— Мне всё равно, — сказал чемпион. — Вот и договорились, — равнодушно бросил Борис Лукьянович и ушёл в спортивную, уже под крышей, казарму. Махнул Артёму: идёмте, мол, на пару слов. — Артём, вы ему не противник, — сказал Борис Лукьянович просто. — Во-первых, он тяжелей вас… Но дело, конечно, не только в этом… Вам надо искать противника по вашей силе и вашей подготовке. А то получится быстрое и бесславное избиение. Соответственно, нужен противник и для него. Артём молчал и слушал: а что было сказать? — И, кажется, тут есть ему пара, — спокойно продолжал Борис Лукьянович, иногда чуть морщась от боли в голове. — К нам прибыл один британский шпион. Я по его посадке уже определил: может… — А если мне не найдут пары? — наконец решился спросить Артём. — Лучше тогда оставить вас при спортсекции как тренера и моего помощника, — ответил Борис Лукьянович и, взглянув на Артёма, добавил: — В роту не пойдёте пока, не переживайте. Впрочем, вы сами понимаете — это всё ненадолго. — Тут ненадолго, там ненадолго — а срок он тоже, знаете, не навсегда, — ответил очень довольный Артём. Ему никогда не нужно было многого для радости. Борис Лукьянович всё пытался получше пристроить очки — будто лицо у него несколько изменило форму, вследствие чего очки стали и малы, и ещё как-то, что ли, угловаты. — Думаю, надо тогда в ИСО идти, — сказал он, трогая поочерёдно нос и ухо, — запросите там, кого они ещё могут нам предложить. Фамилию шпиона я вам сейчас запишу, всё время забываю… Артём шёл в кремль и чувствовал, какое у него превосходное настроение. Разбирать его на составляющие не было никакой необходимости. Когда так много мирской мерзости клубится вокруг — только и остаётся, что нести ласковую улыбку поперёк лица. «…Вот я сам иду к Галине… — думал Артём словно бы в полудрёме; денёк был тёплый, пригожий, солнце — разнеженное, комары — медленные, — …иду к Галине, и что-то там будет… а по дороге меня может встретить Ксива с ножом… и Жабра с кольём… и Шафербеков с костылём… а я иду себе… Я себе иду». На посту в ИСО сидел всё тот же морячок с наглой мордой и чёрными зубами. Артём вдруг понял, что не знает ни фамилии, ни должности Галины. Раздумывать было некогда, поэтому он так и сказал: — Мне к Галине. — Её нет, — ответил моряк и встал, чтоб перекурить на улице. Шёл прямо на Артёма — стоять на пути не имела смысла, и Артём волей-неволей поспешил на воздух. Морячок всё равно его подтолкнул, просто из вредности и хамства. «Как бы хорошо было развернуться и зазвездить ему в зубы», — подумал Артём без обиды. И чтоб окончательно себя ублажить, неожиданно решил: «А я в библиотеку пойду! И никто и не заметит, что нет меня…» За всё время своего срока Артём ещё ни разу не был в библиотеке и пребывал в уверенности, что туда так просто не попасть. Но нет, никто его не остановил. Он прошёл в читальный зал — там сидели то ли лагерники, то ли вольнонаёмные, листали журналы, на Артёма никакого внимания. Всё было так обыденно — и поэтому удивительно. Артём подошёл к заведующему библиотекой — судя по внешнему виду, священнику. — Добрый день, молодой человек, — сказал он. — Что желаете? Вы, как я понимаю, ещё не записаны здесь? — Нет, я впервые, — тихо ответил Артём, даже поёживаясь от удовольствия. — Какая рота? Артёма быстро оформили и завели на него отдельный формуляр. — Мне бы стихов, — сказал Артём так, словно просил конфет. — Чьих? — спросил его библиотекарь. — А любых, — всё тем же счастливым шёпотом ответил Артём. Ему и принесли — несколько рваных книжиц: Некрасов, Надсон, том из собрания Брюсова, стопку «Красной Нови», ещё что-то с разнокалиберными буквами, то сидящими, то стоящими друг у друга на головах. Сел возле окна. К окну прилетела чайка, постучала клювом: дайте корма. Приглядывалась наглым глазком. Артём даже не стал читать всё, а просто листал и листал все