Брови Трентона сходятся на переносице. — Хорошо. — Обещай мне, Трент. — Я обещаю. Я подвожу нас к родителям и рассматриваю свои руки, не желая, чтобы они видели, как я потею. — Кэсси, я так рада тебя видеть, малышка, — мать обхватывает мое окоченевшее тело костлявыми руками. — Как у тебя дела? — Следуйте за мной, — я веду родителей к лифту и нажимаю цифру один вместо шести, когда мы заходим внутрь. — Ну, взгляни на себя, — мать скользит взглядом по телу Трентона. — Ты большой парень, не так ли? Как только лифт начинает движение, я протягиваю руку и нажимаю аварийную кнопку, чтобы остановить подъем. — Какого черта? — рычит отец. — Что ты делаешь? Я скрещиваю руки на груди. — Чего вы хотите? Он усмехается. — Вот как ты собираешься разговаривать со своими родителями спустя шесть лет? — Восемь, но кто считает. Его верхняя губа изгибается. — Вижу, у тебя все тот же грязный рот, мелкая дрянь. Тело Трентона рядом со мной напрягается. Я кладу руку ему на плечо, чтобы успокоить, и вздыхаю. — Послушайте, мы все знаем, зачем вы здесь, так почему бы не избавить друг друга от хлопот: вы оба не получите от меня ни цента, так что возвращайтесь в ту дыру, из которой выползли, и оставьте меня в покое. — Это так грубо — предполагать, что мы здесь только из-за денег, — мама протягивает руки и обхватывает ладонями мое лицо. — Мы скучаем по нашей маленькой девочке. Я отшатываюсь от ее прикосновения. — Перестань нести чушь, мам. Ее тонкие брови опускаются, когда маска любящей матери исчезает. — Теперь ты с известным хоккеистом. С кучей лишних денег. И вот оно. Я наклоняюсь, приближаясь к ее лицу. — У меня нет его денег. Только свои собственные и ты никогда не получишь из них ни цента. Отец хрипло смеется. — Я знал, что ты это скажешь. Вот почему готов пойти к папарацци, ожидающим снаружи, чтобы рассказать, какая ты эгоистичная маленькая сука. Трентон делает шаг вперед, но я оттаскиваю его обратно за локоть. — Дерзай, пап. Повеселись. Мне все равно, что ты им скажешь. Мама поджимает губы. — Можешь вести себя так, словно тебе все равно, малышка, но я мать, и знаю тебя. Не хотелось бы, чтобы твоя репутация была опорочена. — О, так теперь ты думаешь, что знаешь меня? Сначала следовало бы по-настоящему поговорить со мной, чтобы сделать это, — эмоции сжимают горло, и это только злит еще больше. — Можешь говорить обо мне все, что захочешь, но это не имеет значения. Благодаря тебе я давным-давно перестала заботиться о том, что думают люди. Болтай хоть по всему городу дерьмо обо мне, но этим не заставишь ничего тебе дать. — Нам просто нужно немного денег, чтобы пережить зиму, — мама переводит взгляд на Трентона, делая те самые глаза лани. — У нас нет денег ни на еду, ни на теплую одежду. Я хмыкаю. — Может потому, что ты потратила все на наркотики? Позаботилась о будущем, так сказать. Отец рычит. — Думаешь, ты намного лучше нас?! Не забывай, мы одной крови. И знаем, откуда ты. Так что можешь сидеть в башне из слоновой кости, пока у тебя есть время, но скоро все это рухнет. — Тебе бы хотелось на это посмотреть, не так ли? — я нажимаю кнопку на табло и возвращаю нас в вестибюль. — Вы выйдете из этого лифта, когда он остановится, и исчезнете. Я больше никогда не хочу вас видеть. — Ты об этом пожалеешь, — отец стискивает зубы. — Это еще не конец. — Да, черт возьми, так и есть, — Трентон хватает его сзади за шею и вышвыривает из лифта, как только двери открываются. — Охрана проводит вас. Мать неторопливо выходит из лифта, искоса поглядывая на меня. — Скоро увидимся снова, малышка. Я прислоняюсь к стене как только двери лифта закрываются, и остаёмся только я и Трентон. Он притягивает меня к себе и заключает в объятия. Слезы щиплют глаза. — Мне так жаль, что тебе пришлось это увидеть. Он отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть на меня сверху вниз. — Детка, здесь не о чем сожалеть. Жаль, что тебе пришлось расти с такими родителями. — Спасибо, что сдержал обещание. Хотя я не хотела бы, чтобы ты вообще был вовлечен в это. В конце концов, они уйдут, когда поймут, что не получат никаких денег. Удивлена, что они не нашли меня раньше. Трентон берет меня за руку, когда мы идем по коридору и не отпускает даже после того, как заходим в квартиру. — Оставь сумки. Распакуем их завтра, — он бросает спортивную сумку на пол. — Сегодня вечером я просто хочу обнимать тебя. Я стону. — Пожалуйста, не веди себя так странно после того, как увидел, какие дерьмовые у меня родители. Не нужна вся эта жалость. Я в порядке. Он проводит большим пальцем по моей щеке. — Это точно не жалость, которую ты почему-то видишь, глядя мне в глаза. Я выгибаю бровь. — О, разве? Тогда что? — Это то же самое, что я увидел в твоих глазах прошлой ночью, когда Петроски ударил меня клюшкой по лицу, — он наклоняется и прижимается губами к моему лбу. — Своего рода преданность, которую испытываешь, когда кто-то причиняет боль человеку, которого ты любишь. Понимание того, что сделаешь все, что в твоих силах, дабы защитить его, — он прижимается своими губами к моим. — Значит любить кого-то так сильно, надеясь, что этого достаточно для склеивания всех разбитых кусочков прошлого. Моя нижняя губа дрожит. — Меня не волнует прошлое. Это уже не важно. Все, что имеет значение, — это то, что у нас есть сейчас. И в данный момент у меня есть ты. Я просовываю руки ему под рубашку, пальцы скользят по твердым выпуклостям на животе, наслаждаясь гладкостью и теплом кожи. — Я действительно принадлежу тебе. Весь я, — его язык скользит по моим губам. — А ты моя. Твое сердце, твой разум, твоя душа, — его руки скользят вниз по моей спине и останавливаются на выпуклости задницы. — Твое тело. Я выгибаюсь навстречу прикосновениям, открывая рот и обхватывая его язык своим. — Тогда трахни меня так, словно я принадлежу тебе. Без колебаний он поднимает меня на руки и уносит в спальню, бросая на матрас. — Снимай все. Сейчас же.