольно расставленные тут и там, полностью изменили бы атмосферу». Была группа людей, которые ждали вместе, опустив голову и не разговаривая друг с другом. Другая женщина листала страницы журнала не читая. Вошел мужчина, сказал свое имя, присел, а потом снова вскочил и вышел. Несколько человек вошли и вышли. Джейн подумала, что разумно будет подождать пятнадцать минут, а потом снова подойти к стойке. Кто-то вышел с двумя цикламенами в горшках, водрузил их на подоконник и ушел, набрав код на панели безопасности, чтобы открыть дверь. Через десять минут к ней подошла молодая женщина в темном брючном костюме. — Преподобная Фитцрой? Доктор Файзон. Не пройдете со мной? Они пошли по коридору. Стены кремового цвета. Казенный коридор. Голоса вдалеке. Запах подгоревшего молока. — Присядьте, пожалуйста. Кабинет. Она ожидала, что ее отведут в палату. — Простите, что пришлось подождать, но, как вы понимаете, когда происходит что-то подобное, возникает довольно много организационных моментов.