Он оставил себе еще два часа. Они ему понадобятся. Он не хотел ничего делать в спешке. В спешке таится опасность. Впереди еще ждало много проблем, много того, что может пойти не так, как бы он тщательно все ни планировал. Ему нужно было время, чтобы с этим разобраться. Он будет там в половине десятого. Рановато, но лучше так. Он все хорошо рассчитал. Он откусил второй бутерброд. Солнце было очень теплое для ноября, но назавтра прогноз был такой же, и его это устраивало. Нужен был прозрачный, яркий свет, чтобы чисто выполнить работу на большом расстоянии и чтобы солнце не светило в лицо — с этим он разобрался уже очень давно: солнце будет именно там, где ему и нужно, — над ними. Он допил свой чай. Из-за соседней двери доносился звук пылесоса. По забору вдоль ряда садов медленно крался кот. Посмотрел на него полузакрытыми глазами. Остановился. — Умный парень, — сказал он. Кот открыл глаза и аккуратно спрыгнул на мягкую почву. Прошелся по газону до того места, где он сидел, и начал виться у его ног. Он нагнулся. Почесал у кота за ушами. Погладил. Кот продолжал виться вокруг него. А потом устроился на бетонных плитах под солнышком и закрыл глаза. Он прошелся по всему еще один раз. От А до Я. А потом мысленно отставил это. Он закончил. Слишком увлекаться планированием тоже нельзя. Он взял журнал про полевые виды спорта, который купил по дороге домой, и стал читать о влиянии климатических изменений на охоту на рябчиков. Семьдесят один Была почти полночь, когда в мотоцикле Тома кончился бензин на одной из боковых улиц рядом с центром города. Он прислонил его к стене. Больше он ему не понадобится. Кто-то, может, найдет его. Это был приличный мотоцикл. Слова, которые заполняли его голову и носились такими же стремительными и густыми вихрями, как снежинки во время метели, сбиваясь в кучи и запутывая его, теперь стали складываться в предложения, которые он мог понять и которые были ему знакомы. «Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих». «На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею»[17]. Это было странно. Библия, которую они читали и изучали вместе с пастырем, была современная, и там не было всех этих «да не» и «твоею». Но слова, которые к нему пришли, казались старинными. Он задумался, имело ли это значение. Было тихо. Он шел мимо пустых магазинов — вокруг не было ни души, — пересек площадь, прошел мимо огороженного участка, где обрушился поезд-призрак, спустился к старому рынку и двинулся в сторону нового торгового центра, и здесь никого тоже не было. Проехала пара машин. И все. Он поднял свой воротник. «…И полетел, и понесся на крыльях ветра»[18]. Слова раньше никогда не приходили к нему, но сейчас они были здесь. Он чувствовал прилив сил. Это чувство походило на то, которое ему описывали: на экстаз, как называл его пастор, экстаз вне тела. Люди испытывали его прямо у него на глазах во время служб, молясь на странном языке, в трансе кидаясь на землю, и до этого момента Тома все это несколько смущало. Он не знал, действительно ли они чувствуют себя по-другому или слишком стараются. Теперь он знал. Ему казалось, будто он шагает над землей. Он оставил свою мать и Фила Расселла позади. Они будут спасены или нет. Как и Лиззи. Он не мог больше об этом беспокоиться. Теперь ему нужно было заботиться только о себе, и он точно знал, что ничего не выдумывает, ничего специально не пытается делать, это просто происходит, и все, что ему нужно делать, — это следовать за этим и за словами. За полетом слов. Он начал идти быстрее, а потом побежал, а потом резко свернул на бегу. Кто-нибудь, увидев его, подумал бы, что он либо совершенно пьян, либо совершенно безумен. Или счастлив. Он свернул, заплясал вдоль по улице, перешел дорогу. А в конце он увидел ее, похожую на небесную крепость. Она была сияющей и прекрасной, и он увидел силуэты тут и там, бледные силуэты, зовущие его. Он побежал к ним. Чем ближе он был, тем больше силуэтов видел, и когда он добежал и стал подниматься все выше и выше, круг за кругом, они полетели вместе с ним, парили вокруг него, касались его, протягивали к нему свои руки. Автомобиль в дальнем конце зажег фары и начал двигаться. Он спрятался за одним из пилонов, и силуэты укрыли его от чужих глаз. Машина съехала вниз по пандусу, ее шум эхом отразился в пустом пространстве и исчез вдалеке, и вот он снова оказался один, и только хоровод силуэтов венчал его, окружал его, защищал его. «Да не преткнешься о камень ногою твоею». Под ним сверкали, переливались и блестели огни. Он посмотрел наверх. Над ним было еще больше огней, крошечных булавочных головок звезд, тысяч звезд. Он на секунду задумался, как они это поймут, как истолкуют выражение на его лице, которое, как он