— Боюсь, я совсем не знаю Полли, но, раз уж она меня позвала, не могли бы вы ввести меня в курс дела, прежде чем я пойду к ней? Доктор посмотрела на нее с удивлением. Нахмурилась. Положила ручку. — О боже. Они вам не сказали. — Скажете вы? — Полли мертва. Она выпила гору таблеток и еще проглотила четыре лезвия. Ее нашли в туалете сегодня в пять часов утра. Мне так жаль, очевидно, произошел какой-то сбой в передаче информации. — Очевидно. — Мы связались с ее семьей. Ее родители уже едут сюда из… — она заглянула в свои записи, — Йорка. Вот, собственно, и все. Вы только зря приехали. — Нет, — сказала Джейн. — А у меня есть возможность увидеть ее тело? — Боюсь, что нет, если только вы не хотите идти в морг. Разумеется, будет вскрытие. — Она говорила спокойно. Она тоже не знала Полли Уотсон. Одно поступление с острым состоянием, одно самоубийство, дело закрыто. — Вообще-то я схожу в морг, — сказала Джейн. — Как пожелаете. Вы знаете, где это? Рукопожатие. Снова коридор. — Я оставлю вас здесь, если вы позволите. Много дел. Джейн вышла в холодное серое утро. Она чувствовала себя уныло и беспомощно. Она подвела человека, которого даже не знала. Несчастная девочка с бог знает какими проблемами и бог знает что переживающая, девочка, которая проучилась здесь год, но которую никто толком не знал. «Такое не должно случаться», — подумала она. Такое случается. После того как она вышла из морга, она поняла, что ее мучило. Питер Уэйклин позвал ее на ужин. Ужин мог все изменить. Ей нравилось то немногое, что она успела узнать о нем, но она также понимала, что не хочет идти. Она все еще пыталась найти свое место и твердо встать на ноги после двух неудачных лет. Тишина и покой, где она сможет писать свою диссертацию и достойно выполнять свою работу, — это единственное, что ей сейчас было нужно. Когда она вернулась, она написала записку и оставила ее в его ящике для писем. Шестьдесят шесть — Если бы вы просто сказали мне, о чем идет речь, сэр… — Я уже говорил, я не собираюсь рассказывать тебе, о чем речь, я хочу увидеть главного. — Не уверен, что вы под этим подразумеваете, сэр, но я дежурный сержант. — Это я знаю. Я хочу увидеть того в костюме, который был в новостях. — Тогда это кто-то из уголовного розыска. Я могу попросить кого-нибудь из уголовного розыска поговорить с вами, если вы скажете мне… — Нет. Знаешь что, я просто сяду здесь. Я недавно вышел из больницы, и у меня уже начинает кружиться голова, так что я просто сяду здесь и подожду, а ты давай вызывай его, а если его нет, то я все равно подожду, и если он войдет в эту дверь, я его увижу. Я не против подождать, мне все равно больше делать нечего, и когда я увижу его и расскажу ему, он будет очень рад, что я так сделал. Так что вызывай его. Того, который был в новостях. С другим не буду говорить. — Если вы имеете в виду старшего суперинтенданта Серрэйлера, то его сейчас нет и не будет все утро, и он не будет разговаривать с вами, пока не узнает, о чем идет речь. — Он поговорит со мной. Я подожду. Мужчина подошел к скамейке у стены и уселся. Его движения были очень осторожными и выверенными, как будто он боялся внезапного приступа боли. Волосы у него на затылке были короче остальных, как будто их сбривали. Он был обросший, неряшливый, бледный. Не молодой, не старый. Сержант посмотрел на него внимательней. Он не показался знакомым. Бродяга? Псих? Сложно сказать. «Наверное, и то, и другое», — подумал он. Зазвонил телефон. Через полчаса мужчина был все там же, сидел на месте, периодически закрывая глаза, но встряхиваясь каждый раз, когда открывались двери, и внимательно вглядываясь в любого, кто