эти журналы и книжки — прочитает две или три строки, редко когда целое четверостишие до конца — и снова листает. Как будто потерял какую-то строку и хотел найти. Без смысла повторял одними губами стихотворную фразу, не понимая её и не пытаясь понять. «…Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?..» — шептал Артём, и лицо его было таким, словно он произносил вслух изначально неразрешимую задачу по геометрии. И не заметил бы, как начало вечереть, — голод о себе напомнил. Так и вышел с этой строкой на улицу: «…чьи ноги… по ржавчине… нашей… тьфу ты. Ноги какие-то, ржавчина. Что я скажу Борису Лукьяновичу? А скажу что-нибудь. Пойду-ка я лучше куплю себе мармелада к вечернему чаю…» Ларёк в кремле был уже закрыт. В тот, за пределами кремля, магазин, куда Артём уже повадился ходить, он не решился отправиться — путь пролегал мимо спортсекции, могли заметить — неудобно же. Артём вспомнил, что здесь имелся ещё один магазин — «Розмаг» на причале, в торце Управления СЛОНа: он его заметил, когда ходили с Борисом Лукьяновичем к Эйхманису. Торговали там, правда, только для вольнонаёмных, конвойного полка и чекистов — но Артём почти как вольный себя и чувствовал — после библиотеки… по крайней мере, очень хотел это почувствовать и рад был обмануться. В пропуске у него значилось, что ему запрещён выход к морю, — но он же не к морю, он в Управление, где и так уже бывал. Этот «Розмаг» был побогаче: у Артёма на миг дыхание перехватило от вида печёнки — ах, как хочется жареной печёнки! — сливочного масла, копчёной колбасы, коробок с чаем. Впрочем, вида показывать было нельзя, и он поспешил к прилавку; впереди стоял только один красноармеец из роты охраны, продавец насыпа?л ему леденцов и на Артёма не смотрел. Когда красноармеец, пересыпав леденцы в карман, вышел, Артём решительно ступил к прилавку, но не успел открыть рот, как продавец его осадил: — А ты откуда, парень? — Освобождён по амнистии, остался вольнонаёмным! — вдруг браво соврал Артём, чего не ожидал от себя и мгновение назад. — Будем знакомиться! Леденцов хочу. На самом деле он хотел печёнки, но её покупка показалась Артёму куда более серьёзным шагом — который немедленно бы вскрыл его обман, а леденцы — что леденцы, ерунда. Кажется, во всём этом был смысл, потому что продавец, на лице которого, с подзастывшей ухмылкою, ещё читалось некоторое недоверие, бросил на весы оставшиеся леденцы вместе с бумажкой, на которой они слипшейся гурьбой лежали. — Вообще мы закрылись уже, — сказал продавец, втайне недовольный собой. — Спасибо! — поблагодарил Артём, скорей подсовывая деньги, чтоб продавец, упаси Бог, ничего не спросил: скажем, документ или хотя бы место работы. Но так и случилось: подавая сдачу, продавец, всё сильнее хмурясь, поинтересовался: — А куда нанялся-то? Артём протянул ладонь под сдачу, которую продавец никак не выпускал из своей лапы. — На Заячий остров, — ответил он, изо всех сил улыбаясь. — И чем занимаешься? Артём, продолжая улыбаться, прихватил за кончик бумажный рубль и потянул на себя. Продавец ослабил хватку. — Шиншилловых зайцев развожу, — сказал Артём, оглянувшись на входе. — Соловецкая порода! Питаются одними каэрами! На улице, прикрыв дверь, не выдержал и засмеялся. «Ай! — восхищался. — Ай, какой я!» Сунул леденец в рот и, в один мах раскусив его, залюбовался на вечернее солнце и золотые воды: такая сладость была во всём. Где-то поблизости раздался выстрел. Артём вздрогнул. Ему не понадобилось времени, чтоб понять случившееся: оно настигло его разом и наверняка. Под магазином была тюрьма. Туда сажали за самые злостные нарушения режима. И там же время от времени расстреливали. Расстрел так и называли на Соловках — «отправиться под размах» значило: «под „Розмаг“». Солнце светило, и кричали чайки, и шумел залив. Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?