знал, было экстатическим. Пастор, конечно же, поймет, но как это смогут понять мама и Лиззи, ведь они никогда не видели огней и не знали величия, никогда не испытывали этого переполняющего душу опыта встречи с красотой и никогда не слышали голоса, которые пели и пели ему, как сирены, и не видели прекрасные лица, повернутые к нему, и протянутые руки, принимающие его. Но, возможно, когда они увидят его, им будет это даровано. Они познают. Они достигнут просветления. Они наконец-то поймут. Он раскинул руки. «Поднимут крылья, как орлы»[19]. Он полетел. Семьдесят два Саймон Серрэйлер свернул налево и выехал загород. Через шесть миль он снова повернул и оказался на крутом серпантине, ведущем к болотам Фезерли. В миле от них, с другой стороны дороги, на склонах приютилась маленькая деревенька Фезерли, прячась от ветра, который дул в ее сторону три четверти года. Но сейчас сюда вернулось осеннее солнце. Он припарковался у паба и вошел внутрь. Бар заведения был пуст, не считая пары туристов, рядом с которыми были грудой свалены рюкзаки и водонепроницаемые куртки. — Привет, Гордон! — Ох, ну и ну! Давненько тебя здесь не видел. Что будешь? — Лимонад с лаймом. Можно я выпью на улице? — Мы перевернули и накрыли столики на веранде после дождя прошлой ночью. Подумали, что уже наступает зима. Спереди есть скамейка. Туристы засобирались уходить. — Я тогда там посижу. В пабе стало тихо. Летом и по выходным тут всегда было полно походников и альпинистов. В рабочие же недели было по преимуществу пусто, и, хотя Гордон и подавал еду, «Армс» никогда не пытались конкурировать с гастропабами вокруг Лаффертона, предпочитая ограничиваться традиционными яйцами с ветчиной и простыми холодными закусками. Саймон пошел в уголок со своим стаканом. Гордон ушел в подсобку. Через минуту Саймон услышал топот. В его руку ткнулся холодный нос. Байрон, местный лабрадор, устроился у его ног. Он был благодарен хозяину, что не пристает к нему с обычными вопросами про стрелка, рассказами про то, как все это плохо для бизнеса, с собственным видением того, что и как нужно делать. Тихие полчаса подальше от участка, от телефона, от постоянно дежурящих снаружи СМИ были тем, в эффективность чего Саймон верил и к чему довольно часто прибегал. Иногда ему было полезней провести время не за делами, а за раздумьями. Когда он уже выходил из участка, его догнал Грэм Уайтсайд: — Сэр, мне пойти с вами? Саймон вспомнил своего прежнего сержанта. Натан всегда находился рядом с ним и даже присутствовал на его сеансах раздумий. Но с Грэмом отношения у Саймона были другие. На самом деле не было никаких отношений. Манеры Уайтсайда коробили и раздражали. — Сэр, это по поводу того бомжа. В ангаре… Но Саймон сделал вид, что не услышал, и поспешил уйти. Теперь его покой был нарушен группой туристов, которые толпой набились в паб, сразу наполнившийся болтовней и стуком ботинок по деревянному полу. Саймон вздохнул и допил свой лимонад. Когда он шел к выходу, женщина слева от него сказала: — Теперь дважды подумаешь, прежде чем жениться, да? Он застыл на месте. Такое случалось и раньше, когда незначительная ремарка или что-то увиденное мельком будто проливало свет на окружающую тьму. Он оставил машину, поднялся по дорожке и вышел на деревенскую улицу. В садах перед домами все еще цвели цветы, под деревьями тут и там копились горы яблок и слив. Вокруг не было ни души. Это была очередная спальная деревня для Лаффертона. Он открыл ворота и стал прогуливаться среди покосившихся надгробий. Мимо проскакал кролик и скрылся из виду, с ели соскочил дятел. Церковь была заперта. Свадьба. Зачем стрелять на свадьбе? Серрэйлер не верил в совпадения. Всегда что-то было. Теперь дважды подумаешь, прежде чем жениться, да? Саймон запрокинул голову и простонал. Он это пропустил. Как он мог это пропустить, если это было прямо у него перед глазами? Он побежал вниз по тропинке и обратно к своей машине, чтобы сделать звонок. Он разогнал свой «Ауди» до семидесяти на свободной дороге, продолжая думать, думать, думать и расставлять все на свои места. Семьдесят три Шар загрохотал по деревянной дорожке и врезался в кегли, вызвав всеобщее ликование. — Мы ведем, — сказал Дункан Хаулиш. Клайв Раули стиснул челюсть. Он не был в боулинге сколько? Пять лет, шесть? Дольше? Он не хотел сегодня приходить, но все же он был здесь и упивался игрой. Бросок, удар, падение. Бросок, удар, падение. — Это бесполезно, — сказал Иэн Дин. Сегодня пришел весь отряд. Это, можно сказать, был своего рода ритуал перед большим днем. Бросок, удар. — Да-а-а-а! Подальше от них компания визжащих девчонок бросала шары, иногда загоняя их в желоба, иногда попадая по кеглям, но одинаково истерично реагируя на любой результат. — Господи.