входил и выходил. — Вам придется долго ждать, сэр. Почему вы не хотите, чтобы я позвал кого-нибудь из уголовного розыска? Вы можете поговорить с кем-то из них, а потом, если это важно, информацию передадут суперинтенданту. Только, как вы, возможно, слышали, мы тут разбираемся со всякими важными делами — сами говорите, вы видели его по телевизору, так что, понимаете, он довольно сильно занят… Сержант сник. Мужчина выслушал его тираду, глядя на него без особого интереса. Потом он посмотрел на пол, никак не среагировав ни на что из сказанного. Через два часа он все еще был там же. Через два с половиной часа. Три. В конце концов сержант за стойкой не выдержал. — Послушайте, вы не можете сидеть здесь день и ночь напролет. Возможно, его не будет еще много часов. Если вы не готовы больше ни с кем разговаривать, я буду вынужден попросить вас уйти. На что вы надеетесь? — Чашка чая? — Вы испытываете судьбу. Ладно, предлагаю сделку — чашка чая, и вы либо говорите с кем-то другим, либо уходите. — С кем я буду разговаривать? — С кем-нибудь из уголовного розыска. Кто будет свободен. Если никто не будет, то с другим сотрудником полиции. Мужчина долго сидел молча, взвешивая все «за» и «против». Потом он кивнул. Через десять минут он вместе со своим чаем сидел перед сержантом Грэмом Уайтсайдом в маленькой комнате ожидания. — Ладно. Имя? — вид у Уайтсайда был скучающий. Мужчина завел руку за голову, как будто проверяя свой затылок, но на самом деле едва его коснулся. — Пролежал в больнице пару недель, — сказал он. — Ужас. Оставил меня умирать. — И о чем мы здесь, собственно, разговариваем? О нападении и побеге? Неважно, если это было так давно, почему вы не сообщили об этом раньше? — Потому что я был в больнице, правильно? Я не приходил в себя первые четыре дня. — Так, давай-ка по порядку. Я спросил — имя. — Мэтти. — Ох, ну серьезно, помоги мне хоть немного, я плохо умею гадать. Мэтти, а дальше? — Лоуэ. — Так, уже что-то. И когда это было? — Когда было что? — Нападение и побег, или мы с тобой всю эту хрень выдумали — а, сэр? — Я ничего не выдумываю. Зачем мне это? — О, ты удивишься. Так, на чем мы остановились? Дата и время. Если для тебя это реально. — Когда это случилось, или когда я его видел? Грэм Уайтсайд провел рукой над бровью и стряхнул воображаемые капельки пота. — Я видел его на ярмарке. Он оставил меня умирать, знаете ли, хотя говорят, что ты ничего не помнишь после того, как тебя ударили по башке, но я помню. Не все, правда, но кое-что помню. Достаточно, чтобы точно сказать, что он сначала ослепил меня фонарем, потом оглушил, стукнув по голове, и оставил меня умирать. Я попал в больницу с раскроенным черепом и кучей синяков. Все, что я помнил, — что меня ослепили. Сначала. Я и сейчас не особо что помню. — Если ты ничего не помнишь, ты тратишь мое время, солнышко. — Я этого не говорил. Я не говорил, что не помню ничего. Я был на старом летном поле, в одном из ангаров… Я немного прикорнул, просто слегка заблудился. Там нормально. Лучше, чем тереться у дверей магазинов. Наркотики? Возможно. Сержант постучал краем подошвы по ножке стола. — Проехали. Мужчина отглотнул чаю. — В больнице мне нашли жилье, хостел на Биггинс-роуд. Знаете его? — Знаю. — Неплохой. Бывает хуже. Бывает лучше. Да, и я, значит, уже был на ногах и решил немного пройтись. Я ведь долго валялся. Разбитый череп, нога болела. Две недели — это долго, мышцы начинают слабеть. Я мог пройти десять миль до того, как это случилось. Часто проходил. Но я сильно ослаб. Так что я подумал, почему бы не погулять по ярмарке. — Какое отношение ярмарка имеет к твоему нападению с побегом?