На сцене оказалось чуть светлей, чем хотелось бы, пришлось некоторое время привыкать. У стола стояло уже четверо чекистов, все, кроме Эйхманиса, краснолицые, мясистые — и все жевали. Эйхманис пустым стаканом показывал на одесского чемпиона и что-то негромко говорил. Артём нарочно не прислушивался. Зато он услышал, как Борис Лукьянович просит его противника: — …потяните, а? Хотя бы раунд. Противник не отвечал, постукивая перчаткой о перчатку. Бой начался, как и предполагалось, ужасно: Артём ощутил себя в центре мясорубки, и то, что он не упал тут же, объективно было чудом. Выручил Борис Лукьянович, который вмешался при первой же возможности, встав между противниками, снова, негромко, попытавшись сделать внушение чемпиону: — Я вас прошу, слышите? Тот просто двумя руками оттолкнул Бориса Лукьяновича, с силой нажав ему на плечи. — Да и хер с тобой, пёс! — сказал Артём чемпиону. Тот никак не откликнулся — казалось, что он слабо понимает русскую речь. «Отстоял полминуты — и хватит!» — отчаянно решил Артём и кинулся навстречу своему позору. Через семь секунд с кратким восторгом понял, что ему удалось нырнуть и уйти от удара, который сбил бы с плеч башку, как переспелую грушу. До чемпиона он не достал, но хотя бы ретиво изобразил попытку. Держать противника на расстоянии вытянутой руки не получалось — тот легко пробивал длинный удар хоть с трёх шагов. Артём старался изо всех сил — и чувствовал своё поразительное бессилие. Снова вклинился Борис Лукьянович. — Э! — заорал кто-то с места. — Уйди! Фёдор, пусть он, бля, не лезет! Только мешает! Эйхманис улыбнулся кричавшему и скомандовал: — Борис, уйдите в сторону пока. Это же не соревнования! Артём, упираясь руками в колени, пытался отдышаться, исподлобья глядя на чемпиона, который ровно стоял на месте и, похоже, нисколько не сбил дыхания. Борис Лукьянович кивнул Артёму напоследок: делать нечего, теперь сами. Артём ещё раз посмотрел в зал и вдруг увидел до сих пор не замеченную Галину. Она сидела поодаль, держа в руке яблоко. Выражения её лица было не разглядеть. Дальнейшее Артём помнил только урывками. Появилось лицо чемпиона, кто-то крикнул с места: «Давай!», Артём, пряча голову и пропуская удар за ударом, снова бросился вперёд с твёрдым намерением выгрызть этому подонку глотку, он точно заметил, что у него получился один удар — снизу, в подбородок, — так что чемпион ступил шаг назад и тряхнул головой, словно пытаясь поставить глаза на место, — и, похоже, поставил. Потому что дальше Артём видел только потолки и свет кругами. Удара он не заметил. Сначала свет был под веками, и круги были красные. Потом он открыл глаза и круги остались — только превратились в жёлтые. Сцена под ним плыла. * * * Чекисты орали, как большие, мордастые и пьяные чайки, — и голоса у них были довольные. Артём различил голос Эйхманиса, тоже довольный и возбуждённый. — Да у них и вес разный! Он тяжелей! Этот легче! Но стоял же! — говорил Эйхманис. — Стоял-стоял, — ответили в тон Эйхманису. — А потом лежал. Все захохотали. Раздалось чоканье. Борис Лукьянович помог Артёму подняться. — Ничего, — повторял он. — Ничего-ничего. Очень даже ничего. Галины в зале уже не было, заметил Артём. Чекистов вообще стало меньше, как будто бы двое или трое вышли. Может, покурить… — Борис, Артём, спускайтесь сюда, поешьте. Позовите борцов, циркача… — позвал Эйхманис. — Спасибо, мы… — извиняющимся тоном начал Борис Лукьянович, но Эйхманис просто, словно бы удивлённый, откинул назад голову: «…Что?» — и Борис Лукьянович, даром что близорукий, тут же побежал в гримёрку. Артёма чуть подташнивало. — Я только рубашку надену, — сказал он Эйхманису. — Давай, давай, — ответил тот, улыбаясь. Когда Артём вернулся, все, кроме одесского чемпиона, уже стояли возле стола. Никто ничего не трогал. — Наливайте себе, — предложил Эйхманис борцам. — А где этот? Скорострельный? — спросил у Бориса Лукьяновича. — Умывается, сейчас подойдёт, — соврал тот: Артём видел, что чемпион сидит в гримёрке, на своём же месте, закрыв глаза. Борцов уговаривать не пришлось, циркач так вообще налил себе стакан всклень, хотя, когда он успел выступить, Артём и не помнил. — За будущую спартакиаду! — сказал самый крупный чекист, протягивая стакан Эйхманису. — Смотр показал, что… — фразу он не закончил и выпил одним глотком без малого полный стакан. Эйхманис, в отличие от своего гостя, чокнулся с каждым из лагерных спортсменов и каждому что-то сказал: — А красиво было… Как вы это делаете?.. Борис, спасибо, всё неплохо… Артём, я понимаю, с кем вы имели дело! За вашу дерзость! Чекисты знают цену дерзости. Она порой стоит очень дорого! Тем более вы чуть не сбили его с ног. Артём ещё не пришёл в себя толком и никак не мог сообразить, что ему думать о себе и своём поражении: это был полный позор или всё-таки нет? — Ну, угощайтесь здесь, — сказал Эйхманис на прощание, и чекисты пошли прочь. Только самый крупный, пройдя пять шагов, вернулся и забрал со стола непочатую бутылку. — Да у меня там… склады, — засмеялся Эйхманис. Глаза его при этом были неподвижны. — Упьются ещё, — ответил тот. — Слишком жирно ты их. Артём заметил взгляд Бориса Лукьяновича — он смотрел на говорившего с ненавистью. В руке у него был стакан водки, даже не пригубленный. — Вот я перечисляю, — продолжил Эйхманис, дождавшись чекиста с бутылкой и уходя вместе с ним. — Борьба. Бокс. Гимнастические упражнения на брусьях и турнике, там тоже есть мастера. Футбол. А в финале — пирамида из всех участников… Борис Лукьянович с облегчением поставил стакан на стол. — Не будешь, Лукьяныч? — спросил его один из борцов. На столе помимо огурцов и колбасы обнаружилась плошка красной икры и плошка чёрной, в банке из-под какао виднелось топлёное масло — вообще не тронутое. Зато Артём уже знал, что, если топлёное масло намазать на хлебушек да посолить — оно будет вкусней сливочного. Соль тоже была. Он урвал себе краюху хлеба и намазал её маслом слоем чуть не в палец, сверху чёрной икрой, а по ней — красной, засыпал всё зеленью и украсил огурцом. Огурец был покусанный чекистами, но это показалось неважным. — Ещё по одной? — предложил циркач. Выпили, только Борис Лукьянович снова пропустил — он и не ел ничего, скатал себе хлебный шарик и держал в пальцах. — Лукьяныч, ты чего? — спросил его один из борцов, уже охмелевший.